Сказать, что он был недоволен, — значит ничего не сказать.
Юдзуру Ханю делает глубокий вдох. Удерживает его в течение пяти секунд, а затем медленно выдыхает. Скользит пальцем по бусинам своего любимого браслета, словно пытается таким образом извлечь скрытую силу из прохладных гладких камней чередующихся чёрного и белого цветов. Проводит рукой по своим уложенным гелем волосам и заправляет выбившуюся упрямую прядь за ухо.
Здесь нет ни операторов, ни репортёров, ни фанатов. Больше никаких глаз, прикованных к нему и его выступлению. Брайан отправился на разбор полётов с другими тренерами после ужина. Мать покинула Юдзуру на всю ночь — это был тяжёлый день для них всех.
Уже довольно поздно. Юдзуру знает, что ему необходимо лечь спать для того, чтобы он смог проснуться вовремя ради завтрашней утренней тренировки. Но Юдзуру пока не готов ко сну. По-прежнему всё ещё нет.
После нескольких лет соревнований Юдзуру научился обращать внимание на потребности своего тела, ориентироваться в исторической карте заживших травм, оставшихся шрамов, фантомной боли растянутых когда-то мышц и признаков усталости.
Он понимает своё тело даже лучше, чем Кикучи-сан, его тренер, — хотя, надо признать, подобный прогресс наметился лишь в данном сезоне и то относительно недавно.
Юдзуру надевает куртку и кроссовки. В последний раз бросает взгляд на себя в полный рост в зеркале и бесшумно покидает гостиничный номер, закрывая за собой дверь.
Юдзуру решает отправиться на пробежку.
***
По пути к лифту Юдзуру сталкивается с Патриком Чаном.
Юдзуру идёт не спеша. Когда он поворачивает за угол, ему кажется, словно его разум почти полностью отделён от собственного тела, словно ощущение прикосновения чуждо ему.
Хотя, справедливости ради, канадский фигурист выглядит таким же рассеянным. Он замечает Юдзуру только тогда, когда тот быстро уходит с дороги, чтобы предотвратить их столкновение.
— Привет. — Патрик Чан, выражая одновременно удивление и настороженность, создаёт впечатление человека, которому словно бы в компании Юдзуру чертовски неуютно.
Несмотря на то, что они находятся в одних и тех же группах разминки перед прокатами, они редко разговаривают между собой. И это в их случае считается нормой.
Единственный фигурист, с которым Юдзуру не испытывает дискомфорта в соревновательный период за пределами сборной Японии, — это Хави. Но даже тогда странная напряжённая атмосфера соревнований временно воздвигает между ними стену, их дух товарищества обостряется до соперничества.
— Привет.
Юдзуру придерживает дверь лифта для Патрика, который в ответ лишь тихо бормочет слова благодарности, а затем присоединяется к Юдзуру.
Они больше ничего не говорят друг другу, пока спускаются на нижний этаж. Юдзуру переводит взгляд на внутреннюю панель и внимательно наблюдает за тем, как на ней мигают сверху вниз огоньки кнопок. Патрик проверяет свой телефон. Когда двери лифта открываются и они выходят в вестибюль, Патрик снова начинает говорить, и на этот раз его голос звучит гораздо чётче.
— Хочешь перекусить?
— Прости, что?
Юдзуру склоняет голову набок и неуверенно подаётся вперёд — привычка, выработанная годами.
Это происходит всякий раз, когда он спотыкается об английские слова и выражения в море вспышек камер. Юдзуру кажется, будто уменьшение физического расстояния между ним и говорящим может каким-то образом улучшить его понимание слов.
Патрик, возможно, ободрённый колебаниями японского фигуриста, кивает с большим воодушевлением.
— Я знаю отличное место, где можно перекусить, — прямо за углом от отеля. Это недалеко... Если только у тебя нет других планов?
Юдзуру прикусывает губу и проверяет свой телефон. Он будто парит над пропастью, прежде чем дать ответ. Патрик ждёт его, хоть и немного нетерпеливо.
— Хорошо. — Юдзуру принимает решение.
***
«Отличным местом», о котором говорит Патрик, оказывается захудалая забегаловка, где поздно вечером подают дакганджонг и соджу.
Юдзуру берёт только сладкие хрустящие кусочки курицы к себе на тарелку; он старается не есть ничего странного во время соревнований, но наблюдает, как Патрик с аппетитом поглощает закуску и запивает её рюмкой соджу так, словно для него подобное удовольствие — что-то обыденное, Юдзуру почти завидует Патрику из-за этого.
За исключением ситуаций случайного употребления шоколада или сладостей, Юдзуру никогда особенно не интересовался едой.
