обновление

скарамучча ненавидит людей. мужчин, женщин, стариков, детей — ему без разницы, с кем иметь дело — уничтожит всех. еще больше, чем жалких созданий то ли богов, то ли природы, он ненавидит архонтов — все как на подбор гадкие, двуличные, гнусные, жалкие твари, кичащиеся своей силой, боящиеся потерять свою власть — они плевать хотели на тех, кого взяли под свои крылья — по-богатому вышитые рукава струящихся императорских одежд, или, действительно, самые настоящие крылья, но не отменяющие струящегося по идеальным телам шелка. “знаешь, почему они идеальные? ибо все они есть всего лишь плод воображения, сохранившегося с доисторических времен. без него они — пустышки и шарлатаны”.

скарамучча презирает предвестников. он знает: им без зазрения совести пользуются, при этом презирая и обсуждая за спиной. “сами дали гнилое сердце и сами же отвернулись — черви. просто черви”. на собраниях сказитель молчит, метая молнии ненавидящих взглядов. дотторе нашептывает ему что-то странно-безумное: про хорошее отношение, глупость планов царицы, недалекость коллег и что у скарамуччи невозможно красивые колени. скарамучча складывает руки на груди — защищается как может — и пусто смотрит на его портупею, едва видимую за синим шарфом, раздумывая над тем, как послать его в задницу. “плохая идея” — здравая мысль — тот определенно воспримет это как флирт — люди, а особенно мужчины, в принципе очень охотно воспринимают каждое сказанное слово как флирт.

скарамучча ненавидит запах [вонь] жидкостей в пробирках, пугающе неизвестных артефактов в банках и машинного масла. всем этим пахнет и дотторе — разумеется, он днями и ночами копошится в запасах рухляди и чьих-то останках. скарамучча знает: дотторе опасен, потому что хаотичен и в любой момент может пожелать вырвать чьё-либо сердце. “как же хорошо, что у меня его нет” — впервые облегчение, смешанное с двумя граммами радости. скарамучча не вступает во владения доктора без крайне веской причины — латает себя сам, а чересчур сильно сломавшись — идет вдоль белых стен, выслушивая, какой он безответственный и криворукий. ему плевать, пока не трогают руками. дотторе всегда работает в перчатках, но это совсем не успокаивает.

скарамучча идет ближе к стене, стараясь сохранять между ними хоть какое-то расстояние — чертовы узкие коридоры базы фатуи. “отгрохали зал переговоров и радуются”. он краем глаза наблюдает за тем, как ведет себя дотторе. тот улыбается — естественно, даже привлекательно. на каждый шаг приподнимается на носке, добавляя образу некой элементарной, даже глупой комичности. внезапно щелкает пальцами трижды да возле своего виска, остановившись. скарамучча вздрагивает, останавливается тоже и поворачивается к нему.

— в чем дело? — спрашивает с несвойственным соучастием. в голове эхом отдается сальный комплимент коленям.

— вспомнил! вспомнил-вспомнил-вспомнил… — дотторе хрипло посмеивается, хлопая по своей маске ладонью. шлепок разносится по коридору и заставляет глаз скарамуччи задрожать. — куникудзуси, слушай–

— я не разрешал тебе так меня называть, — скарамучча рычит и сжимает кулаки. дотторе будто бы выходит из своих мыслей, обращая на него все свое внимание. в такие моменты он похож на потерянного пса — осталось только прижать к груди лапы и молить о пощаде. неестественный, очевидно наигранный смех, клокочущий в глотке, вызывает такое же неестественное ощущение непривязанности к миру — дереализацию, тошноту и панику. скарамучча позволяет себе совершить ужасную ошибку: жмурится и нажимает пальцами на висок в попытке настроить программы. искусственный пульс восстанавливается, дыхание выравнивается. все насосы продолжают качать псевдо кровь — греть фарфор и настоящие, вырванные откуда-то [из кого-то] жилы. — просто не называй меня так, ладно?

