Red

Она его не убивает.

Она могла бы. Это важно уточнить. Она могла убить его. Но она выбирает не делать этого. И наконец-то – в первый раз с тех пор, как этот кошмар начался, – она делает это не для него. Это не потому что она любит его настолько, что не вынесла бы его смерти. И не потому что думает, что когда-нибудь все наладится.

Нет, она не убивает его, потому что не хочет. Ей хочется, чтоб он исчез, а не умер. Однако она не была бы против, если бы он вдруг умер. Если бы Бэтс забыл о своем принципе и убил бы его. Не возражала бы. Она просто не хочет делать это своими руками.

Они увязываются за тобой, понимаете? Убитые. Даже если заслуживали смерти. Ей ли не знать. А она не хочет прожить с этой ношей всю оставшуюся жизнь.

Так что вот она здесь, стоит окровавленная, тяжело дышит и смотрит на это бессознательное тело. На ноже, что лежит рядом с ним – ее кровь. И на его костяшках, и размазанная по лицу; но знаете, что?

– Знаешь, что, Джей? – Говорит она вслух, ведь почему бы и нет? Это не первый раз, когда ее кровь оказывается на нем. Не первый, и не второй, и не десятый, и не сотый. Она отпинывает нож на достаточное расстояние, даже учитывая, что кровь, текущая из его виска, ясно дает понять – он все равно не сможет его взять в ближайшее время.

Тем не менее. Ему не впервой ее разыгрывать.

Ей не впервой давать себя разыгрывать.

Потому что знаете, что?

– Я умнее, чем ты думаешь.

И вот она – Харли Квинн – стоит со своим окровавленным молотом в пропитанном кровью арлекинском костюме, смотрит на мир взглядом психопатки, коей она и является, согласно документам Аркхэма. Только взгляните на нее. Ей не надо быть психопаткой, чтоб убить его. Убить человека, который превратил ее из подающего надежды психиатра в свою напарницу-убийцу. Человека, который держал ее в плену садистской токсичности (в прямом и переносном смыслах) все эти годы.

Человека, который – да ебанный в рот – пытался зарезать ее разделочным ножом.

(Хотя, последнее можно посчитать за самооборону, если так подумать).

К чему она ведет – а она ведет, честно, поэтому еще никуда не сдвинулась, – даже самая уравновешенная, ментально стабильная, ни разу не слышавшая об Аркхэме женщина, вероятно, задумалась бы об убийстве человека, заставившего ее пройти через такое. Это бы чувствовалось освобождающее.

Но вот в чем дело: Харли Квинн умнее, чем многие думают.

Все эти доктораты, учеба, исследования не забываются от того, что ты несколько лет кутила, убивая людей вместе со своим садистом-любовником, понимаете?

Так что она не была просто беспомощной психически нездоровой девицей, которой манипулировал привлекательный криминальный гений.

О, нет.

Она сама выбрала это. Выбрала поддаться желанию и опасности. Выбрала продолжать возвращаться за бо́льшим, потому что каким-то образом эти редкие моменты, где им было хорошо вместе, казались ее извращенному мозгу настолько прекрасными – такими идеальными – что все остальное стоило того. Она выбрала нажать на курок и убить хорошего человека ради него.

И сейчас она выбирает не убивать плохого.

Ради себя.

– И вот это освобождает, Джей.

***

Она идет к логову Ядовитого Плюща, потому что… потому что куда еще ей идти? Не заявится же она в центральный готэмский травмпункт, чтоб ей зашили пару ран. Если только, конечно, не хочет снова оказаться в Аркхэме через час. У нее нет своего дома.

Но есть подруга. Так что вот она у нее.

– Привет, – говорит она, заходя в теплицу-лабораторию эко-террористки, – дверь была открыта.

