— Каково Ваше предварительное заключение?

— Убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору.

— Вы уверены, Игорь Константинович? Не несчастный случай?

— Уверен. Я поговорил с двумя, один парень простой, честный, сразу во всем признался… Второму я доверяю меньше, но он все время повторял, что пытался их остановить. Возможно, это правда.

— А третий?

— А третий будет молчать до последнего. Совершеннолетний, более строгое наказание, сами понимаете. Да и не в первый раз привлекается… Тогда история мутная была, ничего доказать не смогли. Сейчас опять архив придется поднимать, но этим и без меня есть, кому заняться.

— Куда Вы, Игорь?..

— Говорят, у них домработница была, некая Екатерина Алексеевна. Я нашел ее адрес — потолкую с ней с глаза на глаз. Надо разобраться, что творилось в этой семейке.

***

Его не интересовал случайный набор генов. Таланты и гениальность, увы, не всегда передаются по наследству. Какой смысл тратить силы на родного ребенка, если в итоге, несмотря на все старания, он все равно может оказаться пятном на безупречной репутации? Нет, конечно, доктор понимал, что усыновленные дети тоже могут выкинуть пару сюрпризов. Но все же, шанс прогадать с ними гораздо меньше. Если брать детей, которые уже начали показывать себя с лучшей стороны, и дать им возможность развить свой потенциал… Они прославят его имя, а он будет знать, что не зря потратил на них свое время. Взаимовыгодная сделка, не так ли?

Увы, работа крала все время. Он был прославленным доктором, но оставался холост, а холостому ребенка просто так не дадут, будь ты хоть трижды именитым. Благо что была одна женщина, которой доктор, не задумываясь, доверил бы свою жизнь — его бессменная ассистентка. Матерая дама средних лет, которая успела пережить несколько разводов и депрессию. Последнее привело ее к наркомании, хотя она свою страсть к антидепрессантам и прочим подавителям называла иначе. «Легкая зависимость, соскочу в любой момент». Хлещет все подряд, включая обезболивающее, но работает хорошо, черт ее дери. Иначе он бы поспособствовал ее увольнению. Ждать ей от жизни было уже нечего, так что на фиктивный брак она согласилась, посопротивлявшись только для виду. Дополнительные деньги из кошелька мужа и отдельная спальня в огромной квартире ее вполне устроили.

Дальше дело оставалось за малым — изучить все кандидатуры, отсечь самых бесперспективных. Доктор так и сказал, когда пришел в дом сирот: «Мне нужен или гений, или будущий чемпион. На меньшее я не согласен». Директору местного заведения доктор когда-то делал сложную операцию, так что тот его запомнил и сказал, что сделает все, что будет в его силах.

Доктор приходил раз за разом, приводя с собой фиктивную жену. Та не то, чтобы не жаловала детей — своих рожать не хотела и не планировала, а чужие ей и подавно были не нужны. В будущем это могло стать проблемой, ведь им всем придется жить в одном доме. Благо, что воспитания от ассистентки-медсестры не требовалось — для этого имелась постоянная домработница, которая согласилась за дополнительную плату поработать еще и нянькой.

— Только не бери слишком маленького, — ассистентка наморщила нос, стряхивая пепел на землю. Доктор от нее не отставал — когда-то именно курение сблизило их. Стоишь вот так в курилке, размышляешь, начинаешь высказывать мысли вслух… А тот, что рядом — подхватывает, и вроде бы прекрасно провели время. — От маленьких одни проблемы.

— От подростков тоже.

— Во сколько там подростковый возраст начинается? В шестнадцать лет?

— В десять или одиннадцать, в зависимости от индивидуального развития ребенка, — доктор прицельно кинул окурок в мусорку. Ассистентка бросила свой на асфальт и придавила острым каблуком. — Так или иначе, в подростковом возрасте ярче всего расцветают таланты... если их, конечно, удосужились развивать с самого детства. Надеюсь, Катя справится с взрывной волной гормонов. Я тоже не имею желания брать недочеловека, с которым не о чем разговаривать.

