Кровавые сесилии в твоих руках

Розария — одиночка по натуре, глухая до взаимоотношений, не подразумевающих под собой выгоду. Ее скучающий, давно потухший, взгляд обводит тенденцию культа «пары созданной небесами» с пренебрежением. Родственные души? Нет, не интересует. С бо́льшим удовольствием она проглотит метательный нож, нежели возжелает для себя пару. Розария никогда не скажет этого вслух, но мысли быть должной кому-то — пугают; Мысли зависеть от кого-то — ужасают; Мысли на более достойную, спокойную жизнь — вызывают ироническую улыбку. Ее механизм выживания — бей, если не можешь бить — беги. Это то, что жизнь вдалбливала в ее голову, тяжёлыми кулаками, с самого детства.

Когда разговор заходит о «идеальных половинках», а он непременно заходит, Розария говорит одно и тоже: «у меня нет родственной души». Это не ложь. Тело монахини покрыто множеством шарамов, таких чуждых благочестивой профессии, на нем совершенно нет места для посторонних меток. Факт невмешательства «судьбы» успокаивает; она чувствует, что все ещё имеет над собой власть.

✦

Так сильно она цеплялась за свое одиночество, острыми металлическими когтями, впивалась, держась до последнего. Чтобы в конце концов осознать одну, ужасающую в своей неотвратимости, вещь — у нее есть родственная душа. И это буквально убивает Розарию.

✦

В лунном свете, сосредоточенное лицо алхимика, подобно статуе. Весь он выглядел ожившим искусством. Той ночью, она впервые увидела Альбедо. Некоторые слухи доходили до чутких ушей неуловимой сестры Фавония. Внутри вспыхнуло что-то нехорошее. Обыденный, расчётливый интерес имел за собой призрачный смысл, постичь который она тогда не смогла. Казалось, внутри разгорелась сигарета, отсвечивая в мгле ее души горящим фитилём. Она испускала тонкий, тающий, дым и отравляла все естество Розарии.

И сколь отчаянно она избегала мыслей о нездоровом состоянии тела, изо всех сил отрицая любую возможность, лишь для того, чтобы пресловутая «судьба» ехидно усмехнулась в лицо, не оставляя выбора. Игнорировать проблему становится затруднительно, когда Розарии приходится выплевывать белоснежные цветы — прямое доказательство уязвлённости и неполноценности. «Выплевывать» отличное слово. Именно это она испытывала, глядя на измятые, испачканные в ее собственной крови, лепестки. Ей хотелось плюнуть ими в ноги богам, решившим так жестоко подшутить над ней. В очередной раз.

— Вероятно, вы ошиблись, — Альбедо непреклонен. — У меня не может быть родственной души.

От непричастности в голосе собеседника, внутри поднималась волна раздражения. Такого бессильного, беспомощного. Хотелось схватить алхимика и встряхнуть. Выкрикнуть в лицо, предельно очевидные вещи. Потому что Розария знала. Она чувствовала их связь. И это бесило ещё больше. Будто прочитав ее настроение — вьюга за спиной закрутилась сильнее. Недаром обладательница крио глаза бога.

— Я не спрашивала, может у тебя быть родственная душа или нет, — она постучала о стол металлическими когтями, привлекая внимание. Алхимик отвлекся от исследований и проницательно посмотрел в ее глаза. То, как тяжело с ним вести диалог, тоже раздражало. — Ты — моя родственная душа. Это факт. Константа. Называй как хочешь. И я тоже не в восторге.

Будто только сейчас Альбедо осознал смысл их диалога. В его взгляде мелькнула заинтересованность.

— Хм, родственные души, ранее я не особо придавал значения этому феномену. Так в чем выражается наша связь?

— Если продолжится в том же духе, то в моей скорой кончине, — голос монахини звучал настолько незаинтересованно, что впору было думать — они обсуждают, понятную лишь им, мрачную шутку.

Не все те, кого прозвали гениями, понимают с полуслова. Альбедо склонил голову на бок, намекая на более развернутый ответ. Розария схватилась за припятанный в темных одеждах цветок. Он не первый и, скорее всего, не последний, проросший из ее плоти. Белая сесилия, на краях которой иссыхала кровь, будто пороча символ невинности. Ведь все, что могла дать Розария, было испорченным. Даже когда речь шла о родственных душах.

— Занимательно, — Альбедо рассматривал цветок через оптическое стекло. От этой дотошности, она цокнула языком. — Но я не чувствую ничего такого.

На тихое, но язвительное «ты никогда ничего не чувствуешь», он хмыкнул.

— Да. Возможно в этом проблема, — их глаза встретились и он сделал шаг на встречу. Под ногами хрустнула промерзшая земля. Их, все ещё, разделяло несколько метров. — Но я могу попробовать, — он уточнил, — почувствовать.