Кейго проснулся от того, что не мог дышать. За грудиной странно кололо; под ребрами было тесно, непривычно – будто что-то раздвигало мягкие, податливые ткани, вытягивалось, раскручивалось, старалось вырваться наружу. Росло изнутри.
Горло раздирал сухой, натужный кашель.
Февраль, подумал он, когда кончился приступ. Наверное, подхватил что-то. Не стоило бегать в комбини за углом в одной футболке.
Все полетело к чертям вместе с первым цветком.
Он лежал на ладони – крошечный, не до конца раскрывшийся бутон гортензии, помятый, влажный от слюны. Жалкий. И отвратительно, отвратительно живой; невзрачная зеленоватая точка на бледной коже притягивала взгляд, одним своим существованием словно бы провозглашая: ты попал. Добро пожаловать в ад, парень.
Тогда Кейго пожал плечами и просто уронил цветок с ладони.
Он, в общем-то, давно все про себя знал. Так давно, что уже успел вполне комфортно ужиться и с собственными чувствами, и с пустотой в груди, и с томительной, щемящей надеждой, еще теплящейся где-то в глубине. С тем, что он просто по уши влюбленный дурак, тоже получилось смириться довольно быстро. Кейго не жаловался – его такая жизнь устраивала. Требовательным он не был, капризным – тоже. Жадный вакуум внутри за много лет стал ощущаться привычным настолько, что про него можно было забыть.
Но теперь пустота заполнялась болью и шелестом, стоило только краем глаза увидеть яркие всполохи пламени, и легкие горели огнем, а горло словно скребло наждаком, когда он складывался пополам, выкашливая, выблевывая чертову цветочную дрянь, мерзкие крошечные бутоны, черенки, нежные молодые листочки.
Когда Руми впервые увидела его таким, ее лицо враз стало белым словно простыня. Она не сказала ни слова, только осторожно придерживала его за плечи, пока он давился слюной, цветами и горькой желчью, склонившись над мусорной корзиной в пустом конференц-зале. Когда, спросила она почти неслышно, и голос ее совсем не дрожал.
Кейго, откашлявшись наконец, поднял к Руми покрасневшее лицо. Она подала ему салфетку. Он благодарно кивнул, и прохрипел, вытирая подбородок: три месяца.
Руми не ответила, только прикусила губу. В глазах у нее была боль.
Кровь на лепестках не стала для него неожиданностью. Он просто смотрел на цветы, мирно лежащие у него на ладони – их было несколько, они были собраны в кисточку, словно оторвались от целой грозди. Они больше не выглядели жалкими, нет – они были свежими и сочными, и чашечки полностью раскрылись. Красные разводы нисколько их не портили. Даже, пожалуй, наоборот.
Красиво, подумал он тогда.
Скажи ему, попросила Руми. Они стояли в коридоре агентства Старателя, и Кейго, сорвано, тяжело дыша, пытался оправиться от очередного приступа. Он судорожно комкал в кулаке салфетку. Салфетка была испачкана алым.
До слуха его донесся тот самый голос, и он зажмурился, одним только усилием воли удерживая себя прямо. В груди жгло и горело; тонкие ветви, покрытые нежной корой, терлись о ребра, и он чувствовал, как распускались все новые и новые цветы, как набухали вот-вот готовые раскрыться почки, как оплетали легкие тоненькие молодые корешки.
В горле зашелестело, когда он ответил: нет.
Хирургическое вмешательство невозможно, говорил врач, рассматривая рентгеновские снимки. Корни проникли слишком глубоко, ветки слишком крепко оплели ребра, а этот побег – видите? вот здесь – слишком опасно убирать. Остается только надеяться, что все разрешится более… естественным путем. Мне жаль, господин, но мы мало чем сможем вам помочь.
Кейго только вежливо кивнул в знак благодарности. Возле гортани, мешая голосу, мешая дыханию, шуршала свежая зелень.
Теперь ты больше похож на дерево, смеялась Руми, примостившись на жестком стуле у его кровати. На ее плечи был накинут белый медицинский халат. Смотри, говорила она, касаясь побега, проклюнувшегося над ключицей, уже пророс весь. Я подыщу тебе местечко в саду.
Глаза у нее были печальные и бесконечно усталые, и он ободряюще улыбнулся, слабо сжав ее пальцы. Все будет в порядке, хотелось сказать ему, но из горла вырвался только слабый кашель – и облачко лепестков. Кейго поморщился, и Руми потянулась к капельнице – увеличить дозу обезболивающего.
Ты знаешь, произнесла она тихо, он спрашивал, что с тобой.
Кейго только закрыл глаза.
На следующее утро он обнаружил на прикроватной тумбочке записку. Сверху примостилась ветка, усыпанная белыми цветами.
Дышать стало чуточку легче.