Нет, не была. Просто Харли знает код. Плющ сама его дала. Харли всегда подозревала, что в этом решении была и доля жалости, но она не будет придираться к глубоким неозвученным мотивам, стоящим за действиями единственного в этом богом забытом городе человека, который постоянно был добр к ней.

В тот же момент, как она делает пару шагов и чувствует нежное тепло от ламп, она видит, как обычная едва читаемая около-ухмылка Плюща сменяется полнейшим ужасом, и тогда Харли понимает, что выглядит еще хуже, чем предполагала. Она-то знает, что шокировать Памелу Айсли очень нелегко.

Она дает Плющу пару секунд, чтобы придумать, что сказать, но, похоже, слова ее подводят, так что Харли решает перейти сразу к сути.*

– Я порвала с ним.

 У них есть что-то вроде негласного правила не произносить его имя, когда они только вдвоем.

– Это все он? – Харли клянется, что заметила тот самый момент, когда беспокойство Плюща уступило чему-то почти похожему на ярость. – Это все с тобой сотворил он?

Харли пожимает плечами, у нее даже получается подмигнуть, хотя царапины на переносице дают о себе знать.

– Видела бы ты его.

Шутка не удалась, как и ожидалось – Харли уверена, у некоторых папоротников Плюща чувство юмора развито лучше, чем у нее самой, – но, по крайней мере, она встала, что уже хорошо. Харли бы не отказалась от помощи. Особенно медицинской.

– Я не смогу понять, насколько все плохо, пока мы не прочистим раны, – говорит Плющ, доставая аптечку из шкафчика.

Забавно, Харли была здесь миллион раз и столько же Плющ ее латала, – не всегда из-за Джея, иногда это кто-то из шайки Бэтмена становился больно резвым – но до этого момента она никогда не замечала, что самой Ядовитому Плющу медикаменты не нужны.

Плющ может синтезировать все, что ей надо, и регенерирует от солнечного света. Она хранит эту аптечку специально для Харли. Вот это настоящая дружба. Так ведь?

С бутылкой спирта в одной руке и бинтами в другой Плющ возвращается к Харли. Но вместо того, чтобы сразу приступить к работе, она немного отходит и окидывает ее взглядом. И в первый раз за день Харли тоже смотрит вниз. На пропитанную кровью ткань своего костюма, дырки и раны под ними.

Выглядит более чем ужасно, согласитесь?

– Давай мы… – Плющ качает головой и откладывает спирт с бинтами. Их тут явно будет мало. – Давай сначала отведем тебя в душ.

Следующие минуты ощущаются так, будто она смотрит на себя со стороны. Будто ей показывают фильм, как, из всех людей, именно та самая эко-террористка Ядовитый Плющ аккуратно снимает с нее костюм и ведет в ванную. Будто это все происходит не с ней.

Но в том-то и дело, что с ней.

Так, с каких пор Памела Айсли даже не стесняется заходить в душ вместе с Харли? Она чувствует, как Плющ берет насадку для душа, включает воду и проверяет сначала на себе, чтобы Харли не было слишком горячо. Как прохладная вода стекает по коже, становясь красной, как нежные пальцы стирают с нее засохшую кровь.

И это как-то слишком, знаете?

Это все.

Практически убийство любимого человека (все еще любимого, даже если она решила, что это не достаточно веская причина, чтобы оставаться с ним) и расставание. А еще поразительное противоречие в том, что прикосновения женщины с ядовитой кожей нежнее, чем чьи-либо другие.

Совершенно не удивительно, что она начинает плакать.

– Вот эту надо зашить, – говорит Памела так, будто не слышит всхлипы Харли или не чувствует, как та трясется. Харли и так раздетая и истекает кровью, так что то, что Плющ притворяется, что не видит, как она плачет, возвращает ей частичку достоинства. И ей это сейчас ебать как нужно. – Хотя в основном остальные раны не такие глубокие.

