Да разве ж он проходимец какой? Душегубец или бандит?
Нет, не сунется сюда ни бандит, ни убийца; так всё равно, что на эшафот идти, под свою же петлю. Ждать, пока её, петлю эту, набросят на шею, да и смиренно ждать, такое ожидание — оно хуже смерти.
Хуже смерти было прийти сюда. А он идёт. Вдоль зелёных изгородей, по гравиевой дороге, и камни шуршат под ногами, и фонарь льёт свой бледный спокойный свет.
Тиха осень в Ладожской коммуне. Дышится здесь по-особенному — что осенью, что весной. Весной-то, конечно, ярче; но осенью — на удивление просто. А он идёт, и даже шаг сделать, — так спирает, что почти невмоготу.
— Не ждал тебя увидеть, — Карминский честно признается ему с порога, едва только открывает дверь.
И с этого момента — уже ни на какую попятную. Ни развернуться, ни отступить. Даниил делает шаг вперёд. Заходит в дом, пропахший чернилами и пыльным деревом. В прихожей, в тёмном закутке, он подмечает шинель — с бордовым воротом. Та отражается в зеркале, и Даниил заслоняет её собой. Он видит в отражении свое измождённое лицо: кажется, что постарел за две недели на добрый десяток лет.
Он стягивает с рук перчатки. Карминский покорно ждёт за его плечом.
Говорить сложно. С ним всегда было сложно, но зато честно. Даниил думает, что пришёл поэтому. Ни к Саше, ни к Софии, ни к Тельману не заявился. Шестову ещё не писал. Как сошёл с поезда, чуть отряхнулся с дороги — и сразу сюда.
Молчать ему нельзя: времени нет на молчание. И если придётся говорить, если лгать придётся… Даниил морщится, как от зубной боли.
— Когда ты вернулся?
— Вчера.
Даниил оборачивается.
Взгляд у Карминского — равнодушный и стылый. Острый ещё. Выдержать его трудно, но Даниил выдерживает, и этот взгляд, кажется, вонзается ему во что-то больное и мягкое там, в груди.
В груди у Даниила туго. Что-то тянет и горчит. Даниил сглатывает, и горечь эта оседает мерзким комком в его горле. Он не знает, что сказать. Даниил думал, что выйдет складно. Думал, что обвинить-то он сможет точно — да ведь было же, было, в чём обвинять! А сейчас теряется и не находится в словах. И говорит простое, нелепое даже:
— Ты не приехал.
Ведь если б приехал, всё вышло б иначе, — как же терпеть он не может все эти «кабы» да «если»! Но не может ничего с собой сделать, потому что Карминский смотрит, и под его взглядом нарывает, лопается и горчит. И горечи много, так много горечи… У Даниила руки дрожат, он вздыхает — сквозь зубы, со свистом. Он ладонью прикрывает глаза, затем свои плотно сжатые губы. Он жмурится, и холод в груди сменяется жаром. Двенадцать дней стоял на ногах; там, в Соборе, голос был твёрд. И так тихо вышел с этого поезда, так шёл упрямо по гравиевой дороге… А сейчас и слабость в теле, и слова — простые, нелепые…
Карминский хватает его за плечи — и за крепкой хваткой его рук Даниил чувствует, как подкашиваются его собственные ноги.
— Я всё потерял, — говорит он; говорит то, что ни при ком, никогда бы и ни за что не посмел сказать вслух. — Почему ты не приехал, почему она… Она же всё, чёрт возьми, всё у меня отняла!..
Даниил ощущает твёрдую стену под своей спиной, и твёрдые руки Карминского больно сжимают ему плечи.
— Я отказался, — слышит Даниил над собой твёрдый голос. Карминский отпускает его, и Даниил остаётся стоять — как стоял все эти двенадцать дней. — Ты ждал моей помощи?
— Предательства, — отзывается Даниил, — я не ждал.
— Субординация, Данковский. Ты знаешь мой долг. Я и тебя на эшафот отправлю, и сам взойду следом, если так рассудят Власти.
Слыша «Власти», Даниил смеётся. Искренне почти, тихо.
Ему не смешно.
— Принимать решения, стоя рядом с тобой, — продолжает Карминский, — я не имел и не имею прав.
— Быть со мной ты также не имеешь прав, но ты открыл мне дверь.
Карминский не позволяет себе вздоха. Но он тянет руку — и тянет Даниила к себе ближе. У него жёсткие губы и уверенные, сильные ласки. Когда его ладони проходятся по спине, когда тянут с плеч Даниила плащ, пропахший насквозь порохом, кровью и злыми степными травами, Даниил хватается за него крепче. Он жадно целует его, впиваясь зубами, он раскрывает рот шире, и дышит — дышит глубоко и часто, свободно, просто. Легко.