Повисшее между ними молчание неловкое, но в то же время оно не такое уж и неприятное.
Возможно, всё дело в тёплой атмосфере забегаловки, которая вызывает приятные воспоминания о том, как он ел каараге в детстве. Возможно, всё это из-за беззаботной манеры Патрика поглощать мясо и напитки подобно человеку, который ценит то, что может быть его последним, но чрезвычайно сытным приёмом пищи. Или, возможно, дело и вовсе в том, что годы соперничества друг с другом, борьбы за первое место в финалах Гран-При, на четырёх континентах, мировых чемпионатах и олимпийских играх каким-то образом сформировали связь, пусть и неохотную, которая соединяет их вместе, связь, которую могут разделить только соперники.
Патрик прерывает поток мыслей Юдзуру, предлагая ему немного соджу. Последний вежливо отказывается.
— Ради здоровья я не пью.
Патрик пристально смотрит на Юдзуру, который, несколько напрягаясь, выражает явное осуждение, этот его слишком хорошо знакомый взгляд соперника, который ищет слабость. Канадец кивает.
— Я тоже. Разве что не во время соревнований.
Патрик ставит бутылку на стол, а затем продолжает начатое и наливает себе ещё одну рюмку.
Юдзуру поджимает губы; он ничего не говорит, но его молчание достаточно красноречиво выражает неодобрение.
Патрик со вздохом допивает вторую рюмку.
— На соревновании этого года…
Ах, вот в чём была суть дела. Юдзуру играет со своими палочками для еды, беспокойно вертя их между пальцами.
— Да?
— Тебе... было весело? Кататься сегодня?
Пальцы неподвижны, палочки для еды застывают в воздухе, подобно марионеткам, у которых перерезали ниточки. Интересный вопрос. Не из тех, что обычно задают на интервью.
Юдзуру до сих пор помнит леденящий ужас, который пронёсся по его венам, его замешательство из-за крутки его четверного риттбергера, его пропущенную комбинацию четверной сальхов-тройной тулуп во время разминки. В кои-то веки Юдзуру обнаруживает, что гонится за музыкой, а не сливается с ней воедино, и это вконец дезориентирует его.
— Нет, — Юдзуру ограничивается столь честным ответом. — Не сегодня.
— Получается, ты из тех, кто рубит с плеча? — проницательно спрашивает Патрик, но тотчас отстраняется с очередным вздохом. — Да, мне знакомо это ощущение.
Какая-то отчуждённая часть Юдзуру задаётся вопросом: к чему клонит канадский фигурист? Юдзуру не согласен со многими вещами, которые он говорит, однако не Юдзуру судить кого-то. Хотя он и сам не знает, назовёт ли когда-нибудь Торонто своим домом. Он прожил там достаточно долго, чтобы понять, что канадцы действовали в соответствии с полным набором правил и общественных ритуалов, культура которых была более хаотичной и свободной и в меньшей степени учитывала социальную иерархию и манеру обращения.
Чувство свободы прекрасно, считает Юдзуру, но и у этой системы есть свои недостатки.
Юдзуру пришлось научиться контролировать свои эмоции, объединять приятные и не очень грани своих чувств и превращать их в нечто изящное в своём катании.
С другой же стороны, Патрик — душа нараспашку: его радостные моменты связаны с проявляемым в нужный момент отточенным мастерством, печальные же — ассоциированы с падениями во время прыжков.
Глядя на сидящего перед ним Патрика, Юдзуру приходит к мысли, что его подход к фигурному катанию несколько избитый.
— Лучше нам постараться в произвольной, — замечает Юдзуру. Патрик только изображает задумчивость.
— Легче сказать, чем сделать. — Наливается ещё одна рюмка, но Патрик воздерживается от того, чтобы осушить её. — Ты знаешь, какая у меня произвольная?
Юдзуру смутно припоминает, что музыку к произвольной программе канадского фигуриста сочинил его друг, такой же канадский фигурист. Так же, как и у него самого, это тихая фортепианная музыка — мягкая, изысканная и сдержанная.
Он слегка пожимает плечами.
— Ну, она называется «Путешествие». — Если Патрика и задевает невежество Юдзуру или отсутствие интереса к его произвольной, он довольно легко отпускает это и охотно начинает рассказывать о своей программе. — Она действительно многое для меня значит, понимаешь? Потому что в ней говорится обо мне, о моём «путешествии».
Юдзуру собирается кивнуть, продемонстрировав вежливую заинтересованность, однако следующие слова Патрика застают его врасплох.
— Точно так же, как «Hope & Legacy» рассказывает о твоей жизни и твоём катании.