— очень поэтичное имя, — внезапно мягко произносит дотторе — очередной комплимент, но уже не вызывающий отторжения. скарамучча не до конца понимает, как доктор, черт его дери, это делает. дотторе трет острый подбородок пальцами, облепленными белой перчаткой, а потом поправляет ошейник — ставит железное кольцо ровно посередине черной ленты относительно шеи. — я бы доработал, конечно, но тогда было бы уж слишком длинно, — в один широкий шаг он преодолевает и без того маленькое расстояние между ними, смотрит сверху-вниз и прижимает два пальца к артерии-шлангу, нащупывая чужой пульс. скарамучча молча возмущается, сопя, и псевдо кровь пульсирует с новой силой — доктор улыбается — чувствует что-то сродни жизни. — “уничтожение неверной нации”... ох, у меня от тебя мурашки.

скарамучча сжимает его запястье и отводит руку в сторону, сдвинув тонкие брови к переносице. он чувствует взгляд дотторе, прыгающий с его лица на их руки и обратно, через маску. взгляд алых глаз — маков, рубинов, капель человеческой, настоящей крови. он пронизывает его насквозь, будто анализирует. дотторе обожает анализировать, изучать, наблюдать — потом это очень помогает, когда нужно приступить к практике. скарамучча отпускает его руку, на что доктор ловит его ладонь в свою и гладит тыльную ее сторону большим пальцем.

— извини, нарушил твое личное пространство, — в один момент тот проводит носом по коже и оставляет на ней легкий поцелуй холодных губ. скарамучча на рефлексе вырывает свою руку, хотя дотторе ее уже и не держит и идет дальше. скарамучча растирает призрачное ощущение чужого холода по коже и чувствует сконфуженность. “обычно так целуют, когда или любят, или готовы пасть ниц, или всего лишь следуют этикету, — он следует за ним, потому что им по пути, и раздражается из-за этого. — какой этикет может быть, нахер, в этом коридоре?!” — я, кажется, что-то забыл? — дотторе смотрит на него через плечо с озадаченным видом. скарамучча тяжело вздыхает.

— ты что-то вспомнил и хотел втянуть в это меня.

— не втянуть, нет, — отнекивается дотторе и пожимает плечами, раскидывая крупные руки, умеющие тонко работать. — кто ж виноват, что ты напрямую к этому относишься? так вот, тебе нужно установить пару обновлений. пополним гардероб! хорошая метафора? 

— да, замечательная, — скарамуччу передергивает из-за собственных слов. он вспоминает прошлый опыт модификаций: потеря большого количества топлива, резьба наживую, съем конечностей и немного электрошока. но скарамучча не боится боли физической, которой у него совсем немного. он боится боли в голове — постоянный шум, лаги и помехи — будто сильный, быстро паразитирующий вирус. в последний раз он долго отходил: пришлось отключиться на пятьдесят четыре часа, чтобы не сойти с ума и не разрыдаться перед кем-нибудь. — насколько глобальные?

— усилительные, поэтому важные в любом случае, — дотторе сворачивает в освещенный холодными лампами коридор. скарамучча останавливается на повороте — не сразу решается идти вслед. — в этот раз придется влить новый раствор, так как твой нынешний устарел. ты с ним пару месяцев уже ходишь, верно? — дотторе даже не оборачивается, знает: скарамучча обязательно дойдет вместе с ним до пункта назначения. скарамуччу раздражает, что доктор прав, но продолжает идти, уперевшись взглядом в его спину. — наркоз не получится, как ты понимаешь, а если и отключать тебя, то на пару недель. а это морока, да и вряд ли тебе хочется терять две недели времени. мне вот совершенно не прельщает. ну, так что? — дотторе касается панели, открывающей лабораторию. стена раздвигается в стороны без какого-либо скрежета, словно влитая, и скарамучче режет глаза бесконечный белый цвет — цвет стен, шкафов, халата, висящего на железном стуле. блестящие сталью хирургические столы только и ждут, когда он на них ляжет — ляжет под ласковый скальпель, отдавшись в руки доктора. — ты согласен?

— спасибо, что даришь столь призрачное право выбора.

скарамучча обходит его, снимает шляпу и со всей аккуратностью кладет ее на один из столов. дотторе обиженно мычит, закрывая за ними, и подходит к нему сзади, кладя свои тяжелые ладони ему на плечи.

— разве я тебе когда-нибудь врал? — белые пальцы сжимают скаты плеч — скарамучча только-только собирался снять с себя вверх. “как специально” — набатом по процессорам — “тянет” — [за поводок].

