бинх бы посмеялся над господином дознавателем, но ситуация не располагает. ситуация располагает к тому, чтобы дергать гоголя за пряди и вжиматься бедрами в бедра, выцеловывать каждый вздох, который служит заменой более уместной похабщине. бинх проходит широкой ладонью по шее, давит пальцами на позвонки, а гоголь послушно, как по указке, закидывает голову.
гоголь дрожит, бинх замирает, предполагая – что он будет делать, если николай прямиком здесь и сейчас очередной приступ поймает.
гоголь невнятно скулит, когда саша делает резкое движение, вжимая сильнее в край стола. бинх думает, ничего серьезного, не впервой будет подобное зрелище. впервой – в такой ситуации. сама ситуация впервые. саша думает, у него крыша едет, размышлять об этом так буднично, бог его помилуй. завтра он впервые наведается в церковь. или нет – слышал, что туда часто елизавета данишевская наведывается, а если они встретятся... ей-богу, бинх на месте задохнется. смерть будет не в пору, диканьку и этого припадочного оставлять не хочется.
бинх подхватывает за волосы на затылке, лохматя и путая нежно, насколько умеет, насколько руки слушаются, просто держит, сам подтягиваясь к чужому лицу, не лишая возможности убежать. гоголь, как олень перед выстрелом, смотрит доверчиво и вместе с тем боязно, тяжело дыша. в комнате душно, гоголь приоткрывает губы, неясно, пытаясь выровнять дыхание или сказать что-то, у бинха переключатель в мозгу клинит.
бинх целует по-детски, глупо, одними губами прижимаясь, будто пробуя на вкус саму ситуацию, покачиваясь на острие ножа и абсолютно искренне уверен, что по одному своему желанию все обернет вспять. бинх оступается, когда гоголь склоняет голову навстречу, несмело отрывая одну руку от стола и, – господь всемогущий, – будто бы тонущий, крепко цепляется за сашин жилет. у бинха все существование сбирается где-то под ребрами, кряхтя и подвывая от каждой новой секунды. он отстраняется на жалкий дюйм, дыша в губы, а гоголь доверительно жмется лбом ко лбу, закрывая глаза. бинх рассматривает, наблюдает, как ресницы гоголевские трясутся, чувствует, как руки гоголевские скользят вдоль его плеч, чтобы касаться пальцами, – ледяными, как у покойника, – оголенной кожи за пределами закатанных рукавов.
а бинху жарко. у бинха на плечах даже сюртука нет, а за стенами поддувает холодный диканьский дух, но все как-то бессмысленно, все сужается до расстояния вытянутой руки и гоголя под этой рукой, и бинх не дурак, чтоб упускать это мгновение. дать себе маленькую отлучку, открыть на секунду скрипящие ребра, упасть с закрытыми глазами в мимолетное доверие.
и гоголь в руках как влитой, податливый. бинх хочет верить.
опять давит на шею, будто бы случайно вклиниваясь между бедер, совсем не думая, просто чтоб втереться ближе-ближе-ближе, под кожу влезть. а лучше в голову, все сразу прочесть, понять, насколько же ошибся или впервые в жизни не проебался. гоголь скулит, к прикосновениям ластится, как голодный, и сам в губы тычется, ерзая, пытаясь удобно уместиться. саша отрывается от поцелуя, – глупого, глупого, глупого, как сам гоголь, – и смотрит в глаза, спрашивая будто разрешение, сам не знающий на что. у гоголя будто сорван голос, бинх утихомиривает едкое сознание, просит не подкидывать ассоциаций, застывает, ожидая, что ему ответят.
гоголь откидывает голову, крепче прижимаясь к горячей ладони на затылке, смотрит из-под ресниц, а в голове бинха одни сравнения с нечистой силой.
– александр христофорович.. – гоголь сглатывает и улыбается то ли насмешливо, то ли поучительно, но нервно, неумело играясь оттенками эмоций, а бинх как глупый подросток застывает, наблюдает. коля уже на шепот опускается, склоняясь к бинху ближе, в самые губы выдыхает. – дверь не заперта.