Плющ продолжает говорить, описывая свои действия, несмотря на то, что Харли знает, что обычно она работает в тишине. Плющ понимает – Харли это нужно. Так что она говорит, что от порезов на лице, наверное, останутся небольшие шрамы и что вот этот глубокий на животе тоже надо бы зашить. И когда вода становится прозрачной, потому что крови больше нет, а Харли все еще плачет, Плющ начинает по новой.

– Тут, – она говорит ровным и успокаивающим голосом, ничего такого Харли не чувствовала уже очень долго, – тут нужна пара швов, – она мягко кладет палец рядом с раной на бедре. И есть что-то странно согревающее душу в том, что такое прикосновение убило бы любого другого на этом свете, но не Харли.  – Но остальные не слишком глубокие, Харл.

***

Она остается у Плюща сначала на пару дней, просто из-за того, что ей больше некуда идти. Потом остается на несколько недель, потому что в Готэме довольно сложно снять миленькую однушку, когда ты безработная убийца-психопатка.

В личном деле это смотрится не очень, понимаете?

Одна неделя плавно перетекает в две, потом в три, и вдруг проходит уже три месяца, и Харли почти уверена, что живет теперь с Пэм. Что довольно удобно, ведь она почти уверена, что и работает теперь тоже с Пэм.

Это забавно – на первый взгляд кажется, что их криминальные интересы не особо-то совпадают. Харли больше любит хаос и действие, а Плющ просто хочет, чтоб люди перестали загрязнять атмосферу. Но они хорошо сработались. Плющ выбирает цель, а Харли – способ, и это весело. Весело и – послушайте – она знает, что все еще убивает, ясно? Но это во благо, и теперь она сама себе начальник. Могло быть и хуже. Она могла ввязаться в финансовую пирамиду.

И жить с Пэм хорошо. Они понимают друг друга. Правда. Пэм не слишком открытая, что вызывает у Харли желание расколоть ее, но она достаточно уважает ее, чтобы не делать этого. И это обоюдно – за все время Плющ не упомянула первую ночь ни разу.

Только спустя три месяца, две недели и четыре дня Харли понимает, почему Пэм всегда немного удивлена, когда она выходит погулять, или на пробежку, или вообще уходит куда-либо одна и затем возвращается, как и обещала.

Это происходит однажды ночью, когда Харли чувствует необходимость заняться какой-либо физической активностью, чтобы выпустить пар, и выходит побегать в парке. Как обычно, когда она приходит обратно, Пэм выглядит слегка удивленной. Будто она ожидала, что та по какой-то причине не вернется. Но затем Харли замечает что-то, что можно упустить, буквально моргнув. Мельчайшую деталь.

Это не удивление. Облегчение.

Харли, конечно же, знает, из-за чего. Она знает, что Пэм ждет какого-то подвоха. Ждет, когда Харли снова забудет, что она лучше той Харли, которая пришла к ней три месяца, две недели и четыре дня назад, и снова вернется к нему.

– Знаешь, Пэмми, – говорит Харли, садясь на стол к Пэм, – мне здесь правда нравится.

Она могла бы сказать больше. Могла бы затронуть тему, которую они так долго избегали, и прямо сказать, что не собирается возвращаться. Но почему-то кажется, будто она нарушит таким образом границу. Это все равно что дать Пэм понять, что Харли заметила это облегчение. И она понимает, что ее лучшая подруга заслуживает, чтобы в ее личное пространство не вторгались точно так же, как она сама не делала этого в ту ночь.

– Я поняла. Раз уж ты не съезжаешь.

Пэм шутит. Как оказалось, чувство юмора у нее все же есть – просто менее уловимое, чем к какому Харли привыкла. Многое в Пэм такое.

– Я бы ни за что с тобой так не поступила. Ты бы слишком скучала по мне, если бы я ушла.

– Никто тебя не держит, можешь проверить свою теорию. Я бы не отказалась от тишины.