— иногда нужно уметь соврать, иль, — на языке словно тает сахарная карамель. а это, оказывается, приятно — называть человека так, как обычно никто его не назовет — только ты и его собственное отражение. — как минимум, недоговариваешь.

— надо же, — дотторе мнет твердую кожу и искусственные мышцы под ней. скарамучча охает, выгибается в спине и шипит, ощущая болезненность — слишком уж сильно доктор его разминает. — ты оставляешь на моем сердце все больше шрамов.

— жалко-то как, — скарамучча улыбается, уходит из-под чужих рук и по-быстрому стягивает с себя одежду, оставаясь в одних гэта. — вставь новое. ты же в этом, вроде как, мастер.

— я вообще мальчик рукастый, — дотторе собирает за ним одежду, скинутую на пол, и откладывает ее к шляпе. — и вставляю неплохо, — хмыкнув, тот заглядывает в лицо скарамуччи через его же плечо. он старательно закатывает глаза, выражая неизмеримое отвращение. — прошу прощения, постоянно забываю, что ты святой агнец, не знающий плотских утех.

— это последнее, о чем я хочу с тобой говорить, дотторе, — скарамучча самостоятельно усаживается на стол — “мы так никогда, блять, не начнем. сукин ты сын”. доктор стягивает с себя плащ и надевает медицинский халат, меняет перчатки на стерильные и резиновые. скарамучча зачем-то вспоминает их неприятный вкус — были моменты, когда дотторе [для чего?] совал в рот свои пальцы, чтобы то ли скарамучча открыл рот пошире, то ли чтобы проверить, насколько хорошо работают вкусовые рецепторы и слюноотделение. “больше не вспоминай” — строгий наказ самому себе, думающему о чем ни попадя. — быстрее начнем — быстрее закончим.

— я мог бы предложить тебя заткнуть, но покусаешься же, — доктор улыбается, пожимает плечами и кивает головой. снимает маску, поправляет вьющиеся волосы и включает круглую лампу над скарамуччей. его кожа кажется еще белее, чище и не такой уж и твердой. дотторе уж слишком томно вздыхает, осматривая его. — не кляни, если будет совсем невыносимо, — кладет свою широкую и неожиданно теплую ладонь на худой живот без характерной для человеческого тела впадинки. скарамучча накрывает ее своей и сжимает пальцы, не в силах терпеть более.

— начинай.

начинается счет — счет на короткие замыкания и новые, слишком быстро появляющиеся и самоуничтожающиеся личности. один, два, двадцать — в этот проклятый раз скарамучча сбивается слишком быстро и падает, падает, падает. он ангел, свергнутый с небес, галлея, летящая вокруг солнца и размахивающая своим белым хвостом. он есть вечность и бесконечность одновременно. двоичный, десятичный, алогичный и непросчитывающийся. алый, синий, белый, зеленый и оранжевое пятно с желтыми крапинками — он нелепый рисунок, нарисованный рукой ребенка, не задумывающегося о бытие, хаосе и космосе. скарамучча не знает, что в нем — хаос или космос. он снова чувствует пустоту. будто все, что он представлял из себя до рождения и после не имеет совершенно никакого смысла. никакой пользы, надобности, радости, отрешенности — сплошное фиолетовое огорчение, бледно-голубая апатия и обреченность, тянущаяся медом по колее искусственно-мыслительных процессов.

в скарамуччу вливают новую псевдо кровь, и слишком резко он приходит в себя: вдыхает, выгибается на столе, поднимается над ним туловищем и, как рыба, выкинутая на берег, глотает воздух, не просачивающийся через жабры. сразу же после этого не по-человечески жалобно мычит, срывается на крик и мученический стон. сворачивается калачиком, обнимая самого себя, не зная, куда податься. все тело горит в огне прямиком из преисподней. даже геенна огненная, он уверен, не была бы настолько жестокой, насколько сейчас таким является его собственное тело. он начинает дрожать, ловить галлюцинации — стены, пол и потолок жужжат, свет — рычит, тени — шушукаются членами сколопендр — и паническую атаку — он один, один в пустоте, и никто ему не поможет — так было, есть и будет.

— иль… — скарамучча хрипит и чувствует, насколько суха гортань, а голосовые связки прокалывает тысяча игл. — дотторе! 