– а у вас, господин писарчук, планы есть? – бинх сдерживает смех, только уголки губ подрагивают. а гоголь приобретает растерянный вид, и вот это уже смешит куда более, боже, коля, ты пытался изобразить кокетство? бинх мысль при себе оставляет, только целуя коротко в угол губ, будто утешая после неудачной попытки. – расска́жите, николай васильич?
гоголь прячет глаза и упорно сжимает губы, а щеки, ей-богу, как у девицы деревенской, заливаются краской. что самое смущающее, картинки в фантазии живые, слишком детальные, что возможное последствие опыта с видениями, мозг развлекает себя, не переставая. но высказать вслух? представить страшно.
гоголь вздрагивает, когда сашины руки меняют свою диспозицию, поглаживают поясницу, ненавязчиво скользят по бедрам. коля совсем теряется, когда чужие губы внезапно касаются шеи совсем легко, а гоголь, как на иголках сидящий, все равно рвано выдыхает, невольно цепляясь за каждое ощущение: от чужого дыхания горячо, от губ мокро, от щетины колюче. изнеженная кожа, очерненная синяками удушения – оголенный провод. только в сашиных руках чувство безопасности возводится в абсолют, а потому коля лишь закидывает голову, дает делать, что вздумается. саша не навредит. а потом саша вновь говорит, и у гоголя дрожат колени.
– что же вы молчите? ей-богу, я ведь не кусаюсь, – новый поцелуй в контур челюсти, коля отстраненно думает а жаль, – даже не шутя, спрошу: чего вы хотите? – тон становится почти что шелковый, гоголь и знать не знал, что он может звучать так мягко. и действует к тому же идеально, гоголь отпускает ненадолго грызущие волнения, поднимая голову, беглыми пальцами находит чужие ладони.
– вас, – гоголь сам со своей реплики готов упасть, куда-нибудь под землю было бы лучшим вариантом. а еще он абсолютно недоволен своей интонацией, потому как он уверен в своих мыслях, а реплика звучит так, что пиши он ее он, вывел бы знак вопроса. или добрую тройку, чтоб не мелочиться. поэтому приходится располагать действиями, нежели словами. руки неловко комкают рубаху на сашиных предплечьях. бинх напротив рассматривает его во все глаза, у гоголя все силы уходят на то, чтоб удержать зрительный контакт.
– знаете, что самое потешное во всем? – бинх мажет ладонями по бедрам выше, поддевая крылатку, скользя под нее и тут же назад, направляясь теперь к пуговицам. глаза еле уходят от лица гоголя, следуют вслед пальцам. – дверь изначально была заперта, как мы вошли, – но не упускает возможности метнуть самодовольный взгляд. – у вас все было написано на лице. как сильно вы хотели быть разложены на этом столе, а, николай васильич?
крылатка послушно покидает плечи. гоголь не отвечает, даже почти не чувствует смятения, только тянет бинха за плечи уже скорей, переступая глупую черту, начертанную мелком, стирает краешком сапога. странно, как это жалкое начертание лишний вздох не унес. и наконец бинх его целует. действительно целует, а не играется, лишь мягко касаясь. целует так, чтоб в груди все сводилось истеричным стуком, чертов белый флаг, пощадите, пожалуйста, юношеское нежное сердце не выдержит. ноги опасно подгибаются, а бинх угадывает, – на инстинктах заботится, – легким движением садит на стол, словно коля весит целое ничего.
гоголь ловит себя на том, что сравнивает, вспоминает об оксане, сопоставляет. с оксаной будто бы спокойнее, поцелуи оксаны словно колины – неумелые, юные, целовала ли эта девушка кого-то при жизни или как и он сам, успешно всего избегал? с оксаной мозг старался держать крепко нить сознания, осознавать.
а бинх знает, что делает, целует мокро, развязно, отрывается, только затем, чтоб посмотреть на запыхавшегося гоголя, усмехается и опять – едва ли не вылизывает. у николая нить сознания внезапно оплетает все шкафы и мозгу и сваливает, путает мысли. обжигающе, боязно, хорошо, сбивающе с толку.
