Прошло полгода с отъезда Ребекки. За два месяца обучения и введения в курс дел Алауди превзошёл самые дерзкие ожидания Бек.

Джотто тоже продолжал давать Алауди мелкие поручения и платил ему за это. Что это были за задания, Оливьеро не знал, но ему хватало своих вопросов и переживаний.

Сначала Ребекка звонила каждый день, потом два раза в неделю, потом один.

Однажды после бурных описаний очередной прекрасной театральной постановки, которую Ребекка посмотрела на днях и после слёз по поводу того, что завтра она идёт к новому врачу, потому что предыдущий не смог ей ничем помочь, Оливьеро спросил:

– Может, приедешь хотя бы на пару недель?

– Не сейчас.

– Но ты вообще вернёшься?

На другом конце повисло молчание. Оно длилось так долго, что Оливьеро подумал, будто они с Ребеккой превысили время телефонного звонка, и он разговаривает с пустотой.

– Бек?

– Не знаю, Вьеро. Меня не тянет обратно. Там… с тем местом связано слишком много хорошего и слишком много плохого для меня.

Каваллоне сжал в кулаке кольцо на цепочке.

– Понимаю.

– Вряд ли. Ты всегда любил это место. «Горный пик» стал для тебя настоящим домом и делом всей жизни.

– Но ты была частью этого дома, Бек. Ты была частью моей жизни. И сейчас остаёшься. Приезжай.

– Пока не могу, Вьеро. И… Не знаю, может, я вообще больше туда не вернусь. Или как-нибудь приеду. Когда начну с чистого листа.

– Разве можно начать жизнь, которую живёшь, с чистого листа?

– Думаю, это возможно. Ты тоже попробуй.

– Бек. Я люблю тебя.

– Знаю. Я тебя тоже, Вьеро. Но вернуться не могу. Прямо сейчас не могу.

– Хорошо. Прости, что не заметил, что тебе было трудно.

– Ты не виноват, Вьеро. Я сама тебе не сказала. Думала, что всё как-то уляжется само по себе. Я ведь даже уехала на какое-то время к родителям, потому что беременность протекала странно. Я испугалась. Подумала, что тебе будет противно со мной. Но, наверное, я испытывала отвращение к самой себе в момент, когда больше всего нуждалась в заботе.

– Все ошибаются.

– Да, но то решение в итоге привело к тому, что я отдалилась. Потом каждая близость с тобой вызывала у меня ворох воспоминаний. Неприятных. Болезненных.

– Я бы принял тебя любой.

– Знаю. Но я боялась. Не знаю, сумею ли я себя простить когда-нибудь.

– Я тебя простил.

– Спасибо. Ты замечательный. Передавай всем привет. И прости.

– Позвонишь ещё на этой неделе?

– Может, уже на следующей. Доброй ночи, Вьеро.

– Доброй ночи, Бек.

Возможно, самым верным и самым глупым было бы напиться до потери сознания, но алкоголь всегда был для Оливьеро лишь чем-то вроде закуски к приятной беседе, поэтому он не прибег к нему. 

Каваллоне по привычке старался жить, как прежде. Он работал ещё больше и ещё усерднее, старался быть внимательнее к окружающим и не замечать то, что творилось внутри него.

И всё же были вечера, и были минуты и часы, которые он проводил наедине с собой, когда ничто его не отвлекало, тогда Оливьеро думал. Если тишина начинала пожирать его и становилось трудно дышать, Каваллоне включал музыку. Тогда мысли, пусть невесёлые, как будто бы текли намного быстрее и непринуждённее, не застревали, не цеплялись. Они приходили и уходили, как накатывается на берег и отступает волна.

– Попробуй крем.

– М? – Каваллоне поднял голову и увидел стоящего в дверном проёме Алауди.

Лерой кивнул на руки Оливьеро: тот пытался стянуть с пальца обручальное кольцо.

– Если намажешь кремом или мылом, будет легче снять, – пояснил неожиданный гость.

– Спасибо.

– Ты в порядке?

– Да. Просто немного устал.

– Знаешь, если хочешь снять кольцо, то стоило бы начать с того, которое висит у тебя на шее.

– А ты всё так же груб, – усмехнулся Каваллоне, задумчиво разглядывая обручальное кольцо на пальце.

– Она не вернётся?

– Не знаю.

– Подумай уже об этом, как следует, иначе высосешь из себя все соки, вечно откладывая страдания на потом .

– Ты сегодня разговорчивый.

– Просто надоело видеть твоё угрюмое лицо. Портишь псам настроение. Они, между прочим, тоже чувствуют, что что-то не так. Вообще все вокруг уже давно в курсе. Только ты не замечаешь, что с тобой происходит. Так что давай, напряги свои извилины и справься с этим.

– Какие жестокие слова, – тихо засмеялся Оливьеро, но получилось неубедительно.