— я здесь, — чужой голос кажется таким громким и инородным, но в то же время единственным безопасным явлением во всей кутерьме безумия. скарамучча разражается приступом кашля, сворачивающим внутренности одним огромным и тугим узлом. он дергает ногами и скребет по металлу ногтями, пытается вжаться в него, разлиться кислотой и растворить[ся]. — лучше расслабься.

— как я могу, блять, расслабиться, если… — каждое слово является ему тяжелейшим испытанием на прочность — он вот-вот затрещит, подобно льду, пойдет трещинами, развалится и останется лишь одним воспоминанием, запечатанным в слове “кукла”. — я сейчас сдохну от боли!

— система отторгает новый раствор — это нормально, — дотторе не успокаивает — всего лишь констатирует факты. скарамучча не настроен слушать его холодный, серьезный тон, с которым он говорит о своей научной хуйне. 

скарамучча скрипит зубами и царапает бедро, лишь бы чем-нибудь заглушить все то, что он сейчас чувствует, отвлечься, абстрагироваться, стереть себя. ах, как было бы хорошо стереть себя на эти злосчастные минуты, переполненные расплатой за грехи, в которых он просто-напросто не виноват, и проснуться уже свободным, уже дышащим полной грудью, уже настоящим, уже живым. “я не виноват, не виноват, не виноватневин–” “вино, я помню, я пил такое вкусное вино. оно было выжато из цветов–” “я так хочу пить. хоть что-нибудь. воды, воды, воды–” “я цветок–” “я не виноват, что я такой–” “я не должен это терпеть–” “почему я? почему–” “матерь–” “создатель–” “прими меня, признай меня, ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ МЕНЯ ПРИНЯТЬ”

скарамучча роняет слезы на обжигающе холодный металл и улыбается. “надо же, я думал, я состою из пламени”. “из электрического тока”. “верно. ток”. “я же бог, верно?” “меня родил архонт”. “я буквально боготворен”. “может, не так уж и плохо, что я сейчас умираю”.

— ох, ты наконец-то плачешь, — дотторе наклоняется над ним — скарамучча видит лишь тень и белую руку, положенную на край стола. он тянется к ней своей, накрывает, наплевав на всевозможные условности. — о боги, ты что делаешь, бедняжка? — холодная. скарамуччу начинает тошнить от невыносимой тяги к этому холоду. он хочет на улицу, в метель земель снежной, схорониться в сугробе и пролежать там до того момента, когда отступит горящая в нем боль. глупо просить о таком дотторе — он никуда его не отнесет, заставив корчиться в адских муках дальше. скарамучча ненавидит доктора. ненавидит так сильно, что слезы не собираются останавливаться — катятся, катятся, катятся — и тоже обжигают. — тебе спокойнее от того, что мы держимся вместе? всегда предполагал, что ты сентиментальный милашка.

— холод, — хрипит он, на что дотторе наклоняется к нему ближе, будто не расслышав. скарамучча замыленным взором замечает улыбку на чужих губах, выражающую пик удовольствия и заинтересованности, и хочет размазать ее, а потом — размозжить череп доктора, которому не больно, не страшно — очень даже хорошо и приятно. — мне нужен холод.

дотторе выпрямляется, обходит стол и тянет скарамуччу за ноги, ближе к краю. раздвинув их, тот пристраивается между ними, сгибает в коленях и гладит под ними, охлаждая кожу. скарамучча шумно дышит, ощущая желанное облегчение. дотторе ведет по коленям, икрам, поднимается до бедер и скользит на их внутреннюю сторону. скарамучче и щекотно, и дико приятно одновременно — подается навстречу и приподнимает таз, словно это поможет получить больше. дотторе хватает его под ягодицы и проникает между ними пальцами. он давится воздухом и хочет лягнуть его, однако доктор хватает ногу за щиколотку и целует ребро стопы.

— тш-ш, спокойнее, — дотторе лижет горячим языком большой палец, обхватывает губами и пару секунд держит во рту. скарамучче это каленому клейму подобно — он стонет, хнычет и рычит.

— не трогай меня так, — через силу сипит, и опускается на стол полностью — чужие руки остаются под тощей задницей, что раздражает. рыкнув и поелозив, скарамучча добивается того, что их убирают. вместо того дотторе кладет их на бока. тот властно сжимает их, отдавая мороз, и скарамучча не знает, что делать и как ему быть. “быть ли вообще?” “может, я могу попросить его, чтоб он меня убил?” “и дальше пусть делает, что хочет”. “я весь в твоем распоряжении, твоя собственность, твое блядское мертвое тело”. — когда мне полегчает?