гоголь на вкус, как заплутавшая юность, у бинха все в зобу спирает, но не останавливает, только толкает дальше, и он слушается, будто утоляет жажду. у гоголя обкусанные губы, мягкие, припухшие от поцелуев, и что ужасно, смешно, глупо, выводяще мозг из работы – гоголь не умеет целоваться. отвечает неловко, неумело, пытаясь подстроиться под движение, но теряется и опять лишь принимает ласку. но, будто вспоминая, что у него есть руки, наугад путает пальцы в сашиных волосах, мягких, пушистых, словно шкура зверя. в голове вспышками всплывают слова тесака о оборотнях, возникает смешная мысль а что если? смешная, неаргументированная, вот только колин мозг в таком режиме постоянно.
саша отрывается, гоголь путается под его взглядом, но к счастью долго его не мучают, бинх внимание переключает, широкими ладонями проходит по бокам и с филигранной точностью дергает рубашку из штанов. а потом – ладонями по коже, мазать большими пальцами по животу, твердыми касаниями запечатлеть красные следы пальцев по бокам.
– погодите, – гоголь шепчет, внезапно для себя хрипло, и с некоторой виной наблюдает, как в глазах напротив проскакивает нечто вроде опасения. коля облизывает губы и совсем дрожащими пальцами расстегивает свой жилет. бинх услужливо помогает сбросить его куда-то в направлении стула. – душно. – гоголь выдыхает скорее, чем думает. собственный голос звучит словно со стороны.
– вы правы, – бинх опускает ладони на чужие запястья, думая в высшей степени удовлетворенно: тонкие, помещающиеся в его хватку. саша не заостряет внимание, по крайней мере сейчас, и тянет колины руки к себе. – помогите, николай васильич.
коля кивает дерганно, быстро мотает головой, отчего волосы падают на глаза, бинх смотрит завороженно. гоголю – фиолетово, саше – досадно, хочется видеть его лицо, эмоции, как на блюдечке, и он не отказывает своим желаниям, заправляет непослушные угольные волосы за уши. жар сжирает гоголя вдоль шеи и скул.
жилетка под пальцами теплая, словно нагрета самим воздухом, пуговицы – раскаленный металл по ледяным колиным пальцам. гоголь драматизирует. гоголь раздевает бинха. гоголь не знает, как вести себя в этой ситуации. руки путаются, но идут смело к цели.
гоголь сглатывает тяжело и ведет ладонями по плечам, сталкивая плотную ткань и все стараясь не поехать окончательно, просто исследуя пальцами плечи. у саши широкие плечи. у саши плечи крепкие, напряженные и, гоголь знает, чертовски сильные руки. бинх параллельно разматывает узел галстука, гоголь, как завороженный, пялится на движение пальцев. ворот рубахи освобождается, едва сгибается ниже, коля цепляется глазами за более открытую шею, тянется руками на автопилоте, лишь пальцами исследуя кожу, те идут чуть назад, по позвонкам проходят. саша льнет от них, но ближе к гоголю, целуя коротко в основание шеи, оцарапывая сухими губами.
разум туманится. рубашка. гоголь расстегивает первую пуговицу. саша спокойно одним движением вывел отца параськи из строя. вторая. саша твердым движением поставил гоголя на ноги. третья. саша мог бы использовать физическое преимущество и на гоголе. четвертая. саша мог бы зажать ему рот на постоялом дворе – чтоб яким не услышал. пятая. мозг возвращается в настоящее.
гоголь чувствует, как его руки отталкивают мягким движением, понимает, что бинх зеркально ему расстегивал рубаху снизу-вверх.
гоголь внезапно думает о том, что с оксаной было стихийней, с оксаной было на грани с видением, с поплывшим осознаванием ситуации, а сейчас – сущая реальность, светлый разум и полная ответственность. саша – живой, саша вполне понимающе вжимает его в столешницу и от себя не пускает, только коля, кажется, понимает последний, думая, а дальше как? в глаза после наваждения смотреть, дело доисследовать, возвращаться в петербург? страшно думать. не страшно – отключиться, наблюдая за сашей.
и осознание осознанности добавляет пикантности, гоголь с большим вниманием разглядывает, рисует в память. жаль, не рисовальщик. жаль, у вакулы не попросить. "вакула, пожалуйста, а нарисуешь под сотню фотокарточек нашего полицмейстера? только не спрашивай причин, не смотри так, да и забудь, плюнь, не говори со мной недельку. отойду от просьбы."