Вечером Каваллоне отправился на прогулку с собаками. 

На середине пути Лира внезапно залаяла, словно учуяв что-то в темноте, рванулась в сторону, поводок выскользнул из рук Оливьеро, и собака убежала. Мужчина, словно очнувшись от дурного сна, побежал следом, крикнув помощнику, чтобы тот ждал его на месте. В руках Каваллоне ещё оставались два поводка с пристёгнутыми собаками. Они резво неслись за подругой, пока Оливьеро резко не натянул поводки и не закричал команду “стоять”: перед ними возникла проезжая часть. Промчались фургон и ещё несколько машин. Каваллоне выругался и поспешил обратно к месту, где оставил помощника с другими псами.

– Каз, возвращаемся. Закроем псов, и я пойду искать Лиру.

– Хорошо, босс.

Алауди играл с Дизором и Скерцо, когда пришли Оливьеро и Казимиро.

– Что случилось? – даже в темноте заметив волнение на лице Каваллоне, спросил Алауди.

– Лира вырвалась. Я пойду её искать.

– Я с тобой.

– Не стоит. Уже поздно.

– Возьмём Дизора и Скерцо. Они хорошо идут по следу. Возьмём подстилку или игрушку Лиры.

– Ал…

– Каваллоне, не спорь.

Они шли по следу около трёх часов, периодически выкрикивая команды и кличку собаки. Время от времени Скерцо и Дизор теряли след у больших дорог. Приходилось идти наугад.

– Там! – воскликнул Алауди, когда они приблизились к небольшому участку леса, и указал направо, где под деревом возвышался серый сугроб.

Серым сугробом оказалась Лира. Лапа у неё была зажата между двумя металлическими дугами капкана.

– Наставили своих ловушек, – пробурчал Каваллоне.

Вместе с Алауди они кое-как высвободили лапу Лиры. Весь обратный путь Оливьеро нёс испуганную и ослабшую собаку на руках, а Лерой вёл на поводках поскуливающих Скерцо и Дизора.

Снова пришлось вызывать Маркуса ночью.

– Что-то она у вас совсем от рук отбилась, – покачал головой ветеринар, осматривая лапу. – Только я обрадовался, что она полностью восстановилась после родов, как Лира нажила себе новые проблемы.

– Любимица Ребекки.

– Что ж, чем-то они похожи. Каждая из них себе на уме.

– Я ещё нужен здесь? – осведомился Каваллоне.

– Нет. Мы с Алауди вполне справимся. Давай, небось у тебя полно дел .

На самом деле, у Оливьеро не было дел. Просто разговор снова натолкнул его на мысли о Ребекке. Каваллоне решил, что ему нужно проветриться.

К ночи поднялся сильный ветер и выпал снег. Оливьеро понравилось бродить в метель. Он подумал, что эта погода под стать его настроению. А может, ему просто нравилось, что боль от хлестающих лицо льдинок притупляла неприятные внутренние ощущения.

Каваллоне не помнил, во сколько он вернулся в спальню, не помнил, как лёг на кровать и провалился в сон.

Остаток ночи он видел странные тревожные сны, а наутро проснулся с температурой и болью во всём теле.

– Ну, ты и идиот, Каваллоне, – констатировал Алауди, взглянув на градусник.

Лерой вызвал врача, несмотря на заверения Оливьеро, что всё в порядке, и он быстро поправится.

– Это так предсказуемо и банально, что даже противно, – фыркал Алауди уже позже, когда принёс больному суп.

– С каких пор ты заделался моей сиделкой? – просипел Оливьеро.

– Молчи, а то засуну тебе эту миску туда, откуда будет не очень приятно её доставать.

– Вероятно, засовывать тоже.

– Тебе сказали молчать.

– Но ты сам вынуждаешь меня говорить.

– Каваллоне, я тебя не вынуждаю. Ты сам принимаешь решения. Даже если они чертовски глупые.

– Может, ты расскажешь мне что-нибудь?

– Сказку захотел послушать?

– Можно и сказку.

– Ты маленький, что ли?

– Все мы когда-то были детьми.

Лерой закатил глаза.

– Ты же в курсе, что ты невыносим?

– Да.

– Кольцо всё же сними, пока руки не распухли, – посоветовал Алауди, покидая спальню.

***

Алауди не мог объяснить себе, почему он волновался за хозяина отеля. С каких пор ему было не наплевать? С тех пор, как золотистые глаза впервые изучали его дольше положенного? Вряд ли. С тех пор, как он увидел Оливьеро играющим с псами? Когда искорки неподдельного веселья перепали и на долю всегда невозмутимого Алауди?

А может, после нескольких случайно подслушанных разговоров с невестой?