— судя по моим расчетам… — дотторе рассматривает его, как в первый раз: его глаза лижут живот, обгладывают ребра и сосут аккуратные, темные соски. шальные и наглые руки поднимаются до них, накрывают и ласкают круговым движением. скарамучча закатывает глаза, изгибается и открывает рот в немом стоне. доктор вздыхает тоже — томно, нетерпеливо и возбужденно — под брюками задыхается терпение и сдержанность, осторожность и нежность. — совместимость повысилась на десять процентов. процент совпадений — пятьдесят три. необходимо еще сорок семь процентов. хотя у тебя в приоритете перемахнуть за сотню хотя бы на двадцать единиц, малыш, — скарамучча всхлипывает, когда дотторе ведет ладонью по шее и резко сжимает ее до хруста искусственного позвонка. — терпи. скоро будет совсем не больно.

доктор оглаживает его лицо. щеки и уши рдеют из-за отданного холода. тот поправляет мокрые от потовых выделений темные волосы, массирует кожу головы. скарамучча прикрывает глаза — у него получается слегка расслабиться — но только слегка. дотторе, довольный прогрессом, целует белое, слегка влажное плечо.

— ты такой умница, — бормочет доктор в кожу, пока скарамучча отворачивает лицо, не желая смотреть на него. ему тошно. больше всего — от самого себя. тошно, что он позволяет касаться себя таким ужасным образом; тошно, что это единственный способ — не сойти с ума — довериться [отдаться] чертовому дотторе, которого восхищают мальчишеские колени и желание уничтожить нацию. тошно, что ему приятно. тошно, что это самое “приятно” щекочет в животе и заставляет выделиться преякулят. — шестьдесят процентов, — дотторе ведет рукой от ключиц до гладкого белого паха и накрывает его миниатюрный член. — уже на шестьдесят процентов ты — произведение искусства.

доктор сжимает головку, постепенно переходя к стволу, и размазывает по резине перчаток смазку скарамуччи. перчатка неприятна, в отличие от холода, ощущаемого через нее. в голове у дотторе щелкает, и он снимает перчатки, откидывая их в сторону. тот двумя руками проводит по члену снизу-вверх, от поджатых яиц до узенькой уретры, из-за чего скарамучча вздрагивает и жалобно скулит. прямо как собака, изголодавшаяся по ласке хозяина.

— я так благодарен твоей создательнице, что она создала для меня тебя, — дотторе ложится на отведенное в сторону колено скарамуччи щекой, после чего целует его и выдыхает холодный воздух на кожу. — ты даже не представляешь, как я счастлив, когда хотя бы немного приближаю тебя к ней.

— зачем? — в его голове роится слишком много вопросов с этим треклятым “зачем”. “зачем тебе делать из меня бога?” “зачем тебе обо мне заботиться?” “зачем ты вспоминаешь о моей маме? она только моя мама”. “зачем ты трогаешь мой член и ласкаешь мое тело?” “зачем так страстно пожираешь меня глазами?” конечно, из всех них скарамучча задаст самый несущественный. — зачем ты вступил в фатуи?

дотторе, слегка опешив, разочарованно вздыхает.

— почему-то я подумал, что ты спросишь, зачем я трогаю твой член.

скарамучча цыкает. теперь он лежит спокойно — так устал бороться с этой неумолимой болью, что не может поднять век. 

— у меня был этот вопрос в мыслях, но я решил, что мне это не очень интересно в данный момент. 

— интересно расставленные приоритеты — мне нравится, — доктор сдержанно, утробно смеется и облизывает собственные пальцы, измазанные преякулятом. — пьеро обещал мне, что у меня будет прекрасная лаборатория и немыслимо восхитительные материалы для моих величайших исследований — что ж, не обманул ни по какому из перечисленных критериев. и прозвище, данное им мне, тоже чудесно. из твоих уст оно звучит как нельзя лучше, — дотторе нависает над ним, и скарамучча на первобытном рефлексе упирается ему ладонями в грудь. но он не может продержаться и минуты — укладывает руки обратно и пытается отдышаться, пока губы дотторе нагло блуждают по нежной коже шеи. — как же мне оттрахать тебя, чтобы ты с великой любовью и вожделением звал меня "папочкой иль дотторе"? 