гоголь сразу застывает, наблюдая переплетение шрамов, будто по всему телу пройденных. белые, кривые, рубчатые следы по предплечьям, по ребрам, круглый рубец у ключицы. коля по ним – лаской, оглаживая, своими холодными пальцами, как льдом, жалеет, что не было возможности тогда, в прошлом, исцелить. жаль, только сейчас столкнулся. жаль, что времени мало.
– вы же расскажите о них?
– так уж хочется слушать офицерские байки?
– хочется, – гоголь, как исследователь – или все-таки дознаватель? – ведет по грудине, ребрам, чувствует, насколько кожа разгоряченная. почти как при лихорадке. – а.. дуэли? есть ли что-то от них?
– совсем старый, от первой дуэли на шпаге, – саша руку гоголя перехватывает, ведёт ниже, опускает себе на бедро, сам продолжая в глаза смотреть. гоголь смотрит коротко, стреляет потемневшими озерцами и опять прячет взгляд. – дальше – ни промаха.
колю опять ведет, хочется шмыгнуть носом от какого-то неясного восторга, который ощущается как удар в солнечное сплетение, подогнувший бы ноги, если бы он сейчас на них был.
– правда, он уже почти стерся. удивительно, как вообще продержался, жалкая царапина была, – саша опять рушит тишину, но это отвлекает, гоголь не чувствует почти, как рубашку расстегивают за мгновения. обычно противно цеплячие пуговицы становятся послушными в руках саши. коля закрывает глаза. правильно. так и должно быть. гоголь послушно изгибает руки, позволяя стянуть с себя рубашку и скинуть рядом с жилетом. – только вы, николай васильич, не допускайте столько ошибок, как я. совсем о себе не думаете, – саша едва оглаживает контур следа от рук ганны, от рук отца параськи, одни накладываются на другие. сашины собственные пальцы на синяках выглядят, как виновники. бинх от этой мысли тут же уводит руки дальше по колиному телу.
коля угловатый, у коли слегка выступают ребра, у коли острые плечи. саша нервно думает – на колиной бледной коже легко остаются следы.
воображение игривое, любезно рисует – красный обруч на запястье, следы пальцев на пояснице, чуть выше тазовых костей, синеющая россыпь на бедрах, как млечный путь, только менее романтично.
гоголь от касаний дрожит, как на холоде, живот вжимается, стоит бинху пересчитать ребро за ребром и опустить ладонь напротив солнечного сплетения. и если раньше он чувствовал словно удар в него, то сейчас – направленные иглы. раскаленные, не щадящие, стягивающие к этому теплу нервы в тугой комок. гоголь, честно не знает, что делать, просто хочется уже сбросить это жжение вдоль всего существа. помощи ждать в этом сейчас лишь от одного человека. гоголь бы раскрыл рот и молил бы прямо – с сашей не унизительно, саша всегда рядом, но сам рот не слушается, а что именно просить – не понятно. поэтому гоголь лишь тянет к себе за ремень, тычась поцелуем в скулу.
сашины ладони – ниже.
комок нервов преображается в плавленный металл, из живота сползает вниз.
саша гладит по внутренней стороне бедер, сильнее разводя колины ноги и заставляя бездумно всхлипывать. гоголь хватает чужие запястья, смотрит в глаза, взгляд бинха теплеет, заливается приторным медом, коля шепчет умоляюще:
– пожалуйста, – гоголь вдыхает поглубже. бинх склоняет голову набок, ожидая окончание фразы. гоголь облизывает губы. – пожалуйста, дайте мне больше. что угодно, а то я действительно свихнусь..
коля искренне удивлен, что может говорить так долго. но саше большего не надо – он послушно его топит, широкой горячей ладонью накрывая пах, губами ловя судорожный выдох. давит, пальцами очерчивает бугор сквозь ткань штанов и тяжело выдыхает над ухом. гоголь, кажется, готов сейчас в моменте взорваться, стоит лишь подтолкнуть. саша не толкает, саша крепко держит на грани, отходя на мелкий шаг назад и за поясницу тянет к себе, заставляя подняться на ноги. коля – ей-богу, тряпичная кукла, не упал только благодаря чужой хватке.
