Казуха оставил пустую оболочку электро глаза бога на могилке..если это можно было назвать могилкой. Даже тела не осталось, лишь его меч. Самурай невесомо коснулся рукояти. Тот самый меч..а Казуха ведь своими же руками начищал его. Самолично готовил Томо к дуэли. С ума сойти. Так долго он держал все эти чувства в себе, много думал. Бессмертная воля, да?.. Ну вот она и исполнилась. Помогла спасти всех.. действительно всех. Защитила Иназуму..весь Тейват уберегла. И померкла. Не такая уж она и бессмертная выходит. Теперь, когда с Казухой не осталось даже того малейшего напоминания о Томо, единственного, что дарило надежду, он стал совсем потерян. Одиночество. Казуха редко страдал от одиночества. Более того, наедине с природой было легче творить. Казуха действительно хорошо чувствовал окружающий его мир, гармонично создавая свой внутренний.
Постояв там немного, Казуха смиренно поплёлся назад. Домой? У него давно уже нет дома. Да, Алькор стал ему родным тёплым местом, где его приютят, где ему всегда рады, но он не был его домом. Теперь дом Казухи – весь Тейват. Каждая петляющая улочка, каждый одинокий кленовый листочек, каждая капля, сорвавшаяся с неба в сильную грозу, – повсеместно. Но в этот раз он не просто бесцельно бродил. Казуха целенаправленно шёл к таверне. Однажды они с Томо обсуждали: отчего же люди напиваются до беспамятства, отчего губят себя литрами спиртного, да так, что теряют облик человеческий? Тогда друг отвечал: "Знаешь..человек слаб к переизбытку эмоций, особенно отрицательных. Отчаяние, гнев, скорбь, тоска, тревога – сильнейшие чувства, справляться с которыми в одиночку совершенно невыносимо. А алкоголь он.. прекрасно притупляет душевно-болевые ощущения, с ним проще всего забыться." Монологи Томо часто всплывали в голове Казухи. Он устал фантомно слышать его голос, приносимый ветром, устал вспоминать ежечасно их посиделки у костров по ночам, когда наспех собранный хворост так тепло потрескивает, а россыпь звёзд на небосводе видна так ясно, так чётко, что глаз отвести невозможно. А если и удастся, то обязательно встретишься взглядом с Ним. Его фиалковые глаза с искорками на глубине, улыбка нежней весеннего ветра и очаровательные веснушки, ничуть не уступающие ночным небесным пейзажам.
По щеке Казухи скатилась одинокая слеза. Всё это было когда-то.. теперь же ни костра, ни фиалок, ни веснушек. Лишь нелепые брызги звёзд так же неизменно висят на небе. И даже те потускнели.
Казуха сидел за стойкой и первый раз в жизни пил с целью напиться. Не очень благородно, Томо точно был бы против. Был.. С очередным стаканом Казуха проглотил выступившие слезы. Сдерживаться пока удавалось, хотя зачем теперь... В голову вновь ударили слова Томо, а слуха звоном в ушах достиг его завораживающий смех: "Казуха, а я сочинил тебе мелодию. Послушаешь? Только не суди строго, я знаю какой ты у меня музыкальный." Их мелодия.. Казуха проклинал себя за то, что забыл основной мотив, в голове вертелся лишь повторяющийся кусочек, точно шарманку кто-то над ухом крутил. Оно циклично играло раз за разом, то усиливаясь и внезапно затихая, то наслаиваясь одним звуком на другой. Сводило с ума. Казуха опрокинул ещё один стакан и, с силой прижав руки к ушам, упал головой на барную стойку. Слёзы болезненным ручьём брызнули из глаз. Хотелось тишины. Невнятный гул таверны смешался с несчастно-забытой мелодией. Тишины. Казуха не мог больше вытерпеть, он оставил на стойке плату и, захватив ещё одну бутылку спиртного, ковыляя ватными ногами еле вынес себя на свежий воздух. Тут было потише, посвежее, голову потихоньку отпустило. Мелодия не утихала. Душевная боль смешалась с физической, слёзы полились сильнее. Разве алкоголь не должен заглушать эмоции.. Казуха решил, что пока выпил слишком мало..значит надо больше. Неуверенно ступая, он набрёл на клён. И почему же здесь они были вечно-красные.. не потому ли, что Иназума – страна расставаний. Должно быть всё так. Слишком много потерь.