— ты отвратителен, — скарамучча пытается сглотнуть хоть какую-то влагу — она скапливается под языком, быстро течет по горлу — едва ли убирает сухость. дотторе хмыкает — эти слова всегда были для него комплиментом. и он хочет на этом отыграться — может, хотя бы тогда доктор его придушит до остановки сердцезаменяющего насоса. — тебе не надо большего, потому что больше ненависти ты никогда не знал, — скарамучча опирается на локоть и ощущает, как спирает грудь — ребра складываются друг на друга, передавливают органы и шланги артерий. и все же не ложится снова: резко задирает голову, соприкасаясь с дотторе кончиками носов, специально растягивает губы и показывает ровные ряды зубов. — тебя никогда не примут до конца: одни будут пользоваться, другие будут пытаться уничтожить. у тебя нет никого, кто подставит плечо или подставится за тебя. у тебя ничего нет. и никогда не будет.

скарамучча смотрит в алые глаза. в них — эксцентричность [про]двинутого уровня, похоть и пустота. доктор действительно задумывается об услышанных словах. его задело. скарамучча торжествующе взрывается громким, отчаянным хохотом. его всего трясет да разрывает изнутри — щемит, прокалывает, режет. он не может остановиться, несмотря на горячие слезы в уголках глаз. "я ненавижу себя". "почему я не могу перестать плакать?" "и так хочется, хочется выть, как же мне этого хочется". "какое жалкое, низменное человеческое желание". 

— у тебя ничего нет. никогда не будет, — повторяет скарамучча, прекратив смеяться, будто в завороженном состоянии. — как и у меня.

он отпускает улыбку с лица и сжимает потрескавшиеся губы в тонкую бледную линию. дотторе все также отмалчивается — скарамучча видит в его лице растерянность, незнание, что нужно сказать, и есть ли правильный ответ в принципе. боль постепенно отступает, однако возникают и внезапные ее приступы — они отрезвляют, вынуждая держаться за реальность. она раздражает скарамуччу — что режущая наживую боль, что эта чертова реальность, где он — главное блюдо на столе доктора, шута и законченного безумца в одном лице. “возможно, проще дать добро сделать со мной, что душа пожелает”. “возможно, система запустит процесс отторжения, и я автоматически отключусь”. “возможно, меня спасет только забвение”.

— забавно, как мы с тобой сошлись, — скарамучча не произносит — скрипит словами, интонациями и тембром голоса. он напрягает мышцы конечностей по очереди, чтобы предположить, сколько еще осталось вынести до полной синхронизации. когда руки начинают слушаться, он поднимается на них и усаживается на столе. глядит на доктора. у того нет никаких козырей — только легко играющая на устах улыбка, привычная и почти что родная и ему, и окружающим. — сойтись в никчемности — единственное, на чем мы можем построить наш и без того шаткий союз, — скарамучча устает распинаться, используя отчасти высокий стиль: ему хочется без конца повторять лаконичное, отчеканенное, сплевывающееся “блять”, а не размышлять о философском, недостижимом, думать, в какой момент все пошло не так; дало сбой, опрокинулось; разошлось трещинами. — сколько там еще?

дотторе отмирает и смотрит в статистику, параллельно поглаживая бедро скарамуччи. он терпит, закрывает глаза и вдыхает полной грудью. внизу, где-то на уровне диафрагмы начинает побаливать, но это намного щадяще, в отличие от того, что он чувствовал ближайшие пятнадцать минут.

— почти доползли до ста, — доктор утонченно аплодирует и берется за перчатки. брови скарамуччи взлетают вверх, а глаза максимально распахиваются, когда он слышит скрип резины. заметив это, дотторе перестает натягивать перчатку на руку и смотрит на него краем глаза. — что не так?

— зачем перчатки? — дотторе смеется сразу после того, как слышит его вопрос. тот смахивает с уголков глаз крохотные слезинки и пожимает плечами, раскинув руки в стороны.

— я врач в лаборатории, малыш. я не могу работать без перчаток, — снова устраивается между тонких, кукольных ног, наклоняется к лицу и трется носом о щеку, утробно полушепчет: — тебе обидно, что я в итоге не побывал в тебе?