Харли улыбается. Так широко и искренне, как не улыбалась уже насколько лет. Пэм нравится, что она рядом. Ей не нужна тишина. Она хочет, чтобы Харли была здесь, шумела и превращала простые, четко продуманные планы в сложные (и часто опасные) приключения.

На секунду в голове Харли проскальзывает мысль о чем-то. Чем-то, что она почти переварила, но не до конца. О том, почему Пэм хочет, чтоб Харли осталась. Почему Харли не хочет уходить. Почему она иногда думает попросить Плюща повторить то, как она касалась ее той ночью. Без причины.

Но эта мысль исчезает так же быстро, как и появляется.

– Это бы разбило тебе сердце, Рыжик. – Харли спрыгивает со стола, подмигивая Плющу, и старается не преследовать ту мысль, потому что сегодня не очень-то хочет открытий. – А я не могу обойтись с тобой так.

***

Шесть с половиной недель спустя, Харли понимает: Плющ влюблена в нее.

Она бы сказала, что в тот момент поняла и свои чувства к Плющу тоже, но она пытается быть честной с собой, а в данной точке это уже больше знание, чем открытие.

Это происходит не в лучшее время. Не когда она дома, например. Было бы очень удобно. Или хотя бы во время ночной прогулки или чего-то в этом роде. Но нет. Конечно же, такое большое открытие должно быть совершено в самом разгаре проникновения в здание, битком набитое охраной, которая готова любой ценой защищать директора компании, имеющего вредную привычку не перерабатывать отходы.

(Ну или в чем он там провинился. Харли знает только то, что Пэм он бесит, а этого достаточно, чтобы ей хотелось убивать.)

Она понимает это, когда они ждут на крыше, пока охранник на последнем этаже закончит свой обход, чтобы проскользнуть внутрь и покончить с тем мерзавцем. Они прячутся в тени, стоя рядом друг к другу.

– Ушел, – шепчет Харли, как только охранник уезжает на лифте, – делай свое дело, Рыжая.

Пэм кладет руку на оконную раму, и стебель начинает ползти по ее руке к стеклу. Харли не в первый раз видит, как Плющ использует свои силы. Естественно. И даже не сотый. Но почему-то именно сегодня это особенно завораживает.

– Люблю наблюдать за этим, – вздыхает она, даже не зная, почему.

– За чем?

– Этим. Тобой. – Только когда протягивает руку к стеблю, она понимает, что никогда не прикасалась к Пэм. До нее дотрагивалась Пэм, разумеется. Кто-то же должен ее лечить. Но сама она этого никогда не делала.

И теперь это кажется какой-то потерей. У нее же все-таки иммунитет к ядам.

Так что от стебля, который кажется более живым, чем все другие растения, Харли скользит пальцами вниз, пока не чувствует теплую кожу. И тогда она замечает. Ни одна мышца Пэм не дергается – она даже не смотрит на нее – но вдруг на стебле расцветает роза.

– О, Пэмми.

Харли не может перестать улыбаться. Кого волнует, что они собираются убить не эко-френдли ублюдка и что куча всего может пойти не так? Ну, ее волнует. И Плюща тоже, скорее всего. Но это кажется сейчас намного важнее устранения какого-то богача.

– Рыжик, я лю…

И вот именно в тот момент. Слушайте, она никогда не рада Бэтсу. Никогда. Но неужели нельзя было заявиться в любое другое время?

Сейчас, когда она уже почти призналась в чувствах своей лучшей подруге, – наихудший из возможных вариантов.

Возможно, поэтому все и идет не так гладко, как обычно. Они дерутся с Бэтсом минимум два раза в месяц, так что это уже ощущается не как реальный бой, а танец. Но она все еще сбита с толку тем, что произошло, и прямо когда они должны были сбежать, Харли спотыкается о свою же ногу.

Вздох.

С другой стороны, она знает, что Бэтс не рискнет отпускать ее и гнаться еще и за Плющом, так что, знаете. Маленькая победа.