Выбирала чета Рубинштейн долго и придирчиво. Смотрела оценки, проводила свои собственные тесты — дети отбраковывались одни за другим. Но доктор не торопился и за свое терпение вскоре был вознагражден.

Прекрасный рыжий мальчик. Пока его сверстники вовсю бегали, шумели, он сидел себе тихо в уголке и рисовал. Рисование доктор считал блажью, делом бездельников, но не отрицал, что некоторые художники могут быть весьма талантливыми и даже прославиться в веках. Этим ребенок его и заинтересовал. А стоило доктору прочитать табель об оценках… Математика — высший балл! Дополнительные курсы по программированию, победа на конкурсах! И все это — в какие-то одиннадцать лет! Почему этот алмаз никто не хотел забрать?!

— Его, — сказал Рубинштейн уверенно, и больше ни на кого другого не смотрел.

Сироты не знали точно, кто такой Рубинштейн, но слышали, что он какой-то богатый и влиятельный дядя. Многие представляли себе молочные реки и золотые горы, так что попасть в дом к такому человеку считалось большой удачей. За то, что такой шанс достался последнему отщепенцу и аутсайдеру, рыжего мальчика незадолго до выхода сильно избили. Доктор не видел в этом никакого смысла — обезображенная синяками и припухлостями физиономия будущего приемного сына не вызывала у него такой неприязни, чтобы отказаться от юного гения.

Так одиннадцатилетний Сережа оказался в доме Рубинштейнов.

Доктор в нем души не чаял. Оплачивал все его курсы и поездки на конкурсы, нанимал репетиторов. Домработница Катя два раза в неделю водила любопытного подростка на различные культурные мероприятия — по театрам и музеям, необычным выставкам. Программу Сережа выбирал себе сам, иногда доктор со своей ассистенткой присоединялись к нему. Рубинштейн с гордостью слушал, как Сережа рассказывал о своих успехах и в программировании, и искусстве. Усыновить его — было самым лучшим решением доктора. И самым провальным.

Спустя время отец Сережи — хмурый и молчаливый мужчина бандитской наружности, — смог вернуть себе родительские права. Несмотря на все возражения и связи Рубинштейна, чудо-мальчика у него забрали. Казалось, для доктора наступил конец света. Вложенные труды не оправдались, а юный гений оказался заперт в наверняка занюханной однушке бывшего военного с единственной судьбой — пойти по стопам отца. Провал сильно ударил по доктору — он уничтожил почти все фотографии с Сережей, которые они успели сделать за это время, и запретил даже упоминать его имя.

Ассистентка вздохнула спокойно. По правде сказать, приемный сын не вызывал у нее такой уж неприязни — они почти не пересекались, все заботы по воспитанию подростка взяла на себя Катя. Мальчик был тихим, воспитанным, образованным, не проблемным, так что дело, в общем-то, было не в нем. Софья просто… не любила детей. И ничего не могла с этим сделать.

От первого поражения Рубинштейн отходил долго, но время вскоре вылечило его раны. К неодобрению любимой ассистентки, доктор решил попробовать снова. Они вернулись в тот же приют. Доктор начал изучать всех новеньких, считая, что на «старых» уже насмотрелся достаточно. Но новенькие его все также разочаровывали. Нужно было идти в другой приют. Наверное, он бы так и сделал, если бы не простой человеческий фактор.

Софья устала. Она хотела, чтобы доктор успокоился и взял хоть кого-нибудь. Софья прекрасно помнила, каким покладистым был Сережа, и целенаправленно искала кого-то наподобие. А кто-то наподобие прекрасно знал, что именно было ей нужно, и сам пришел к ней.

Сутулый, болезненно худой мальчик сел недалеко от нее на скамейке, делая вид, что читает книгу. На самом деле он время от времени поглядывал на Софью, охватывая цепким взглядом и норковую шубу, и сумочку из натуральной кожи. Он знал, кто она такая, ведь видел чету Рубинштейн не раз. Как ему было обидно, что они взяли кого-то другого! Подумаешь, Сережа хорошо рисует. А он и петь умеет, и стихов наизусть много знает, и читает много, да он! Он же в сто раз лучше!