— отсоси, — рык бешеного зверя в ответ, но есть нюанс: он пропитан ноткой неуверенности и щепоткой метаний от одного варианта к другому. дотторе чувствует это как никто другой и тут же опускается на колени, притягивая скарамуччу за бедра ближе к краю стола. скарамучча сжимает голубые волосы в кулаке на макушке и пытается оттянуть от себя доктора. — блять, я не имел в виду буквально, идиот.

— у меня кончается терпение, милый, — скарамучча ослабляет хватку, слыша серьезную и пугающую, реально осуществляемую угрозу в голосе. — расслабься и дай мне нанести тебе малейший вред из того, на что я способен.

дотторе утыкается в пах и глубоко вдыхает с целью уловить запах — ничего. скарамучча стерилен, чист, как будто только что слезший с витрины. по искусно созданному телу проходят многочисленные мурашки. его передергивает, он сжимает пальцы на ногах и волосы на чужой голове. когда доктор выдыхает на головку члена, собираясь взять ее в рот, скарамучча перестает чувствовать хоть какой-то холод, подаренный ему до этого момента — момента пошлой нелепости, абсурда и грехопадения — загрязнения. он отворачивается, не в силах наблюдать за тем, что будет дальше. дотторе, конечно, замечает это, и смиренно опускает глаза, облизывая языком возбужденный ствол. скарамучча не стонет — всхлипывает, испытывая неимоверно сильное отторжение и мазохисткое удовольствие одновременно. “меня тошнит”. “я не хочу в этом участвовать”. “но мое тело–” “оно просто не мое, не мое, не мое”. дотторе необычайно нежен: оглаживает коленки ладонями, скользит вниз, до тощих щиколоток, поглаживает стопы и берет член в рот, заглатывая до основания — размер небольшой, и тот даже не давится. жадно втягивает воздух носом, смачивает его плоть слюной и ласкает горячим, вертким и грязным, по мнению скарамуччи, языком. они игнорируют зрительный контакт: скарамучча — от страха быть пойманным на том, что ему происходящее хоть немного нравится, дотторе — от сожаления и жалости, которыми он проникнут к пациенту. “это даже не секс — сплошное самоутешение, самосокрушение и смирение”. “на такое не ведутся нормальные люди”. “в этом помещении таких и нет”. “ха-ха”. 

— я не смогу кончить, — предупреждает скарамучча, отпускает голубые локоны и гладит по голове дотторе. тот выпускает член изо рта, напоследок проводя языком по уретре, сглатывает смазку, смешанную со слюной, и поднимается на ноги. дрожащими руками начинает расстегивать ремень на брюках. он с искренним удивлением наблюдает за ним, особенно — за неконтролируемой трясучкой. скарамучча знает: дотторе трясет только от сильнейшей злости, если не бешенства. успокаивая внутреннюю боязнь, скарамучча протягивает руки к чужим рукам, накрывает их и перехватывает расстегивание ремня и пуговицы. — все нормально?

“глупый, глупый, глупый вопрос”. “если он меня сейчас ударит, я не удивлюсь”. “и если оттрахает, как последнюю сволочь — тоже”. дотторе смотрит на него, убирает руки и ждет, когда скарамучча опустит собачку ширинки вниз. 

— рад, что спросил, — доктор берет его лицо в ладони, потом — запускает пальцы в темные волосы. скарамучча ластится под мягкие касания и не бежит от зрительного контакта. тогда дотторе целует щеку, уголок губ и сами их лепестки, не проникая внутрь рта языком. он судорожно выдыхает, и тот помогает запустить под белье руку. дотторе разрывает поцелуй, перед этим жадно укусив губу, и облизывается, приговаривая: — я смогу, если поможешь.

скарамучча тут же обхватывает пальцами ствол и чувствует, как горяча и тверда чужая плоть. дотторе усмехается, но несдержанно простанывает, утыкается лбом в плечо скарамуччи; подается бедрами навстречу — призывает действовать; чувствует техничное движение вверх-вниз — вскидывает голову к потолку и закатывает глаза. скарамучча прижимается к нему, приобнимает свободной рукой — дотторе ластится к нему — желает, чтоб они проникли друг в друга, слились воедино и чувствовали одно и то же, невзирая на то, какие это будут эмоции и чувства — приятные или умертвляющие.