саша раздумывает долгое мгновение, прежде чем развернуть и медленно, мягким толчком в спину подтолкнуть обратно к столу. смена положения незначительная, но коля опасливо жмурит глаза, чувствует, как голова на грани закружиться подобно карусели. руками упереться в стол, заметить насмешливо (кажется, над самим собой) – завал бумаг, чернила и перья услужливо убраны в ящик. когда они лишь зашли в кабинет, коля будто бы и не заметил, как саша легкими движениями, лениво просматривая письма, аккуратно раскладывал их. неотправленные – в первый ящик, потерявшие смысл – сжечь, заметки по делу – под замок. руки не держат. гоголь выдыхает и складывает их, опускаясь едва ли не всей грудью на столешницу, единственную холодную деталь в маленьком мирке-комнате. стыдливо (неловко? смущающе?) понимает, не лег на стол весь – бинх держит тело в нужном положении, думая пару секунд, перед тем, как прижаться самому ближе, позволяя коле почувствовать, что не один он скоро свихнется.
гоголь глядит перед собой мутно и, не давая себе отчёта, ведет бедрами, ощущая следом, как сашины руки сжимаются на боках почти болезненно, а в воздухе висит сплошное черт-черт-черт. коля чувствует пропажу рук, но следом – чужая грудь на его спине, саша жмется ртом к плечу, едва заметно прикасаясь зубами. у коли пальцы на ногах подгибаются.
– я могу..
– что захотите, – гоголю не надо дослушивать, гоголю плевать в высшей степени, тело примет все, лишь бы достигнуть нирваны успокоения, а еще это – саша, и гоголь почему-то уверен, что надежней человека он не встретит.
бинх над ухом роняет еще одно тихое, почти отчаянное проклятие. гоголь опять чувствует чужие руки на бедрах. только теперь все оканчивается тем, что ремень теряет свой смысл, а штаны сползают до щиколоток.
разбросанные касания по копчику, тазовым костям, животу, гоголь уже не может их поймать, только бездумно всхлипывает, чувствуя, как болезненно все стягивается внизу. нужно больше. гоголь толкается назад и странно, что не скулит.
не то чтобы опыт с мужчинами был, наоборот – он нулевой. гоголь слышал о том, как в петербурге говорили о знати, втянутой в утехи с юношами, сам становился свидетелем буквально вот-вот, попав в поместье мертвых душ, краем взгляда ловил действа в отдаленных комнатах (что давит даже сильнее – все происходящее в том поместье было под маркой противно-похабно-неправильно, но может лучше считать, что это было не из-за того кто, а как?), но не думал о том, что сам окажется в подобной обстановке. симпатии, случайные и не ведущие ни к чему, порой попадали в сердце, но глупо даже предполагать, что он мог их выразить. а сейчас он как на открытой ладони.
или открытые ладони на нем.
– коль, – саша начинает и тут же осекается. исправляется. – николай васильич, – гоголь бы посмеялся с соотношения сашиного обращения и сашиных рук на его заднице. – верхний ящик. там.. там должно быть масло. – гоголь послушно вытягивает руку, почти не глядя нащупывая ручку ящика. еще пара секунд – поднять первую баночку, попавшую в руки, и передать назад, соприкасаясь секундно пальцами. – бомгарт отдал, обработать рану.
саша говорит скорее, чтобы неловкость сгладить и отвлечь, но гоголь цепляется за это.
– вас ранили?
– у поместья августа.. кто-то умудрился задеть, когда я отвернулся.
гоголь хмурится, понимает, что по возвращению они, не сворачивая, поехали в постоялому двору. и сколько саша проходил тогда так? когда именно пошел к бомгарту? и никому более не сказал о том, что его задели? черт возьми, и это гоголь не думает о себе? беспокойство и досада грызут мозг. а еще малое чувство вины – это ведь из-за него бинх поехал туда.
все гнетущие мысли сметаются прикосновением к пояснице, скольжением ниже, застывшее у копчика. гоголь крупно вздрагивает, когда холодная смесь попадает на кожу, и холодно, и горячо становится, когда сашины пальцы скользят по ложбинке, растирают масло, согревают. коля закрывает глаза. лбом утыкается в стол и старается расслабиться, согнать подсознательное напряжение.
– николай васильич, вы только скажите, если что-то не так.