Странник сел под горящие кленовые листья и с тяжестью откинулся на ствол, попутно вливая в себя алкоголь прямо из горлышка резной бутылки. Тлеющий тёмный взгляд мазнул по иероглифу глиняного сосуда. Его любимый сорт. Сбалансированный вкус, идеальная выдержка, да? Постоянно повторял одно и то же. Повторял…
Звук в голове сменился звенящей тишиной. Она давила на сознание, давила, давила..наверняка Томо после смерти почувствовал то же самое. Оглушающую, давящую тишину длиною в вечность. Слёзы и не думали останавливать свой поток, нежную кожицу в уголках глаз жгло от раздражающей соли. Казуха плакал бесшумно, но так отчаянно. Он почти не моргал, давая горечи стекать, пропитывая собою всё к чему прикоснётся. Перед глазами возникали образы Томо на фоне водопадов Ватацуми. Он любил вадапады..они шумели так же как теперь тишина в голове Казухи.. или это? Точно. Пошёл дождь. А может заболеть до потери сознания и памяти не такая уж плохая перспектива? Казуха усмехнулся таким своим мыслям. Он никогда не был пессимистом, с чего же тогда.
Нет, смерть ему не к лицу. Собирая последние крупицы воли в кулак, Казуха поднялся с сырой земли и, глотнув ещё, двинулся дальше. Ему не хотелось идти ни в чайный дом, ни к Ёимие. Хотелось туда – в "их" старый дом. Дом, где Казуха разделил столько ценных и значимых событий вместе с Ним.
Казуха добрёл до моря, разделяющего всю судьбу Казухи на кусочки: с каждым из островов того связывало что-то своё. И в каждом самой значимой частью был Он. Казуха упал коленями в тёплую воду, пачкаясь взболомученным песком. Дождь бил тяжелыми каплями по водной ряби. В душе Казухи то же – встревоженная большая вода.
Как-то, на одном из островов, Томо поведал одну старинную легенду: "Говорят, если хочешь передать свои мысли и чувства кому-то, кого сейчас нет рядом, можно написать ему письмо, пустить по морю в на закате, шепча слова мольбы. Так ты обязательно достигнешь слуха того человека". В тот день Казуха лишь улыбнулся и подумал о том, как это должно быть печально: "Хорошо, что сейчас мне не нужны такие отчаянные действия, я просто могу говорить что думаю, и важный мне человек меня услышит".
Но теперь. Он окончательно допил своё Саке, достал влажный листочек с угольным карандашом – они всегда были при нём – и, приложив к коленке, начал судорожно писать. Мысли путались, грифель рвал намокшую бумагу, а в иных случаях просто не оставлял никаких следов. Казуха беззвучно, одними губами проговаривал всё то, что хотел донести. Слишком много. Краткость – его стихия, стреляющая в саму цель, но сейчас слова нескончаемым потоком сыпались из его воспалённого сознанния. Весь измазанный в угле листик, с разводами от дождя и слёз, оборванный местами, тлел на глазах. Казуха бережно прижал его к груди, и, подняв голову к небу, надрывно зарыдал, терзая опухший голос. Он сдавленно ревел, проговаривая выписанные слова, они не должны затеряться, забыться. Они должны быть поняты, услышаны. Казуха донесёт их до Него. Томо обещал, что это точно сработает. Он обещал, он не соврёт, верно? Он солгал лишь раз, он ведь не повторится? Томо услышит его и вернётся. Вот-вот за спиной раздадутся его неосторожные, уверенные шаги. Он накинется на Казуху с теми присущими только ему крепкими объятиями и скажет, что просто разыграл его. Шутка. Такой вот юмор. Весело же, да? Весело..
Казуха дрожащими руками под собственные всхлипы всмотрелся в бумажку. Помятая, изорванная, в пятнах и неразличимых словах. Как же сейчас они были похожи на самого Казуху. Он прислонил послание к губам, шепча напоследок то, чего не посмел написать. Чего не успел сказать в тот день. Не подумал, не решился. Он осторожно свернул листок и вложил его в бутылку вместе со всей своей душой, сердцем, мыслями и чувствами. Письмо раскаяния? Это название и правда подходило такой легенде..
Казуха зашёл в воду по пояс и размахнулся что было силы. Он бросил сосуд так далеко, вложив такое отчаяние, на какое только был способен. Казуха не видел куда приземлилась бутылка. И видеть не хотел. Он сразу развернулся и ушёл прочь оттуда. Лишь бы не чувствовать, не остаться прямо там с этим несчастным письмом. Казуха не помнил, как добрался до чайного дома, не помнил, как завалился в свободную комнату и грузным мешком упал на пол. Промокший насквозь, с перемешанными мыслями, сил не осталось ни на что, кроме как тяжело и надолго уснуть. Просыпаясь каждые три часа от приступов кошмара и лихорадки, он очнётся лишь на второй день. В мягкой тёплой кровати и с сильнейшим жаром. Один.