Холод не уходил. Бессчётные туннели пещеры утопали в беспросветной мгле подобно глубочайшим подземельям ада. В кромешной темноте не было видно совершенно ничего, идти приходилось наощупь и ориентироваться только по слабым потокам воздуха между стен.
Добравшись до очередного ответвления подземных коридоров, Итачи первым делом нашёл старое кострище. Лишь когда сумрак вокруг начал принимать определённые очертания, озарившись тусклым светом пламени, стало возможным увидеть хоть что-то дальше собственного носа.
Зал пещеры, в которой Итачи оказался, был гораздо меньше предыдущего. Низкие своды практически давили сверху, стены сходились вокруг очень плотно, словно в камере пыточной. На полу едва хватило бы места, чтобы растянуться во весь рост. Два-три татами, не более.
Итачи отыскал у ближней стены кандалы с цепями-чакроподавителями. Зецу предупреждал, что джинчуурики чрезвычайно выносливы. Из-за зверя внутри их сила несоизмерима ни с чем из того, что можно себе вообразить, поэтому даже сейчас, когда тело этой девушки было без сознания, с ним следовало обходиться с осторожностью.
Он поочерёдно замкнул кандалы вокруг её запястий, каждую из цепей, которые тянулись от них, перекинул через кольца под самым потолком и штырями закрепил на полу. Девушка повисла на стене подобно марионетке, кисти рук которой были пробиты насквозь. Итачи обошёл вокруг неё, проверил, надёжно ли держат цепи. Джинчуурики не шелохнулась. Едва живая, обескровленная ранами и оттого бледная, как юрей, она более всего сейчас походила на свежий труп.
Итачи, как мог, отряхнул её от приставшей пыли. Отвёл со лба слипшиеся от грязи и крови длинные волосы и слегка приподнял за подбородок голову. Лицо её, изувеченное ссадинами и синяками, всё ещё хранило в себе следы некоторой приглядности. Чуть раскосые глаза, низкий лоб, мягкие скулы. Смуглая, на вид не старше тридцати. Судя по комплекции — предположительно, куноичи ближнего боя. Оружие, как и средства защиты, при ней отсутствовало, хотя нельзя было исключить возможность пространственного снаряжения.
Взгляд Итачи скользнул по металлу на протекторе.
Символ шиноби Деревни Облака. Шиноби… Должно быть, у этой девушки были товарищи, которых она защищала и с которыми ела из одного котла. Ради которых отправлялась на миссии и рисковала жизнью. Дома её ждали близкие, семья, возлюбленный, возможно, даже дети. Но сейчас всё это осталось позади и очень скоро подёрнется дымкой забвения.
Сейчас она на полпути в мир иной, в шаге от того, чтобы передать душу Шинигами. Вся её прежняя счастливая жизнь с минуты на минуту обратится в пыль и канет в небытие, как это однажды произошло и с ним.
Итачи медленно прикрыл глаза. Затем открыл их вновь и, глубоко вздохнув, убрал руку. Голова девушки безжизненно рухнула на грудь. Пожалуй, он мог бы даже пожалеть её, не окажись она вражеским ниндзя, а он — наёмником преступной организации. Но сейчас джинчуурики была ему никем — просто очередной жертвой на пути к светлой цели. Траур по ней и без того понесут в её деревне.
Итачи сделал шаг назад и огляделся. Здесь было тихо, как в могиле. Где-то в отдалении слышался едва различимый гул — ветер бродил по смежным коридорам. Тишина убаюкивала.
Слабое тепло от пламени немного умерило озноб. Итачи опустился перед костром и, кашляя, веткой поворошил остатки угольев. Многодневная усталость обхватила его за плечи, и, чтобы не уснуть, он стал следить за взивающимися кверху огненными искрами.
Шиноби… Что есть «шиноби»? Что значит «деревня» и что значит «клан»? Он до сих пор не знал, хотя прошло уже столько лет с тех пор, как он впервые начал задавать себе эти вопросы. Почему он был вынужден убивать, чтобы и дальше влачить существование, и почему «убивать» всегда оставалось единственным выходом? Почему убивать приходилось даже безвестных? Он никогда ничего не слышал о той девушке кроме того, что она была сосудом для биджу, он даже не знал её имени. И всё равно ей придётся погибнуть зазря.
Поговаривали, Вселенную составляли шесть миров. И если Итачи жил в одном из них, то он не сомневался в том, что мир этот был самый низший.
Рождённые в нём, слышал он от Хидана, превращались в адских гончих.