— Почему ты не играешь с другими ребятами? — поинтересовалась женщина чисто из скуки, доставая из пачки не первую за это время сигарету. Пусть доктор продолжит терпеливо разговаривать с каждым ребенком, а она так не может. Книжного червя хватит с лихвой.

— Мне с ними неинтересно, — спокойно ответил мальчик. И от этого спокойствия потянуло такой непоколебимой уверенностью, что женщина невольно подняла на мальчика взгляд. И заметила корешок книги.

— «Морфий», Булгаков? — усмехнулась она криво. — Не рановато тебе читать такие взрослые вещи?

— Я умнее других, — отрезал он.

— Что ж. Проверим.

Когда доктор вернулся, Софья представила ему мальчика. И они так разговорились, что не заметили, как быстро пролетело время. Мальчик проявил недюжинный интеллект — у него явно была страсть к литературе и анализу. Он хорошо разбирался в поступках героев, быстро схватывал на лету суть. А еще он был похож на Сережу. Не внешне, нет. Просто как-то сразу всем стало ясно, что он точно такой же никому не нужный отщепенец, и если его здесь оставить, его талант будет зарыт в землю. Обидно, конечно, что опять попался гуманитарий, но что поделать. Может, получится вылепить из него первоклассного врача.

Так Евгений поселился в их доме. Он оказался неожиданно старше, чем доктор думал — целых тринадцать лет, а по внешности и не скажешь! Это все из-за плохого здоровья. Мало двигался, плохо ел… Ему повезло, что он попал в семью медиков, здесь за ним хорошо следили. Доктор с удовольствием поддерживал дискуссию о литературе, а умница Катя водила мальчика по тем же музеям, что и Сережу. Вот только… Евгений не был Сережей. И заменить его бы не смог.

Рубинштейн сам не заметил, как потерял к мальчику интерес. Просто все это было как-то… ну не то! Сережа был такой яркий (и дело не только в волосах), такой активный, так много учился! А Евгений чуть что прикидывался больным и все утыкался в свои книжки. Программирование его не интересовало, свои произведения он не писал, живописью не увлекался. Да пусть, наконец, проявит себя хоть в чем-нибудь! Вроде бы поначалу еще подавал надежды, как будущий артист… Память-то у него, все-таки, была феноменальная, он мог без труда заучить огромные отрывки из произведений. Но когда он играл в спектаклях, которые устраивал специально для доктора, все казалось таким… фальшивым. Евгений не понимал чувств героев, не жил ими. Он был всего лишь подделкой, а Рубинштейн долго обманывал себя, закрывая на это глаза.

Евгений чувствовал, что приемный отец охладел к нему, и это больно ударило по его самолюбию. Он пытался вернуть все, как раньше, даже пытался прочитать папины книги по хирургии, но так в них ничего и не понял. Нет, он мог прочитать наизусть несколько глав, но какой в этом смысл? Попроси его пересказать своими словами — и он будет стоять и молча хлопать глазами. Вот это-то Рубинштейну в нем и не нравилось. Мальчик с этим ничего поделать не мог, как и с тем, что его мачеха терпеть не могла всех, кто не был способен переехать на отдельную жилплощадь и начать самостоятельно зарабатывать на жизнь.

— Давай сдадим его обратно, — безжалостно предложила Софья.

— Он все еще талантлив, — мрачно заметил Рубинштейн, не веря в собственные слова. — К тому же, если сдадим его, что подумают люди?

— Его уже много раз возвращали обратно. Никто не удивится.

Рубинштейн разрывался. С одной стороны, уже давно стало понятно, что ребенка они взяли неудачного. С другой, ел он немного, требовал мало, да еще и смотрел такими радостными преданными глазами, что циничному доктору становилось почти совестливо. Он не мог не признать, что отношение приемного сына к нему тешило самолюбие. Родной сын мог бы получиться таким же балбесом, не выбрасывать же его теперь на помойку? По крайней мере, не сейчас.

— Оставляем, — все-таки решил доктор. Медсестра вздохнула, но возражать не стала. Парнишка, подслушивающий за ними из-за угла, тоже вздохнул — но уже от облегчения. Однако ее слов он не забыл.