Юдзуру вскидывает голову, его взгляд пронзительный, в глазах читается подозрение. Патрик несколько застенчиво хихикает.
— Ну, об этом было нетрудно догадаться... Ты не очень-то исхитряешься со своими программами. — Патрик вертит в руках рюмку, взбалтывая её содержимое. — Я просто подумал, что это было довольно… изящно? Я имею в виду, все эти четвертные прыжки, четвертные прыжки, и снова они… Но я рад, что мы пытаемся внести что-то иное. Подумать только, мы проделываем подобное с нашими программами. Оставляем после себя наше собственное конькобежное наследие…
«Наследие» — это слово, с которым Юдзуру ещё предстоит познакомиться.
Он понимает его значение, но пока не чувствует, как оно находит отклик в его душе.
Юдзуру подозревает, что это и есть настоящая причина, по которой у него до сих пор были проблемы с произвольной программой. Попытка вложить все свои ощущения от многолетнего катания в одну программу, в то же время попытка подтолкнуть техническое содержание к соревнованиям на одном уровне с более молодыми фигуристами, была непростым подвигом, как раз за разом это неоднократно подчёркивал Брайан.
Но есть кое-что, за чем, по мнению Юдзуру, стоит гоняться, есть что-то, что куда великолепнее, чем золотые медали, что-то, что весомее всех титулов в мире.
Катать программу, которая оставит неизгладимое впечатление в сердцах публики, программу, которая, бесспорно, совершенна, вне всяких сомнений, программу, с которой он может ощутить себя удовлетворённым и свободным, — это надежда, которую Юдзуру преследует с отчаянием человека, который чувствует, будто у него заканчивается время.
В году может быть триста шестьдесят пять дней, но эти дни слишком быстро улетучиваются при смене времён года.
— Помнишь Сочи? — Юдзуру осмеливается задать этот вопрос.
— Каждый день моей жизни, — отвечает Патрик, состроив гримасу. Юдзуру верит ему; он тоже это помнит.
— Так это Сочи?
Следует долгая пауза.
— Нет, я так не думаю.
— Оно и к лучшему, в любом случае, полагаю?
Громкий смех срывается с губ канадского фигуриста прежде, чем он успевает остановиться. Это приятное и знакомое ощущение, наполняющее живот теплом. Юдзуру не совсем уверен, почему, но ему кажется, что он впервые видит Патрика по-настоящему довольным.
— А знаешь, ты абсолютно прав, — соглашается Патрик, расплываясь в улыбке.
Юдзуру требуется мгновение для того, чтобы узнать её. Это та же самая улыбка, которую Патрик демонстрировал во время лучшего в его жизни выступления на Trophee Eric Bompard в 2013 году.
В то время Юдзуру был слишком расстроен своим последующим поражением в том сезоне, чтобы уделять много внимания чему-то другому.
Юдзуру решает, что это хорошее выражение для канадского фигуриста.
Когда они возвращаются в отель, Юдзуру горячо благодарит Патрика за приглашение. Между тем у последнего имеется вопрос к Юдзуру.
— Ты жалеешь о том, что решил кататься? — На этот раз в голосе канадского фигуриста звучит неподдельное любопытство.
Юдзуру медлит с ответом. На лице отражается процесс осмысления вопроса. Паника из-за двойного сальхова стремится на поверхность его сознания, но Юдзуру заставляет себя смотреть дальше этого. Он помнит чисто выполненный четверной риттбергер, результат работы в течение половины сезона, помнит тёплые слова Брайана о том, что фигурист — это больше, чем одно выступление, больше, чем одно соревнование, больше, чем один сезон.
Наследие фигуриста — это накопление пройденных испытаний, выигранных сражений, перенесённых поражений, мужества и чистого самообладания, испытанных на протяжении всей его карьеры.
Юдзуру действительно представляет свой конец, день, когда ему придётся отложить коньки, чтобы заняться другими вещами в жизни, теми, которые он откладывал, теми, в которых он хочет участвовать.
Но, к его облегчению, его ждёт ещё много коньков, которые ему стоит опробовать, новых программ, которым нужно бросить вызов, новых прыжков и шагов, которые необходимо изучить и освоить. Юдзуру ещё не закончил. Отнюдь. Так как надежда Юдзуру — это его наследие, его наследие — его надежда, и каждое выступление, которое он завершил до этого момента, а также каждый будущий прокат были частью чудесного путешествия, которое ему выпала честь пройти при поддержке людей, которыми он дорожит.
— Я много о чём жалею. Но ни одно из тех сожалений не связано с фигурным катанием.
Лёгкие и свободные, как ветер, мысли возвращаются ко льду, который любит Юдзуру. Это побуждает его улыбнуться.