Ведь жизнь шиноби больше всего походила на ад.
Костёр догорал понемногу. Опьянённый мыслями, Итачи задремал. Перед ним вставали видения из прошлого, прерывались свежими воспоминаниями, гасли и возникали снова. Находясь в этом странном промежуточном состоянии между сном и реальностью, он услышал звук, похожий на сдавленный кашель, и с трудом заставил себя очнуться.
Всё оставалось, как прежде. В пещеру никто не заглядывал, на кострище дотлевали последние угли. Итачи поворошил их снова, чтобы они не потухли ещё какое-то время. Кашель повторился.
Итачи обернулся рывком. Девушка-джинчуурики, висевшая на цепях перед ним, судорожно изогнулась, и её вырвало кровью. Когда приступ прошёл, она измождённо задрала голову. Кровь стекала по её губам, глаза невидяще смотрели вокруг.
Но она, кажется, пришла в сознание.
Раздался лязг. Металл цепей загремел, отдаваясь в ушах неприятным звоном. Итачи наблюдал за джинчуурики, не вставая с места. Очнувшись после обморока, она, вероятно, ещё не до конца осознала, что с ней случилось, и потому тщетно старалась освободиться от кандалов, не подозревая о том, где находится.
— Бесполезно пытаться, — заговорил он, вновь отворачиваясь к огню. — На тебе наручники из металла, который подавляет чакру. Хотя весьма достойно, что даже в них ты сумела очнуться.
Её сила духа в самом деле заслуживала уважение. В положении этой девушки Итачи навряд ли мог помочь ей больше, чем пустой болтовнёй, хотя, по правде, сейчас ему не хотелось даже говорить.
Цепи перестали греметь. Джинчуурики подслеповато повела глазами, словно пыталась понять, откуда доносился голос. Наконец, собрала рассеянное внимание на Итачи в углу. Взгляд её немного прояснился.
— У кошек девять жизней, ты, сумасшедший фанатик, — прохрипела она с издёвкой. — Не знал?
Кажется, в темноте пещеры джинчуурики приняла его за Хидана. Итачи поднялся и подошёл ближе.
— Будь я тобой, поостерёгся бы язвить: всё равно того, с кем ты сражалась, здесь сейчас нет. Я покараулю тебя до утра, а потом мы начнём запечатывание. Поэтому побереги силы, если хочешь дожить хотя бы до рассвета.
Девушка со скрипом стиснула зубы, и на губах её обозначился хищный оскал. Итачи не дрогнул. Если ей не хватит ума не лезть на рожон, он собственноручно отправит её смотреть сновидения до начала ритуала. Препираться с дерзкими шиноби Облака у него не было ни малейшей охоты.
Однако джинчуурики не торопилась отвечать; всё так же щетинясь, она с минуту изучала рассеянным взглядом его фигуру, и это, определённо, было разумным решением. Наконец, её чёрные глаза остановились на пластине налобной повязки — и тут же налились чем-то, похожим одновременно на желчь и интерес.
— Учиха Итачи… — прошипела она совершенно по-кошачьи. — Не думала, что мне приведётся встретиться с тобой в этой жизни.
Итачи оставил её слова без ответа и бесшумно вернулся к костру.
— Жестокий убийца клана, человек, который не гнушается прикончить и ребёнка, и старика…
Итачи молчал, устраиваясь перед огнём. В лишнем напоминании об этом он не нуждался. Иногда ради всеобщего блага приходится идти на большие жертвы.
— Может, это даже и хорошо, что духи свели нас здесь. У меня для тебя есть кое-какая информация…
Даже любопытно, какую информацию могла предоставить ему джинчуурики из Деревни Облака, которую он видел в первый и наверняка последний раз в жизни. Итачи нахохлился, приподнимая воротник повыше. Пламя костра уже почти погасло, и его снова начал пронимать холод.
— Почему ты считаешь, что меня должно это интересовать? — безучастно спросил он.
Девушка опять закашлялась, сплёвывая застоявшуюся кровь. Когда кашель отпустил её, она сипло проговорила:
— Потому что это касается твоего брата.
Итачи насторожился. Затем пристально посмотрел на подвешенную за руки пленницу.
— Конкретнее.
Та усмехнулась.
— Услуга за услугу. Ты помогаешь мне отсюда выбраться — я передаю тебе всё, что знаю. Идёт?
Итачи медленно втянул носом стылый воздух.