Может быть, это была банальная жалость к человеку, чьё сердце безвозвратно разбилось? Может быть. Алауди не раз видел такое выражение лиц у людей. И чаще всего причиной тому являлись невзаимные чувства или проблемы в романтических отношениях. Так банально, что даже тошнило.

– Это всего лишь обычная жалость, – шепнул Алауди, глядя на знакомое лицо с блестящими в лунном свете капельками пота на лбу.

Он с удовольствием отметил, что Оливьеро наконец-то снял цепочку с кольцом Ребекки и освободил безымянный палец. Обычно такие вещи только мешали… всему. Особенно – перестать ощущать тяжёлые гири на сердце.

В лунном свете Оливьеро казался уязвимым. Таким ли видела его Ребекка? Может, потому она его и разлюбила.

Сама женщина явно была не робкого десятка. К тому же явно ненавидела показывать слабость. Уж в этом Алауди разбирался, потому что все прошедшие годы жизни и сам успешно познавал искусство сокрытия всех слабостей.

«Уязвимость другого человека, как две стороны медали. В неё можно влюбиться и за неё можно возненавидеть. Это лотерея. Никогда не знаешь, что тебе выпадет», – так сказал Каваллоне в один из вечеров в библиотеке, когда они с Джотто, Асари и Кнаклом очередной раз пустились в философские рассуждения.

Алауди нравилась выпирающая уязвимость Оливьеро. Каваллоне был наг в своей открытости миру и любви к собственному делу. И ещё более потрясающе непривычные стороны открылись в нём с уходом Ребекки.

Уголки губ Алауди чуть дрогнули, обозначая улыбку. Лерой тихо вышел из комнаты.

***

– Что за кислая мина, Алауди? –  смеялся Каваллоне, глядя на недовольно кутающегося в плед Алауди. – Ощущение, что ты никогда раньше не болел. Ха-ха-ха, дать тебе платок?

Лерой чихнул и подавил желание зашипеть, потому что чих отдался болью в затылке.

– Сгинь, Каваллоне.

– Нет, ты что, я не могу так просто умереть, когда ты с такой заботой каждый день приносил мне еду, пока я болел.

– Теперь ты выздоровел и решил в благодарность свести меня в могилу одним своим присутствием?

– Нет же! Я просто хочу помочь.

– Если хочешь помочь, просто уйди.

– Да давай померим тебе температуру!

– Я.в.норме, – отчеканил Алауди.

– Врёшь.

– Каваллоне…

Оливьеро не дослушал фразу до конца и припечатал ладонь ко лбу Алауди. Повисла неловкая пауза. Каваллоне отдёрнул руку так резко, будто обжёгся.

– Прости, – на лице мужчины не осталось и намёка на улыбку.

– За что? – Лерой удивлённо посмотрел на собеседника.

– Ну… Я без спроса вторгся в твоё личное пространство.

– Да ничего.

– Но ты ведь не любишь прикосновения. Джотто говорил…

– Я не люблю прикосновения незнакомцев, тех, кому я не доверяю и кого считаю опасным. Ты не подпадаешь ни под одну категорию.

– То есть я не выгляжу опасным? – казалось, Каваллоне даже обиделся.

– Нет. В моей голове не укладывается, как твоё скудное воображение может изобрести какую-то пакость.

– У тебя точно жар.

– На правду не обижаются, Каваллоне.

– У меня не скудное воображение!

– Но точно не способное придумать пакость. Да ладно, прими это как комплимент, Каваллоне.

– Что ж, к сожалению, мой скудный мозг не может воспринять это в таком ключе.

– Вот ты и признал.

Ночью Алауди стало хуже. На этот раз уже Оливьеро вызывал врача. И целую ночь провёл возле Лероя, который наотрез отказался уходить с дивана в комнате для гостей. Каваллоне заснул уже под утро прямо в кресле, по-стариковски уронив голову на грудь.

Проснулся он от удара мокрой тряпки по лицу. Оказалось, это Лерой кинул в него влажное полотенце, лежавшее на лбу.

– Тебе лучше? – приходя в себя после короткого сна, спросил Каваллоне, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.

– Да. Я бы не отказался от чашки чая.

– Сейчас будет.

– Ты что, просидел здесь всю ночь?

– Да нет, сначала я сидел на стуле возле тебя…

– Ладно, обойдёмся без подробностей. А то ещё окажется, что это ты снимал с меня рубашку.

– То есть ты не хочешь знать, кто помог тебе раздеться?

– Нет.

– Ладно.

***

– Босс, вы в последнее время подозрительно весёлый, – с улыбкой заметил Казимиро, когда Оливьеро шёл долить воды псам.

– Думаешь? – Каваллоне с улыбкой посмотрел на помощника.

– Да. Мы все думали, что вы не оправитесь после того, как сеньора уехала, но, похоже, мы ошибались. Вы крепкий орешек.

– Может, она ещё вернётся, Каз.

