Синдром самозванца

…Когда ты берешь из рук Сусато Микотобы катану, все меняется. В ладонях – душа. Тяжелая, стальная и незнакомая абсолютно – таким иногда бывал взгляд твоего друга, который ты старательно не замечал.

А сейчас у тебя нет иного выбора – только принять и душу, и взгляд, и путь. Пронести до самого конца, хотя он может наступить совсем скоро. У тебя же были лишь любимые скороговорки и горы книг в университете, какой закон, какая Британия, твой опыт в суде – позорное слушание в качестве обвиняемого, а пароход «Буря» вальяжно движется к берегам чужой страны, и оставшиеся недели плавания – совсем не срок.

Ты не успеваешь стать Казумой Асоги.

Ты не успеваешь выучить все то, что знал Казума Асоги.

Ты успеваешь осознать – Казума Асоги мертв.

Казума Асоги столько трудился, чтобы поехать в Великобританию.

Казума Асоги – ожидаемый там гость, ожидаемый до смерти (кто бы мог подумать, да?).

Не ты, Рюноске Наруходо, но так уж вышло – занял его место. Обстоятельства, знаешь ли. Беженка, котенок, недопонимание, хруст шейных позвонков – за дверьми родного шкафа, так близко, но так непоправимо.

От отчаяния и вины выть хочется, но ладонь только тверже сжимает рукоять доверенного клинка. И ни разу мысль не промелькнет им воспользоваться. Это не помощник, это ноша, это бремя, камень на шее, и ты с ним ныряешь в улицы Лондона с почти нездоровым энтузиазмом - чтобы не думать вообще и думать слишком много одновременно.

Сусато рядом всегда, и ты же без нее совсем-совсем ничего не смог бы – и стыдно до тошноты, потому что не ты должен стоять с ней. Но она почти не говорит об этом – иногда только ее взгляд излучает задумчивую скорбь, иногда только она позволяет завести с тобой тихий, срывающийся в шепот надрывный диалог. Сусато скучает. Она потеряла брата, с ним она должна быть, а ты ей - совсем незнакомый человек. В словах нужды нет, ты это знаешь и сам.

Айрис всегда рядом – и её светлый детский настрой не позволяет повесить нос. Детский – но она кажется намного, намного взрослее тебя, Рюноске Наруходо.

Херлок (черт его возьми) Шолмс всегда рядом - как бы его выводы не сводили с ума, он опора надежная, стоит за спиной (и это почти тревожно), прикрывает. Раз за разом он из своей шляпы вытаскивает самые настоящие чудеса, чего ты, Рюноске Наруходо, и представить не может – у тебя ни шляпы, ни чудес.

Почему ты вгрызаешься в поручаемые тебе дела чуть ли не зубами, почему копаешь дотошно до каждой мелочи, почему затягиваешь слушание каждое? Потому что «Казума Асоги» или правду ищешь? Потому что к чужому пути и чужой шкуре на себе настолько привык или уже сроднился с ними? Потому что «обещание» или теперь... это и твой путь?

Какое заблуждение! Тебе быстро о нем напоминают.

Ты, Рюноске Наруходо, самозванец. Тебя не должно быть здесь. Тебе позволили, разрешили, это право легко могут отобрать – отобрали уже на четыре месяца, в назидание.

Казалось бы, легче должно быть без «чужого», но тебе тоскливо да на стенку лезть хочется. Легче – только когда возвращаешься в зал суда (ты почти рад видеть того британского прокурора, почти его не боишься, почти готов поспорить, что он неплохой – с оговорками, конечно).

Казалось бы, легче должно быть, когда ты отдаёшь клинок обратно этим решительным и на самом деле совсем чужим глазам. Так какого дьявола ты на месте адвоката до сих пор, спешишь к этому британскому прокурору, чтобы защитить, почему это тебе до сих пор надо? Ты свое сделал, отпусти и Сусато, и себя.

Но легче – только в зале суда, выяснили уже.

Ты, Рюноске Наруходо, борешься за правду.

Ты занял место Казумы Асоги (или он сошёл с пути? Неважно) – и поэтому тот встает в зале суда напротив, неправильно выбеленный, неправильно зловещий, и в голову невольно закрадывается мысль – не друг твой это, кто угодно, хоть аякаши* (неясно же, сколько судов потонуло, пока он добирался до Лондона?), но не он.

А Казума Асоги говорит, Казума Асоги обвиняет, Казума Асоги тоже вгрызается зубами.

Тем не менее… Казума Асоги скорее мертв, чем жив. У него даже могила есть – Сусато видела.

В зале суда все отчетливее пахнет гниющими трупами и только что вскрытыми трухлявыми гробами.

Пора признаться себе (а другие уже признали), Рюноске Наруходо... тебе здесь самое место. Ты не кудесник, а адвокат, но воскрешать людей тоже можешь. И ты определенно хочешь, чтобы глаза твоего уже давно мертвого клиента хоть немного жизнью осветились. И ты определенно хочешь, чтобы глаза твоего почти мертвого друга снова жизнью засияли.

Рюноске Наруходо, помнишь, как после твоего первого слушания в Олд-Бейли горел омнибус? Сейчас ты разжег пожар в зале суда намного, намного больше, и у тебя не было ничего – кроме слов и доказательств.

Огонь добрался до уголков самых тёмных, прикрытых паутиной и вязкой ложью.

Это твоя победа, Рюноске Наруходо. Носи свой лавровый венок с честью.