Мегуми никогда не отличался красноречием. Он на все необходимые вопросы отвечал с неописуемой неохотой, не говоря уж и о незначительных вещах, вроде болтовни об аниме или жалоб на погоду. Разумеется, он всегда слушал, но ответа от него не добиться — рот Фушигуро всегда закрыт, словно полный золота сейф. Его губы смыкались плотно, оставались почти недвижимы, только кривились в выражении недовольства время от времени.
Юджи никак не мог к этому привыкнуть. Его не напрягала тишина, совсем нет; конечно, иногда становилось затруднительно говорить о чем-то в ответ на мирное молчание. Однако же стоило только перестать трепаться и перевести взгляд на Мегуми, боясь увидеть на его лице незаинтересованное или даже раздраженное выражение, как рот его немо изгибался в вопросе: уголки губ опускались, а кривая арки в центре вырисовывалась гораздо четче прежнего. И тогда Итадори продолжал говорить о том и сем, вцепляясь в едва заметно протянутую руку горячими пальцами.
Нелюбовь к болтовне (исключительно к ее воспроизведению) становилась причиной того, что Мегуми находил другие пути выражения чувств. Они были куда менее очевидными, и к ним тоже приходилось привыкать, однако же это ничего не портило. Иногда Юджи тормозил, не имея ни малейшего понятия, что значило то или иное действие, но со временем эта проблема устранилась.
В то время, когда неловкие держания за ручку перешли в голодные подростковые поцелуи в темных углах подальше от чужих глаз (глаза Годжо Сатору не могла остановить даже бетонная стена, только это почему-то всегда вылетало из головы в ключевой момент), появилась куда более четкая система пояснений тех или иных отношений ко всяким вещам. Не сказать, чтобы Мегуми находил в любой ситуации возможность поцеловать и что-то показать неочевидно для окружающих (как будто бы никто не догадывался о романтическом содержании крепкой пацанской дружбы), просто Юджи слишком часто пялился на его рот.
Под слишком следовало подразумевать — всегда. Постоянно. Без перерыва. Как только такая возможность появлялась, Итадори хватался за нее обеими руками. Он мог без доли лжи похвастаться, что изучил все внешние данные и некоторую долю внутренних, что касалось рта Фушигуро. Они до сих пор не умели нормально целоваться, однако это не мешало наслаждаться процессом по полной программе.
Итого Юджи сумел выделить три главных эмоциональных оттенка:
Во-первых, недовольство и раздражение. Рот Мегуми терял изящный излом, становясь скучной прямой линией, залегала морщинка между бровей, взгляд метался из стороны в сторону от раздражителя. Веки закрывали глаза почти на добрую половину, и влажный блик терялся, голубизна приобретала пугающую опасную глубину, и нежное небо становилось сталью дождевых туч или загадочной гладью океана.
Юджи много пялился. К слову, о поцелуях… Раздраженный Мегуми целоваться не любил, а если и делал это, то так сухо и скупо, что аж плеваться хотелось. Конечно, конкретно этот эмоциональный диапазон чаще всего доставался Нобаре и Годжо-сенсею. Итадори попался всего пару раз за последний месяц — уже научился распознавать потенциально опасные ситуации и сходить с линии огня.
Во-вторых, беспокойство. В общем-то, эта эмоция проявляла себя гораздо реже. Обычно Мегуми выдавали подвижные глаза и сдвинутые брови. Его губы напрягались, сжатые челюсти выглядели малость потешно со стороны. Плечи обретали непривычно неизящный вид — прямой, словно палка на пугале.
Беспокойный Мегуми целовался тоже беспокойно, попутно оглядывал тело на наличие повреждений и на всякий случай иногда проверял руками. Обычно он прижимался к губам на несколько секунд, словно чтобы успокоить, а потом начинал заводиться по новой. На параноика он похож не был, однако потеря сестры сказывалась не слишком благополучно. Мегуми становился таким в те ночи, когда Итадори приползал к нему с подушкой в руках и рассказом про очередной кошмар. После такой терапии спалось невероятно сладко.
Ну, третий, последний вид — бесконечная нежность. На людях Мегуми проецировал это куда менее заметно: одергивал мятый капюшон, следил взглядом, кивал но одно только движение лохматой головы. Иногда, пока другие занимались своими важными делами, он скупо позволял Итадори отогреть стылые вечно руки, кончики пальцев. Лучшим, однако (не считая поцелуев, разумеется) была вода. Мегуми позволял ему одному пить из своей бутылки и кружки, хотя в любом другом случае пробурчал бы что-то про слюни и вылил бы содержимое в раковину или унитаз. Или бы просто не стал допивать. Боги, как он ненавидел делить посуду… Стоило ли говорить, что вдали от чужих взглядов он позволял Итадори опробовать чай прямо из кружки, которую в руках держал? Годжо бы он за такое рот бантиком завязал.
Итадори с уверенностью ставил полные нежности поцелуи Мегуми даже выше плаката с Дженнифер Лоуренс (топ вещей, от которых он тащился, всегда отличался странностью). Это все вообще значительно отличалось от простых лизаний, которые крутили в дешевых фильмах для романтически обделенных. Цветы и свечки — все это не шло ни в какое сравнение с доверчивым Мегуми, который жался плечом к плечу в пустой общей гостиной, залезал на диван с ногами и долго и методично ерзал, устраиваясь поудобнее.
Он пригревался, будто змея на камне (определенно, Итадори думал, что вокруг него можно было обернуться змеей и погреться при наличии физических возможностей, коими Фушигуро не обладал), даже иногда был готов заснуть, уронив голову на крепкое плечо. Внимательный спокойный взгляд обычно всегда был обращен на Юджи, пальцы прятались в чужих ладонях, робкая едва различимая улыбка изламывала привычно прямую линию рта изящной нежной дугой, к которой хотелось немедленно прикоснуться губами. Еще в такие моменты Мегуми постоянно облизывался, придавая своему рту манящий блеск. Целовал он долго, определенно наслаждаясь, иногда неумело лез с языком, а потом рукой с задумчивым видом вытирал слюни с собственного подбородка. И у него всегда сладко краснели щеки — эту картину Юджи непременно на всю жизнь запомнил еще с первого раза.
Короче говоря, Мегуми не любил разговаривать словами, потому использовал свой рот для менее популярного, но более любопытного способа общения. Разумеется, придет время, и он вместо слащавого “я люблю тебя” поцелует, выражая свои твердые намерения и чистые чувства.