Следующую неделю чета Рубинштейн без перебоя ругалась, чего никогда за ними не наблюдалось. По мелочам, в общем-то: то она его документы куда-то не туда переложила, то он особенно выделил другую медсестру, как будто решил расстаться с этой. Еще о таблетках Софьи заговорил, хотя всегда раньше спускал ей все с рук! Мол, она может принимать их, сколько угодно, но не на глазах же у ребенка… Вскоре Софья поняла, откуда ветер дует, не дурочка. Мужу сообщать не стала, просто оттягала приемыша за уши так, чтобы на всю жизнь запомнил. Он в содеянном не раскаялся, что настроило Софью против него еще больше. Между ними разгорелась холодная война, которая была прервана появлением в их доме нового члена семьи.

Владимир попал к Рубинштейну с множественными травмами (кто это сделал — не признавался) и, самое главное, с повреждением суставного хряща. Ничего особенного, лечить несложно, но быстро выяснилось, что Владимир — футболист, которому позарез нужно к соревнованиям встать на ноги. Для Рубинштейна это была та еще задачка: заставить ткани пациента регенерировать быстрее, да еще и с использованием таких лекарств, которые позже не сочтут за допинг.

У Рубинштейна были… собственные исследования, скажем так. Он все-таки считался не только отличным доктором, но и ученым. Умел делать невозможное, пусть для этого и приходилось пострадать нескольким добровольцам. Своих секретов доктор никому не раскрывал, кроме Софьи, и повторить его успех другие врачи не могли. Рубинштейн, быть может, и не взялся бы за пациента из детского отделения — несовершеннолетний, все-таки, — не будь тот подающим виды спортсменом и… сиротой. Звезды складывались отлично.

Доктор решил для начала познакомить Евгения с будущим сводным братом, ничего ему не объясняя. Просто, как это часто бывало, взял с собой на работу, а потом оставил в палате с каким-то мальчиком.

— Понимаешь, его никто не навещает, и ему здесь очень скучно… Тебе дома одному тоже сидеть нечего, так что пообщайся с ним, заведи друга.

— У меня есть Екатерина Алексеевна!

— Катя для тебя слишком взрослая. Попробуй, вдруг понравится? Если у тебя появится друг, я буду доволен.

Так как доктор был редко доволен приемным сыном, Евгений был готов пойти на что угодно, лишь бы заслужить его одобрения. Даже попытаться подружиться с каким-то там мальчиком Вовой. Заходить в палату Рубинштейн не стал, просто заглянул в нее, убедившись, что пациент на месте, и подтолкнул неуверенного Евгения в спину. Смотреть, что будет дальше, не стал — сразу же отправился по делам, все-таки работы у него было еще много.

Вова обнаружился сидящим на своей койке. Он привалился спиной к прутьям и… спал, положив на лицо книгу. Это-то Евгения и возмутило. Обычно те, кто засыпают за чтением — те еще тупицы, с такими ему не по пути! А «спортсменов» он терпеть не мог, они и били больнее, и были более популярными среди сверстников. Сразу захотелось сделать Вове что-нибудь плохое. Но тот проснулся, видимо, услышав шаги, и, стянув с себя книгу, посмотрел на гостя сонными глазами.

— Заблудился? — поинтересовался он грубоватым басом. — Новенький?

— Я — сын доктора Рубинштейна, — важно представился Евгений. — Мой папа — самый уважаемый врач в этой больнице.

— А. — Вова потянулся, хрустнув шеей. — А мой батя червей кормит. С бандитами связался, вот и пристрелили его. А мамку я вообще никогда не знал. Хочешь, научу паре трюков с «бабочкой»?

Вова не умел структурировать свои мысли. Что приходило первым в голову, то и говорил, без пауз и переходов. Мальчики наподобие него обычно были агрессивными и отказывались брать Евгения в игру, а этот сразу же предложил чему-то научить. Он был не похож на остальных. Поэтому Евгений согласился.