— У меня нет резона тебе верить, как нет и резона тебе помогать. Я работаю на Акацуки, и нам было приказано доставить всех Хвостатых к статуе Гедо Мазо. Я не собираюсь ослушаться приказа только из-за твоих туманных речей.
— Я не могу говорить яснее, пока не буду достаточно уверена в том, что тебе можно доверять, — процедила джинчуурики. — Всё, что я могу сказать сейчас — на кону стоит жизнь твоего брата. Если ты позволишь умереть мне, он лишится её следом.
Похоже на блеф. К несчастью для неё, джинчуурики была не первой, кто блефовал перед ним.
Итачи покосился на девушку исподлобья, пряча нос за воротником.
— Твои слова слишком предсказуемы. Неудивительно, ведь сейчас ты оказалась в положении, из которого есть только один выход. Это естественно, что ты будешь вести себя точно так же, как стали бы и другие.
Джинчуурики приподняла голову.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты думаешь, что знаешь, в чём моя слабость, и пытаешься подловить меня на ней. Одним словом, поступаешь так, как поступил бы на твоём месте любой. И, что закономерно, ожидаешь от меня реакции обычного человека.
Итачи умолк, и в безмолвии пещеры некоторое время было слышно лишь капание воды в ближних туннелях.
Тишина между стен вскоре вновь огласилась задумчивым низким голосом.
— Загвоздка в том, что я не тот, кого можно принять за обычного человека. Обычные люди, они… живут, ограниченные тем, что считают правильным.
Джинчуурики прислушалась.
— Цепляясь за свою жалкую жизнь, они всеми правдами и неправдами хотят избежать смерти. Уходя от бренной реальности, сами создают иллюзии и забываются в них. Смеются в радости и плачут в горе. Тешат себя ложными надеждами, — и всё только для того, чтобы уклониться от проклятия гибели. Наблюдать за их потугами иногда даже развлекает. — Итачи отвернулся, и отстранённый взор его чёрных глаз заскользил по бликам, которые оставлял на камне огонь в костре.
Под низким сводом пещеры, от которого слова разбегались пробирающим эхом, эта величественная речь звучала мрачно, словно чтение смертного приговора в преисподней.
— Я уже давно не живу для того, чтобы утолить жажду жизни. Мне всё равно, когда кто-то рождается или умирает, бедствует или процветает. Я отринул мирские волнения этой реальности. Ныне человеческие страдания от меня далеки. Поэтому, если ты боишься умереть, — Итачи прищурился, и нечеловеческая жёсткость отразилась в его взгляде, — заставь меня поверить в то, что у меня есть весомый повод оставить тебя в живых.
Он, конечно, больше стращал. Преждевременное уничтожение сосуда, как и говорил Зецу, было чревато потерей биджу, так что не имело смысла убивать джинчуурики сейчас.
Однако та поверженно молчала, не ведая об этом. Затем осторожно шевельнулась — металл цепей тут же отозвался тонким звоном на её движение. Покачнувшись на кандалах, девушка склонила голову, и патлы растрёпанных волос соскользнули ей на лоб.
— Я не боюсь смерти. Ради безопасности моей Деревни я готова пожертвовать даже жизнью, — произнесла она. — Но прежде, чем вы со своими дружками меня прикончите… Так и быть, позволь мне сказать ещё кое-что.
Секунды короткого молчания тянулись, словно часы. Джинчуурики как будто испытывала его терпение — выжидала, как перед прыжком в холодную воду. Итачи бесстрастно следил за танцующим пламенем; он знал, что своим видом не способен показать ни единой эмоции. Джинчуурики не увидела и толики волнения на его лице, и это заставило её в досаде продолжить.
— Следующим биджу Конохи… — прошипела она, едко глядя в его сторону, — должна была стать Мататаби.
Мататаби? Занятно. С какой стати Деревне Облака добровольно отказываться от такого мощного оружия, как биджу? Эта девушка явно чего-то не договаривала. Возможно, стоило бы потратить пару лишних минут на допрос. Если речь заходила о Саске, Итачи был готов выяснить столько, сколько потребуется.
Он обернулся, устремив на джинчуурики пробирающий взгляд.
— Кто сказал тебе об этом?
— Кто надо, — огрызнулась та.
— Что ещё тебе известно?
Джинчурики прищурилась.
— Любопытство, знаешь ли, кошку сгубило, — проговорила она, однако сразу после коротко добавила: — Саске будет новым сосудом. Больше ты сможешь услышать, когда мы отсюда выберемся.