– Не заставляй меня долго ждать, Рыжая! – кричит она, просто чтоб его побесить. Пэм не надо каждый раз напоминать, чтоб она вытащила ее из Аркхэма как можно скорее. И сегодня Харли выяснила, почему.

***

Хватит лыбиться как дура, бежим!

– Тринадцать дней, – говорит Харли наигранно оскорбленным тоном, пытаясь отдышаться. Они дома. Наконец. – Чего так долго, Плющ?

Та закатывает глаза. Прошлый побег, когда заперли их обеих, занял почти на два месяца больше, чем тринадцать дней, так что она прекрасно понимает, что Харли говорит не всерьез.

– Ты же знаешь, мне нравятся четкие планы. Я не фанатка импровизации.

– Да, ты скучная, Пэмми. Я знаю.

Плющ усмехается и садится на диван. Скорее даже – она падает на него, если уж Харли будет честной. Быстрый взгляд на их дом с развешенными повсюду планами и картами и бо́льшим беспорядком, чем Плющ бы допустила, дает ей понять, что ее подруга последние тринадцать дней и ночей продумывала ее спасение.

Если бы Харли могла пустить пару ростков и заставить розы расцвести, она бы точно это сделала.

– С тобой все нормально? – Плющ устало окидывает ее взглядом с головы до ног. – Как ты?

Харли пожимает плечами.

– Это Аркхэм. – Им обеим прекрасно известно это место. Иногда у главного человека более садистские наклонности, иногда к тебе относятся получше. В любом случае, будет так себе. – У них теперь новая психотерапевтка. Она практикует цветотерапию.

Пэм издает тихий смешок.

– Цветотерапию?

– Ага. – Харли поворачивает голову. Пэм будто балансирует между бодрствованием и сном. Будто если Харли закроет рот на пару секунд, она точно вырубится. – Показывала мне цвета и спрашивала, какие эмоции они у меня вызывают.

Должна ли она чувствовать угрызения совести за то, что продолжает диалог? Возможно. Пэмми выглядит очень измотанной. Просто Харли скучала по ней тринадцать ночей из-за Бэтса, а перед этим четыре месяца из-за своего забвения и ранее годами по причинам, о которых не стоит думать.

Так что простите ей сейчас жадность к их времени вместе.

– Помогло?

– Ну естественно, Пэмми. Я пришла только собрать все свое барахло и присоединиться к Бэтмену.

Звук, что Плющ издает, даже не похож на смешок. Это скорее знак, что при других обстоятельствах она бы посмеялась, но сейчас она способна только на полуулыбку и квазихихикание.

Харли уверена, что никогда не любила ее сильнее.

– Пожалуйста, не засыпай, Рыжик. Мы болтаем.

– Мы всегда болтаем, Харлз.

– Мы не болтали последние тринадцать дней.

– Иди сюда, – Плющ хлопает рядом с собой по дивану, – о чем хочешь поболтать?

Не первый раз Плющ так делает, поэтому Харли знает, что этим жестом та предлагает ей сесть где-нибудь рядом, но не вторгаясь в личное пространство.

Конечно же, так было раньше. Сейчас это было бы просто нелепо. Так что она садится прямо к Плющу, чувствуя ее тепло через ткань серых аркхэмских штанов.

– Рассказать, про какие цвета она спрашивала, Пэмми?

Харли решает, что чуть более темный зеленый цвет вокруг переносицы Плюща можно считать за румянец.

– Хммм… – Пэм звучит живее, будто она друг поняла, что это не просто очередной разговор ни о чем посреди ночи. – Черный?

– Как Бэтс? Нет. – Харли медленно ведет пальцами по ладони Плюща к ее запястью. Когда она наконец поднимает глаза, то понимает, что та тоже смотрит на их руки. – Подумай еще.

Плющ дает Харли обхватить свое запястье и положить его себе на бедро.