До вечера они развлекались различными играми с ножом и даже продырявили линолеум, надеясь, что никто этого не заметит. Время от времени к ним присоединялись и другие дети, но на других Евгений не смотрел. Ему нужен был этот. А потом, когда Рубинштейн пришел забирать его домой, уверенно заявил:

— Отец, пожалуйста, усыновите Вову! У него нет родителей, я спрашивал. И он хороший.

Доктор довольно улыбнулся, но решил немного помурыжить мальчишку.

— Понравился, значит? А будешь себя хорошо вести? Зарядку по утрам делать будешь? Владимир ведь у нас спортсмен, ему без зарядки никак. Жаловаться не будешь, если Владимиру будет уделяться больше внимания?

— Буду… не буду… — мальчик запутался и нахмурился. — Отец! Я сделаю все, что Вы скажете, Вы только приглядитесь к Вове, ему в детский дом обратно нельзя.

Рубинштейн пригляделся. Что ж… Ну хоть не филолог какой-нибудь, как Евгений. Чтобы быть футболистом, много ума не надо, но зарабатывают они неплохо, имена их на слуху. Если Владимир еще и сборную с колен поднимет… Сначала, конечно, придется на него изрядно потратиться, но доктор был к этому готов еще тогда, когда планировал собрать целый дом выдающихся детей. Дело оставалось за малым, но самым сложным — усыновлением.

Владимир на такое предложение только плечами пожал. Ему, в целом, было все равно, где «срок мотать», как он выразился. Не заставляют отказываться от секции, ну и ладно. Больше ему от приемных родителей было не надо. Не понравилось, конечно, обязательное условие — взять себе фамилию приемного отца. Но и прошлый батя, если посудить, идеалом не был, чтобы бережно хранить память о нем. Евгений тоже Рубинштейн, и ничего. А ведь у него до этого такая красивая фамилия была… как у какого-то персонажа литературного, Владимир не вникал.

В большой квартире доктора оставалась последняя свободная комната, туда Владимир и переселился. Ему и беговую дорожку установили, и штангу подарили. Лечение доктора принесло свои плоды, и в соревнованиях Владимир, несмотря на едва-едва зажившую ногу, победил. Более старший и опытный, он заработал безграничную любовь и авторитет у Евгения. Пока Владимир отжимался или качал пресс, Евгений читал ему стихи или рассказывал ему свои впечатления от очередной книжки, а иногда и присоединялся к нему. Здоровье у Женьки начало постепенно идти на поправку, его почти невозможно стало увидеть в постели днем.

Уроки сводные братья теперь всегда делали вместе, даже если Владимир возвращался с тренировки под ночь. Учился он из рук вон плохо, попросту не успевая пройти и понять программу, так что Евгению приходилось изучать темы более старших классов, чтобы хоть как-то ему помочь. От доктора это не укрылось. Все-таки не зря ставил на Евгения! Этот вундеркинд, сдающий экстерном программы за несколько классов вперед, отлично себя зарекомендовал!

Катя, повышенная до Екатерины Алексеевны, отвозила Владимира в секцию на машине и иногда брала Евгения с собой. Они вместе смотрели на тренировки футболиста или же отправлялись гулять по набережной в ожидании, когда он закончит. Катя была… тихой и простодушной. Ей позарез были нужны деньги, чтобы оплачивать съем квартиры. Изначально работа по дому доктора должна была быть второстепенной, однако вскоре девушке навязали еще и детей, и вместо прихода в дом два раза в неделю, чтобы устроить уборку и полить цветы, она начала появляться каждый день, чему самый младший безумно радовался.

— Давайте сыграем в «Морской бой», но только не на бумаге, а на асфальте, — предложил Евгений, когда они в очередной раз вышли погулять. — Я буду рисовать в переулке, а Вы — на улице, чтобы мы не могли видеть корабли друг друга. А когда кто-нибудь из нас попадет в противника, надо будет громко подпрыгнуть!

— Боюсь, это не очень удобно, милый, — девушка неуверенно оглядывалась по сторонам. Ей казалось, будто все прохожие смотрели на нее, поэтому она крепко стиснула руку мальчика, но, опомнившись, отпустила. — Мы будем мешать людям.