Итачи отвернулся. Да, Саске будет новым сосудом. Но не для зверя — одного из саннинов, который определённо не отпустит его просто так.
А эта куноичи… На что, интересно, она рассчитывала? Надеялась, что он принял бы её слова за чистую монету и тут же предал организацию? До чего опрометчива была бы такая мысль. Однако то, что в историю джинчуурики был явно впутан его младший брат, по-прежнему вызывало неотвратимые подозрения.
Молчание затягивалось.
Более всего на свете Итачи хотел бы вырвать из головы этой девушки все размышления, разогнать все воспоминания, понять, сколько из того, что она говорила, являлось ложью и в чём состоял её настоящий план. По-хорошему, ему следовало бы насквозь пробурить её мозг, прочесть его, как книгу, от корки до корки, и разгадать шифр истинных намерений. Лишь тогда вожделенный покой был бы им обретён. Однако использование техник представляло огромный риск. Итачи не был уверен в том, достаточно ли у него сил. Кисаме уже не раз ему выговаривал…
— Впрочем, верить моим словам или нет — решать только тебе, — коварное шипение развеяло его мысли. Итачи обернулся — джинчуурики смотрела точно на него, и в её звериных глазах, заплывших от стекающей со лба крови, отражалось насмешливое презрение. — Просто… для чего-то же твой брат был тебе нужен, если из всего клана только его ты решил пощадить. Да, Учиха Итачи из Конохи?
Итачи нахмурился.
Он не собирался принимать решений. Всё, что ему требовалось — так это знать правду, первооснову, верную и ничем неискаженную. Итачи понимал: ради неё он мог бы костьми лечь, но непременно выяснить всё, что было в его силах.
Впрочем, сейчас прибегать к последнему средству пока что рано — почва чужих показаний под ногами ещё слишком зыбка. В таком случае следовало действовать с минимальными потерями — так, чтобы в критический момент у него по-прежнему оставался козырь в рукаве.
Эта девушка ещё не осознала, но её слова уже определили его ответ.
Итачи поднял руку в печати Противостояния, и тесная клетка пещеры утонула в потоках красного света. Послышалось карканье; костёр на полу разросся в огромную огненную стену. Джинчуурики, в той же беспомощной позе, в которой висела на цепях, оказалась прикована к гигантскому чёрному кресту без верхней перекладины.
— Чтение луны.
Свет зарябил перед глазами, окрасив всё вокруг в противоположные тона. Над головами обоих заискрилось сияние алого диска. Итачи взмахнул катаной, которая материализовалась у него в руках, и закрыл левый глаз.
Джинчуурики горько усмехнулась, как только он приблизился.
— Совсем недавно меня пытались принести в жертву Джашину. Думаешь, я испугаюсь какой-то иллюзии?
Итачи вместо ответа всадил лезвие ей под ребро. Клинок прошёл сквозь старый порез до половины и уткнулся в кости со спины. Джинчуурики поперхнулась, выкатив глаза. В нос ударил железистый запах.
Гендзюцу блокирует все пять чувств. Только так возможно полное отречение от реальности. Только так она окажется заперта в ловушке иллюзорного страха.
Итачи стал медленно поворачивать катану вокруг оси. Джинчуурики снова оскалилась, глядя мимо него куда-то наверх. Она силилась закрыть глаза и не могла, потому что у себя в голове он ей запретил.
— Расскажи мне всё, что знаешь. И чем быстрее ты это сделаешь, тем будет лучше для тебя.
— Не думай, что сможешь сломать меня так прост-то… — Он рывком выдернул катану, так что из раны потоком хлынула кровь, и тут же вонзил снова.
Девушка затряслась; её попытки перетерпеть боль выдавали вздувшиеся над висками вены.
— Я повторю: расскажи мне всё, что знаешь, — Итачи повёл лезвие в сторону, ещё сильнее бередя рану, так что всякий раз оно входило в плоть под разными углами. — Я не хочу пытать тебя дольше, чем ты того заслуживаешь.
Джинчуурики зарычала.
— И это ты называешь «пытать»? — осклабилась она сквозь зубы, когда Итачи вытащил клинок снова. — В нашей деревне такой катаной не напугать и генина. Даже твой подельник мучал меня изощрённее.
Итачи сощурил глаза. Хорошо, раз так, то он непременно постарается разнообразить её страдания.
Он убрал катану; перекладина, к которой были прикованы запястья джинчуурики, медленно наклонилась вперёд, и из почвы под ней показались несколько зелёных ростков.