– Никто из нас в это не верит, босс. Но мы рады, что вы с нами. Без вас здесь стало бы меньше солнца и ясного неба над головами. Во всех смыслах этих выражений.

– Что же, это приятно. Не знал, что ты такой романтик, – рассмеялся Оливьеро.

***

– Каваллоне, не хочешь прогуляться?

– Но ведь осталось совсем немного до Нового года. Ты хочешь пропустить бой курантов?

– Мне кажется, даже здесь будут слышны крики и радостные возгласы толпы. Ещё и фейерверки запустят, распугав всех псов.

– Не волнуйся, у нас не будет громко.

– Я и не волнуюсь. Я хочу прогуляться.

– Хорошо, идём.

Куртка Оливьеро была распахнута, изо рта вырывались клубы пара. У Каваллоне было хорошее настроение.

Джотто приехал со всеми приближёнными, ещё несколько знакомых Оливьеро прибыли на празднование, а Ребекка уже отзвонилась и поздравила всех с наступающим. По голосу она казалась куда счастливее, чем когда уезжала.

– Ты хотел о чём-то поговорить или просто решил сбежать от суеты? – нарушил тишину Каваллоне, когда они с Алауди отошли на приличное расстояние от отеля и участка с хаски.

– И то, и другое.

– Ты хочешь уехать? – взгляд золотистых глаз обеспокоенно скользнул по лицу Лероя.

Парень почему-то смутился и поправил сползающий капюшон.

– Нет. Мне здесь нравится.

– Тогда я рад, – облегчённо выдохнул Каваллоне.

– Тебе нравится это место?

– Да, очень. Это мой дом.

– Оно стало домом не для тебя одного.

– Надеюсь, что так и есть.

– Для меня… это место тоже стало домом.

Оливьеро резко развернулся, в его глазах, казалось, разом запустили множество маленьких фейерверков радости.

– Это же замечательно!

– Да. Я правда раньше ни к чему не испытывал такой привязанности, – казалось, эти слова давались Алауди с трудом.

– Почему ты решил сказать это сегодня?

– Может, потому что считается, что перед праздниками стоит говорить что-то приятное. Я не умею делать подарки, но я могу сказать тебе “спасибо”. Спасибо за то, что создал это место.

– Это не только моя заслуга. И Ребекка, и Джотто, и Маркус, и Горацио, и Казимиро, и ещё многие другие помогали мне в этом. Один бы я не справился, – Оливьеро покачал головой.

– Но идея была твоя.

– Мне сейчас так хочется тебя обнять. Можно это будет моим подарком? Если… если ты не возражаешь, конечно.

– Хм, попробуй. Не чувствую особого неприятия этой мысли.

Каваллоне аккуратно, как будто пытался обнять очень острый или слишком хрупкий предмет, обхватил Лероя за плечи и прижал к себе, смыкая руки за спиной парня.

И тут произошло невероятное.

Прошло несколько тянущихся целую вечность минут, прежде чем Каваллоне неловко отстранился и опустился на колени прямо в снег.

– Ты чего? – Алауди чуть склонился, стараясь разглядеть лицо собеседника.

– Да мне… на секунду… показалось… Слушай, я никогда не спрашивал тебя о твоём прошлом. Где ты учился, кем работал ранее и прочее. Я считал, что это было бы очень бестактно спрашивать и лезть в твою жизнь.

– Если захочешь, я могу рассказать. Я учился в школе для мальчиков и… Каваллоне, ты можешь встать? Холодно ведь!

– Я просто… Могу я кое-что проверить? – Оливьеро под конец фразы почти перешёл на шёпот.

– Что? Каваллоне, говори громче, я ничего не…

В то мгновение, когда Алауди склонился ещё ниже, чтобы расслышать бормотание Оливьеро, сидящий на снегу мужчина внезапно подался вперёд, запустив пятерню в светлые волосы спутника и прижался губами к чужим губам. Глаза Лероя расширились от удивления. Казалось, он разучился дышать на несколько секунд. И даже не попытался отстраниться. Вероятно, от шока.

Губы Ребекки отдавали пряностями и мятой. Губы Алауди были… холодными.

Оливьеро прервал поцелуй сам. Лерой, похоже, просто замёрз в полусогнутом состоянии с широко распахнутыми глазами.

– Алауди?

Ответа не последовало.

Каваллоне нашёл свободной рукой руку Алауди и потянул его на себя.

– Мне кажется, ты мне нравишься, – с какой-то странной улыбкой и немного ошалевшими глазами, доверительно прошептал Каваллоне.

– Что?..

– Да ладно. Ты ведь всё слышал.

– Ка…

– Что ты там бубнишь?

– Совсем дурак, Каваллоне?! – в сердцах воскликнул Алауди и с силой пнул тянущего его на себя мужчину.