«Через десять лет я стану тонкой и высокой красавицей. У меня будет белая кожа и черные волосы до пяток.
Даже еще длиннее. Я буду разговаривать с Землей».
Глина у кромки — почти горячая под жарким июльским солнцем. А еще скользкая и блестящая от воды.
Обмелела река, травы высохли, стоят колючие, злые и, как змеи, шипят на ветру. А она идет среди них и каждый колосок приглаживает ладонью. Травы кусаются, Спичка знает. Иссохшие травы кусаются больно. А она ступает по ним босая, и будто бы всё ей нипочем.
Волосы у нее длинные-длинные. Тяжелые от воды, и оттого кажутся еще длиннее. Мокрое платье липнет к телу. Платье-то, наверное, тоже нелегкое. А она тонкая, гибкая, как эти самые колоски, которых она поит сейчас, расправив худые руки.
Как только под тяжестью этой не ломается.
Вода стекает с ее волос, с ее рукавов, с кружевного подола. У нее черные брови и родинки на плечах. У нее курносый, как у девчонки, совсем по-детски курносый нос. У нее улыбка — мягче, чем ласковый ветер, и теплее, чем палящее солнце. Взрослая очень улыбка.
Она красивая. Но этого Спичка никогда ей не скажет.
Он и думать-то даже об этом боится.
Сидит на берегу и смотрит на нее, и глина под ногами — скользкая и горячая, и вода в реке плещется. А она танцует и кружится в прозрачном воздухе, и срываются с нее капли, и пляшут в них радугой знойные лучи.
И поет тихо ветер над степью.
И поет она — еще тише, так, что слов не разобрать.
А потом замолкает, собирает спутанные свои волосы, смотрит шальными глазами.
— Давай с обрыва?
— Наперегонки?
— Слабо?
Он и рта раскрыть не успевает, чтобы выкрикнуть свое «нет». Тут только сорваться, бежать за ней следом. Ее черт догонишь. Ее черт поймаешь.
А он всё-таки ловит. В воздухе, за руку. И оба они с плеском падают в воду.
Она смеется. И при взгляде на нее трепетно и сладко сжимается сердце.