коля думает, это единственный случай в диканьке, когда что-то идет так.
бинх толкается пальцами, сначала – один, не делает слишком длинную паузу, прежде чем протолкнуть и второй, у самого терпение ни к черту. гоголь думает, он задыхается по началу с непривычки. скользко, горячо, болезненно, полно. саша ведет рукой медленно, будто бы задумчиво, с научным интересом сгибает, давит на стенки, заставляя колю покрываться красными пятнами от приходящей мысли – ему нужно всего немного времени, чтоб свыкнуться, подстроиться. наверное, тут можно найти романтическую подоплеку – сашины пальцы, руки словно созданы для него, один к одному, витражная мозаика. как в церквушке, которую навещает л̶и̶з̶а̶ госпожа данишевская. ассоциация с церковью, в то время, как два пальца становятся тремя, кажется почти богохульством.
масло опять капает на кожу, резко контрастируя с установившийся чудовищной температурой ниже пояса, расходясь холодом. саша резко ведет кистью и коля задерживает дыхание, опять ощущая себя комфортно заполненным, от этого чувства ноги сами разъезжаются. мозг, дразнясь, рассуждает – если от одних рук такое всеохватывающее ощущение много-плотно-горячо, то какова вероятность просто отрубиться дальше?
гоголь только размышляет, бинх предоставляет возможность проверить.
– коль.. – оговаривается. не замечает. – все в норме?
– да. хорошо.. – гоголь приподнимается, мелко кивая и оборачивается, сталкиваясь с чужим взглядом. пальцы скребут стол. так на охоте смотрят на подбитого оленя. бинх едва уловимо улыбается, склоняет голову набок. сова, думает гоголь. бинх опять толкается пальцами, гоголь тяжело выдыхает, склоняя голову и уходя от чужого взгляда. почти пугливо, неизменно тихо. мышь, невесело думает гоголь.
коля поднимает голову опять, ведомый чужой рукой, что переходит на шею, а с шеи на грудь, приподнимая и притягивая ближе, лишь за тем, чтобы скоро-быстро, почти целомудренно поцеловать в приоткрытые губы. и опять – опустить в свободное падение, поглаживая плечи, будто сильнее прижимая к столу.
пальцы выходят с каким-то похабным звуком, который вгрызается в уши, вспомнишь – сгоришь со стыда, коль. рассуждать на эту тему долго не выходит. другой звук заменяет место в разуме. ремень прощально бренчит пряжкой, остальное проходит будто бы незаметно, перед тем, как одна из ладоней плотно сжимается на заднице, оставляя красные следы. а потом гоголь едва не перегорает, когда саша жмется, не входит, будто насмешливо пародируя толчки, скользит по входу. хочется то ли молить, то ли провалиться под землю, но в первую очередь подумать о том, что бинх, кажется, большой. куда более, чем одни пальцы. коля судорожно тянет воздух через зубы, ведя бедрами навстречу.
ладонь ложится между лопаток, гоголь на автомате задерживает дыхание.
саша входит на удивление плавно, толкаясь сразу на половину, застывая в таком положении, сам удивлен, что все еще держит ситуацию под контролем. а гоголь наоборот, все ищет, как звучать тише, невнятно скуля в ребро ладони. уже – много, уже – куда больше, чем было до. и это хорошо до идущей кругом головы. бинх почти выходит, но не покидает полностью, с невероятным наслаждением наблюдая, как коля его принимает. следующий толчок глубже, чуть резче, с ладонями на боках, что удерживают в одном положении. опять – назад. коля кусает руку и все думает уплывающим сознанием, как он принял так много, а вдогонку еще мысль – это не все.
когда наступает все, гоголь замедленно понимает по звуку шлепка кожи о кожу, дальше все будто застывает. чувство абсолютной наполненности, губы по линии позвоночника и пальцы, мажущие везде, куда дотянутся. но бедра – ни движения, чтобы привыкнуть обоим. саша ни капли не романтик, в голове ни строки стихотворной, а потому все сливается в одно тягучее “хорошо”. хочется запечатлеть момент в памяти на подольше. но гоголь слепо ведет рукой назад, касаясь чужого бедра дерганной рукой. саша слушается.