скарамучча счастлив, что дотторе не разговаривает с ним, и оттягивает момент чужого излияния, как может: замедляет темп и силу ласк, иногда царапает, сбивая нарастающее с каждой секундой возбуждение. дотторе охает, стонет и даже скулит, но не возмущается: ему нравится эта игра — или же просто смирился — хотя бы так скарамучча сегодня ближе к нему, чем когда-либо.

скарамучча боится времени после: дотторе обязательно скажет какую-нибудь гадость или заденет за живое откровением, которое невозможно будет стереть из памяти; не захочет отпревать и отпускать; сделает вид, что ничего не произошло, и отпустит с богами по своим делам, которых у скарамуччи нет.

дотторе кончает, и пальцы обволакивает тепло семени. скарамучча осторожно достает руку из-под чужого белья и старается на нее не смотреть — ставит на стол. дотторе пытается отдышаться, не спешит отдаляться — предсказуемо — и устало целует сгиб шеи. близость их как быстро началась, так и закончилась: дотторе все-таки отстраняется от него, хотя и поднимает испачканную руку скарамуччи, чтоб облизать. пересохший язык скользит между пальцев, собирает белесые капли и размазывает их по небу во рту. не оставив и намека на собственную сперму, за исключением липкости, дотторе оставляет скарамуччу в покое и натягивает брюки, чтоб застегнуть их.

— синхронизация превысила лимит, — доктор разбивает неловкое, напряженное молчание, возникшее между ними, и скарамучча, не задумываясь, кивает. — надеюсь, ты не замерз. ходить можешь?

скарамучча спускает ноги на пол, чтоб проверить. наклоняется и пододвигает забытые гэта, чтоб встать на них. он проходит до другого стола, где лежат все его вещи, как ни в чем не бывало, и дотторе щелкает пальцами — сам себе подтверждает свои догадки.

— я могу идти? — спрашивает, берет в руки шляпу, когда надевает все остальное. дотторе застегивает ремешок маски и выпускает прижатые им волосы.

— если будут сбои — сразу же ко мне, — тот отпивает немного воды из-под крана, прочищает горло и моет руки прежде, чем наконец натянуть новую пару перчаток. — не затягивай с этим, я умоляю. и с каких пор ты спрашиваешь разрешение на уход?

— не задавай мне таких сложных вопросов после того, что натворил.

дотторе посмеивается, активно двигая плечами и мотая головой. скарамучча не знает, как уйти — его соединило с этим местом невидимым клеем, нитью, цепью — неважно, чем — важен сам факт. но он понимает, что должен уйти. он знает, что по-другому все, что случилось, не закончилось бы. 

скарамучча прикладывает руку к панели — отворяется выход из его собственной пыточной. когда он перешагивает через порог, грудь спирает, а ноги становятся ватными. “отвратительное чувство неправильного направления”. “отвратительное чувство — и все во мне”.

— я хочу сбежать, как только появится такая возможность, — откровение, которое услышит только тот, кому нет никакой выгоды подставлять даже такую крысу, как он. дотторе заинтересованно мычит, оборачивается и смотрит ему в спину.

— жаль, мне казалось, мы как явление просуществуем дольше, — конечно, это неправда: дотторе все продумывает от начала и до конца. конечно, можно было бы предположить, что это случайность, непредвиденное обстоятельство, которое невозможно предвидеть. однако скарамучче того не хочется: слишком самонадеянно и сентиментально одновременно. — пошлешь мне весточку из места, где обоснуешься после блестящего предательства?

дотторе обнажает белые ровные зубы в доброжелательной улыбке. скарамучча смотрит на него через плечо, приподнимает уголки губ в ответ и пожимает плечами.

— слишком рискованно, ты так не считаешь? — он задвигает мысли о неприятном чувстве неправильности на задворки разума и запечатлевает в памяти четкую картинку, на которой — одна-единственная докторская улыбка. — пришлю приглашение на свидание в местечке неподалеку — расшифруешь.

— ох, — дотторе прикрывает рот рукой и как будто отмахивается от него, — слишком слащаво и неправдоподобно, но мне приятно.

скарамучча не верит, цокает языком и наконец покидает лабораторию и злосчастный коридор, в котором все началось.

а в спину прилетает пропитанное надеждой “прощай, малыш”.