Салим понимает, что вечер будет отличаться от обычного, когда заходит в квартиру и видит, что практически нигде не горит свет. Поначалу он даже машинально тянется рукой к выключателю, но тут же слышит твёрдое:
— Не смей всё портить.
Ну конечно.
Джейсон что-то задумал.
— Хорошо, — Салим улыбается мягко и начинает снимать обувь. Джейсон стоит в паре шагов и просто наблюдает, но его волнение Осман ощущает и отсюда.
— Что такое?
— Ты всё? — Джейсон нервно переминается с ноги на ногу. Ну точно задумал что-то.
— Всё.
— Идём.
Джейсон берёт его за руку и ведёт… В ванную? О да, туда.
Кажется, он действительно постарался: свечи, пусть и совершенно разные, отрытые, судя по всему, в каких-то древних запасах, тепло потрескивают в унисон с лопающимися пузырьками пены.
— Красиво.
— Ты красивый, — бормочет Джейсон и смущённо прикусывает губу. Он всё ещё не привык ко всему… Этому. Но очень старается, правда.
Шагнув ближе, Колчек начинает расстегивать пуговицы рубашки: Салим, видит, как чужие пальцы едва заметно дрожат.
— Джейсон.
В ответ — напряжённый взгляд исподлобья.
— Всё хорошо.
— Хорошо… Да, хорошо.
Джейсон кивает поспешно, будто боится передумать, но пальцы его, когда он снова возвращается к пуговицам, дрожат ещё сильнее.
Он позволяет рубашке Салима соскользнуть с плеч прямо на пол — плевать.
Джейсон опускается перед ним на колени, и Салим на пару мгновений забывает, что нужно дышать. Вдох он делает украдкой, в тот момент, когда ловкие пальцы принимаются за ремень.
Салим смущён, но также он настолько безоговорочно доверяет, что и не думает сопротивляться.
Даже когда тот стягивает с него брюки вместе с боксёрами, краснея так, что заметно даже в этом интимном полумраке, Салим только послушно выпутывается из остатков одежды.
Горячая вода приятно расслабляет уставшие за день мышцы.
Ванна вмещает их обоих, но Джейсону приходится согнуть ноги: он прижимается спиной к широкой груди Салима, устраивая затылок на его плече. Им даже не надо что-то говорить друг другу. У Джейсона со словами всегда было тяжко, а Салиму достаточно и того, что Колчек для него сделал.
Он понимает: Джейсон выражает любовь так, пусть неумело, робко и немного наивно. Но Салиму этого достаточно.
Потому что всё это — искренне.
И судорожные вдохи, комкающие простыню пальцы, стон на грани слышимости, стоит коснуться губами бёдер, — всё искренне.
Салиму неважно, что они оба по-прежнему мокрые, что постельное бельё придётся менять полностью, что где-то в ванной догорают свечи.
Сейчас ничего не имеет значения, кроме Джейсона, и тихого «хочу», и чуть более настойчивого «ну, пожалуйста».
Его кожа пахнет их гелем для душа, и Салим ещё никогда до этого не смог бы назвать ни один запах любовью. А этот может.
Джейсон, весь: тихие стоны и почти-всхлипы, синяки, которые не сойдут ещё несколько дней, отчаянное «блятьблятьблять, ну пожалуйста» — это и есть любовь.
— Салим?
Они сталкиваются взглядами, сталкиваются губами, потому что удержаться невозможно, крадут друг у друга остатки воздуха до тех пор, пока не начинает кружиться голова.
— Я хочу…
— Ох…
Ну конечно.
Салим не отстраняется, когда из-за Джейсона между их животами становится мокро, не отстраняется, когда его собственный мир на несколько секунд перестаёт существовать, и даже ещё несколько секунд тогда, когда оглушающе отчётливая реальность возвращается.
Джейсон, такой обнаженный, дрожащий, одновременно чистый и грязный как никогда — вот, что для Салима значит любовь.
— انا احبك.
— Знаю. Я тебя тоже.
Хорошие такие😩😩😩