Евгений нахмурился. Было видно, что ему очень хочется возразить, но в итоге он просто отвернулся, скрестив руки на груди.

— Хорошо. Я другую игру придумаю.

Они уже возвращались к зданию, в котором располагалась секция, когда им преградили дорогу двое мужчин. Улица была плохо освещенной и малолюдной — Катя специально перешла на нее, чтобы быть дальше от большой дороги и как можно меньше вдыхать выхлопные газы. Столько раз шли по этому маршруту, и все было нормально. А тут…

— Сигаретки не найдется? — поинтересовался один из незнакомцев, гаденько ухмыльнувшись. Ну, все как по классике.

— Я придумал игру, — невозмутимо заметил Евгений, обращаясь сначала к Кате, а потом поворачиваясь к мужчинам. — Хотите сыграть?

— Какую это игру, малец? — самый крупный сплюнул на землю, но выглядел заинтригованным.

— Бабочка любит летать, но век ее недолог, — мальчик достал из кармана складной нож и одним виртуозным движением его расправил. — Остановите ее полет — и победите.

Владимиру в больнице было очень скучно. А Евгений был хорошим учеником. Нож мелькал в его руках, словно порхающая с цветка на цветок бабочка, и остановить ее можно было разве что своим телом.

Крупный мужчина хмыкнул:

— Так и сказали бы, что курева нет.

— Есть, — заметили за его спиной.

Владимир освободился раньше и, зная, каким маршрутом следуют няня и сводный брат, решил пойти к ним на встречу. Видимо, не зря. Под осуждающим взглядом Кати — мало того, что восемнадцати нет, так еще и спортсмен, как так можно! — достал припрятанную пачку и поделился сигаретами с мужиками. Попытался и сам закурить, но Катя отобрала. Пришлось смириться.

Мужики мирно пошли дальше, а Евгений получил подзатыльник.

— Да за что?!

— Нож убери, пока никто больше не увидел. Я уличной драке тебя не учил. Порезали бы, как поросенка, что я Вениамину Самуиловичу бы сказал?

— Но я же герой!

— Дурак ты, а не герой, — Владимир несильно стукнул брата кулаком в плечо, и Катя поспешила смягчить его приговор:

— Женя наш все равно молодец, он очень храбрый! Я как увидела их, так растерялась… Даже побежать не додумалась.

— Были бы бандиты — вы бы от них не убежали… Ладно, забыли.

Владимир помрачнел. Пусть со школой у него не ладилось, его учили улицы и знакомые бати. Среди них даже авторитеты встречались, так что маленький на тот момент Вова быстро смекнул, что к чему. Евгений же всю жизнь пробыл за закрытыми дверями, редко покидая постель. Все, что он знал о жизни, он вычитал в книжках. Это не плохо, но… к реальности не всегда применимо. По-хорошему, вообще не стоило позволять ему оставить нож себе, но это хоть какая-то уверенность в безопасности. Владимир же не знал, что мелкий его при всех достанет! Но мелкий умел удивлять не только неожиданным желанием полезть в драку с противниками, многократно превосходящими его по силе. Женька радостно залепетал:

— Взмахнула звонко бабочка стальным крылом,

И не спасется враг от меткого полета!

Прикрыл героя брат большим плечом,

И предложил врагам поесть помета!

Владимир не выдержал и громогласно расхохотался. С его баском это получилось пугающе. Катя, конечно, попыталась осадить обоих: «Это же неприлично!», но братья только махнули рукой.

— Так ты у нас поэт, получается. Молодец, молодец. Хочешь, матерным частушкам научу?

— Ну, хватит, — страдальчески протянула Катя. — Не учи мальчика плохому, а то Вениамин Самуилович…

Вместе братья и их няня решили, что доктору лучше о произошедшем не говорить. Ничего же страшного не случилось? А нож… Про нож доктор знал и вроде бы даже одобрял. Пока этот самый нож не оказался в чьем-нибудь теле, все нормально. Евгений, конечно, дулся, что ему не дали погеройствовать… Но Владимир потом показал ему пару хитрых боевых приемов (от частушек тот и сам отказался), и все обиды были забыты.

Все было хорошо.