– Голубой?

Харли смеется.

– Голубой, – повторяет она, наклоняясь, чтобы оставить долгий поцелуй у Пэм на плече, и улыбаясь, когда от этого та сжимает пальцы на ее бедре, – почему голубой должен что-то значить, Плющик? Нет ничего голубого.

– Твои глаза голубые.

– Может, тогда тебя будут спрашивать о голубом. – Харли придвигается ближе, кладя подбородок туда, где она только что оставила поцелуй. – Что для Вас значит голубой, мисс Айсли?

Плющ молчит несколько секунд, бездумно водя большим пальцем по аркхэмским штанам, которые Харли теперь хотела бы снять, прежде чем садиться.

– Хаос.

В награду за дразнящую ухмылку, Харли целует Пэм в шею.

– Но в хорошем смысле, да?

– Хмм… – Плющ притворяется, что думает, – в некоторых случаях.

– В большинстве.

Плющ не спорит. У Харли есть ощущение, что истинный ответ – всегда.

– Повезло тебе со мной, Плющик, – говорит Харли, наклоняясь, чтобы убрать красные волосы Пэм за ухо и поцеловать прямо около мочки, – и мне повезло с тобой.

– Харли… – это похоже на вздох, но на грани чего-то более серьезного. Она немного боится, что это превратится в целый разговор о том, от чего обычно ревешь в ду́ше.

– Тссс, – шепчет она Пэм в ухо, – еще попытка.

– Харли.

– Пожалуйста, Пэмми.

Вздох.

– Белый.

Она мотает головой, едва задевая носом лицо Пэм. Та пахнет, как свежескошенная трава, жасмин и цветочное поле после дождя. Харли делает глубокий вдох, ее легкие наполняет этот запах, и она задумывается, сможет ли вообще когда-нибудь что-то еще нюхать.

И в какой-то степени надеется, что нет.

– Я же вижу, что ты намеренно избегаешь очевидного, и ты это прекрасно знаешь.

Плющ поворачивает голову и смотрит Харли в глаза секунду, другую, а потом наклоняется и крадет весь воздух из ее легких.

Ее губы на вкус как розовая вода и что-то, что Харли не может разобрать. Поцелуй медленный, размеренный и настойчивый, становящийся глубже так непринужденно, что Харли почти не замечает, как оказывается у подруги на коленях.

Плющ целует, как женщина, ждавшая настолько долго, что понятие времени перестало что-либо значить. Будто ожидание было таким долгим, что и вознаграждение должно быть соответствующим.

– Плющ… – Харли не может отдышаться, когда воздух в легких кончается. Губы Плюща ярко-красные, припухшие от поцелуев. Она тоже тяжело дышит. – Пэмми, я…

– Зеленый. – Голос Пэм низкий и тихий и такой же мягкий, как и руки, проскальзывающие под эту уродскую аркхэмскую рубашку. Ее пальцы очерчивают шрам на животе – там надо было наложить швы кучу лет назад – и поднимаются все выше, выше, пока не добираются до груди. Харли задыхается. Какая была бы красивая смерть. – Они спрашивали про зеленый?

Харли качает головой, закусывая губу, пока чужие ладони обхватывают ее грудь.

– Не спрашивали про зеленый? – Плющ вопросительно поднимает бровь, не обращая внимания на то, как Харли выгибает спину под ее руками. – Должно ли меня оскорбить то, что они не уловили связи?

Харли хочет посмеяться, но вместо этого с ее губ срывается стон, и честно сказать, ей абсолютно плевать.

– Пэмми…

Внутри нее что-то зреет – что-то большое и теплое в груди заставляет потесниться легкие и сердце. Она бы сказала, что это любовь, но оно слишком устойчивое. Любовь хаотична. Она сбивает твою жизнь с рельс, создает ощущение, что ты идешь к кому-то по канату, а легчайшее дуновение ветра может помешать тебе. Любовь ранит, но она того стоит. Любовь не такая: не спокойная, не теплая, не стабильная.