движения медленные, аккуратные, бинх все боится навредить, гоголь в руках все еще кажется хрупкой фарфоровой куклой. только вот сколько ее не били, никак не сломают. и дальше не смогут, надеется саша.
– еще, – гоголю хорошо. давно так не было. удивительным образом в грудь замешивается безопасность и потерянный когда-то трепетный уют. будто бы оказался в родительском доме, заботы ровно столько же. тело только не до конца довольно, все вечно стенает и просит побольше.
саша кивает коротко в пустоту и опирается о стол, привалившись к коле ближе, толкается чуть быстрее, меняя угол проникновения, отчего гоголь негромко скулит, забывая, что ранее пытался себя заглушить, а бинх обостряет, ненамеренно, но все же ножом ведет по нерву. забываясь, зацеловывает лопатки, ведет языком от выступающего позвонка к загривку и под особо сильный толчок прикусывает кожу. достаточно, чтобы гоголь от неожиданности выгнулся и сжался, но недостаточно, чтобы перейти черту боли, недостаточно для того, чтобы остался отпечаток.
бинх свое тело научился читать с удивительным мастерством, контролировать, когда нужно – тоже, а с колиным труднее, хочется выучить больше реакций, знать, когда можно подвести к самому краю, как с него выдернуть, каждое микро-движение, зазубрить гоголя наизусть, как молитву.
он наблюдает, как колины плечи подрагивают чаще, стоны – отрывчатей, а бедра толкаются навстречу без прежнего темпа, резче, будто безуспешно пытаются достигнуть разрядки.
и саша, едва завидя, не мешает, а ускоряет весь процесс, не хочет мучать. руки мажут по бедрам, одну запечатлеть на заднице, врезаясь толчками в новом темпе, выверенном, каждым движением вбивая в стол, как гвоздь молотком, вторую – пальцами надавить на живот после глубокого толчка, едва не кончить на месте от того, как гоголь всхлипывает.
вакула мог бы назвать это финальным штрихом, сам гоголь – точкой в произведении, а бинх, далекий от мира искусств, обозвал бы это финальным успокаивающим выстрелом ровно в висок.
с живота рука идет ниже, отточенными движениями доводит до исступления. сжать у основания, скользнуть вверх, большим пальцем обводя головку и с щелкающим от напряжения мозгом замечать – гоголь действительно на грани, ей-богу, мартовская кошка. звучит так же, почти жалко выстанывая от внезапно нахлынувшей порции ласк. и если бы у бинха цель потопить его, то он вполне справляется. бинху достаточно несдержанно двинуть бедрами, пальцами одной руки вцепиться в бок, а другой – резко пройтись по плоти, у гоголя коротит система.
саша чертыхается от того, как гоголь в послеоргазменном мандраже судорожно сжимается, у бинха хватает его хваленого самообладания, чтоб выйти и добить дело рукой, лбом упираясь коле меж лопаток. хватает пары секунд.
а потом как-то пусто-пусто в голове. как после недельного просиживания за добротной горячкой. возможно, то влияние недельных забегов за всадником, вся усталость будто бы наконец выплеснулась. и буквально, и фигурально.
саша от этой мысли нервно хмыкает, жмурясь до цветных кругов перед глазами. нужно одеваться. чудовищно неправильно ощущается хоть одно движение, но он заставляет себя подняться, напоследок едва касаясь губами чужой спины. гоголь все еще дрожит, но шумно и будто уже более осознанно выдыхает, силясь подняться. что даже удается, но, увы и ах, он собирался развернуться, забывая о висящих в лодышках штанах, и едва не свалился. саша удерживает на месте и смеется, чуть бодая чужое плечо.
– аккуратней, коль.
опять. оговорка и ее неисправление. гоголь тяжело сглатывает, подтягивая штаны и дрожащими пальцами криво задерживая ремень на месте. как саша уже успевает накинуть рубашку, искренне неясно, а еще неясно – что дальше. и от этого непонимания руки превращаются в недвижимый камень. бинх оказывается поблизости, аккуратно прикрывает бледные плечи колиной рубахой и приглаживает ласково ладонями. говорит шелковым тоном, как и в начале – успокаивает и позволяет вверить решение.
– мой дом ближе, чем постоялый двор, если вы хотите..
гоголь кивает, не раздумывая.