Или..?

– Что такое? – голос Плюща такой же мягкий, как и подушечки ее пальцев, касающиеся сосков Харли.

Ее будто кто-то вдруг стянул с этого каната и показал, что все это время можно было идти по ровной тропинке и не в одиночестве. Плющ уже здесь.

Харли открывает рот, чтобы выразить свою мысль – рассказать о только что сделанном открытии, – но передумывает. Пэм все и так знает.

– Ты так и не отгадала цвет.

Плющ улыбается.

– Ты говорила, это очевидно. Я уже назвала очевидное.

Как бы потрясающе все не было, Харли никогда не умела растягивать удовольствие, так что она вытаскивает одну руку Пэм из-под рубашки, чтобы поднести к губам.

– Другое очевидное, Плющ, – Харли целует ее пальцы, смотря на зрачки, расширяющиеся с каждым поцелуем, –… метафорическое.

– Мета… – Харли обхватывает губами средний палец и ухмыляется, когда от этого у Плюща сбивается дыхание, – …форическое?

– Ага, – ее голос пускает вибрацию по пальцу, прежде чем она отпускает его с характерным звуком, – давай, Пэмми, ты все еще не отгадала.

Но Харли думает, что Плющ сейчас и имени своего не вспомнит, не говоря уж о теме разговора. Ее пальцы впиваются ей в грудь, а глаза становятся практически черными, когда Харли облизывает ее безымянный палец снизу вверх. Она ведет руку Пэм вниз под пояс штанов. В комнате раздаются лишь звуки их тяжелого дыхания, а потом и стон, когда мокрые пальцы проникают меж таких же мокрых губ. Руки Харли лежат на плечах Плюща для равновесия, чтобы поддаться ритму, который та устанавливает между ее бедер.

– Продолжай. – Пэм притрагивается к ее клитору, и Харли сжимает глаза, толкаясь бедрами сильнее. – Не останавливайся.

Плющ нежно кусает Харли в шею, и та клянется, что подумала бы на какие-то ботанические чары, если бы не знала, что невосприимчива к ним. Плющ наконец проникает двумя пальцами внутрь, заставляя Харли зарыться рукой в мягкие красные волосы.

Она отдается Пэм полностью, чувствуя ее язык на своей шее, ладонь на груди и ее сердцебиение, и с удивлением понимает, что не умерла бы за это. Не убила бы. Потому что ей и не нужно.

Зато Харли чувствует, что жила бы ради этого.

Неужели она раньше никогда не любила?

– Красный. – Плющ говорит еле разборчиво между поцелуями и проводит большим пальцем по клитору.

– Что. – Харли не может нормально сформулировать вопрос. – Чт… Блять, Пэм.

– Это красный? – Плющ тяжело дышит, ей сложно выдавливать звуки, она не знает до конца, хочет ли говорить или продолжать творить ту черную магию с шеей Харли.

– Сильнее, – Харли сжимает кулак в волосах, – почти.

Она не знает, что конкретно доводит ее. Это могло быть очередное прикосновение пальца Пэм к ее клитору, ощущение ее ногтей на груди или засос, что та оставила на ее шее. Что бы то ни было, оно заставляет Харли кончить с именем Плюща на губах и свалиться на нее.

– Мы еще не закончили, – бормочет Харли, ее все еще потряхивает, пока уколы удовольствия пробегают по позвоночнику, – даже не думай засыпать.

Она чувствует смех Пэм на своей шее.

– Я никуда не ухожу, Харлз.

Раздается глубокий вздох, но на этот раз от Харли.

– Я знаю. – И это правда. Она знает.

– Так. Это был красный?

– Ага. – Харли целует Пэм в плечо. – Хочешь, скажу, какое чувство вызывает красный?

Плющ кивает.

– Безопасности.