— Как известно, бамбук очень неприхотлив. Его побеги быстро растут и за сутки достигают в длину четырёх сяку.
Джинчуурики в смятении посмотрела вниз. Сейчас она повисла кверху спиной, а побеги бамбука прорезались в земле ровно там, где на них падала её тень.
— Но самое главное: бамбук растёт несмотря ни на что. Если его стебли встречают на пути препятствие, — Итачи отошёл на несколько шагов и опустился на тамариндовый стул, который услужливо вырос поодаль, — например, человеческую плоть, то они просто разрывают её и проходят насквозь.
Девушка ощерила зубы, обратив к нему окровавленное лицо.
— Угрожаешь мне такими старомодными пытками? — прошипела она с ненавистью. — Да у тебя просто не хватит терпения ждать, пока эта рассада прорастёт через меня!
Итачи с безразличием смотрел на её воинственный оскал. На плечо ему, хлопая крыльями, опустился ворон и раскатисто каркнул. Джинчуурики испуганно застыла.
— А я никуда не тороплюсь. Часы внутри гендзюцу пролетают за секунды в реальности.
Итачи погладил ворона по оперению. Тот каркнул опять, поудобнее устраиваясь на его плече.
Джинчуурики беспомощно опустила голову. Если боль не могла её повергнуть, то ожидание боли, бывшее куда страшнее, наверняка справится с этим превосходно. Время для неё станет протекать невыносимо медленно. Итачи же будет ускорять и замедлять его ход на своё усмотрение.
Он подпёр щёку кулаком и, продолжая поглаживать ворона, прикрыл глаза. Да, часы внутри гендзюцу пролетали за секунды… Но как же обидно, что в нём нельзя было выспаться. Постоянно следовало быть настороже, чтобы не допустить перерасход чакры.
Впрочем, бамбук делал своё дело. Позволяя расти ему, как заблагорассудится, Итачи практически не вмешивался в ход иллюзии, и это, надо сказать, значительно экономило затраченную им энергию. При таком раскладе ему, быть может, ещё повезёт, и у него останутся силы достать информацию чуть радикальным, но гораздо более действенным способом.
Так или иначе, воспользуется ли он этим способом, зависело сейчас исключительно от джинчуурики и её сговорчивости. Итачи не особенно стремился применять грубую силу часто — так он быстрее уставал, да и потом, результат всегда выходил один и тот же.
И результат этот, без преувеличения сказано, был не слишком пригляден.
Из забытья Итачи выдернул крик. Подняв голову, он увидел, что первые остроконечные стебли уже вонзились девушке в грудь и живот.
Джинчуурики держалась изо всех сил. Напрягши всё тело и покрывшись испариной, она отчаянно старалась не дать себе слабины. Под стать бывалому воину, не раз попадавшему под пытки, стискивала зубы до скрипа и закатывала глаза, раз уж теперь ей всё равно не позволялось их закрыть.
Ей было больно. Очень больно. Простой человек не способен уйти от Хидана и Какузу живым. Уже чудо, что она до сих пор не умерла и даже пришла в сознание. А вред от ранений, полученных в реальности, ощущался в иллюзии вчетверо сильнее.
Не сумев подавить крик боли однажды, джинчуурики больше не могла себя контролировать.
Эта боль раздирала её на куски.
— О, дай мне сил, госпожа Мататаби…
Бамбук неумолимо рос выше. Наверняка уже прорезал кожу и рёбра и теперь грозил порвать стенки внутренних органов. Под красным полотнищем иллюзии пронёсся по-звериному протяжный вой.
Итачи ждал. Информация — это всё, что ему было нужно.
Наконец, эта несокрушимая душа поддалась.
— Хорошо, хорошо! — завопила девушка, захлёбываясь кровью. — Я скажу…
Итачи отпустил ворона — тот с шумом взмыл в воздух и скрылся из глаз, сделавшись вихрем из перьев. Затем сам встал со стула и, вновь взяв катану, опустился на корточки, так что лицо джинчуурики оказалось на уровне его глаз. Та злобно вперила в него ядовитый взгляд.
— Мататаби внутри меня… — растущий бамбук замедлил движение, — неполноценна.
— Так. — Итачи склонил голову, веля продолжать.
— Процесс перемещения… начался давно, больше десяти лет назад… — Девушка тяжело дышала, воздух вырывался из неё с хрипами, но каждое произнесённое ею слово заставляло Итачи только больше хмуриться. — Сейчас в теле Саске уже должно быть две трети чакры кошки. Чтобы выжить… он должен найти меня и забрать последнюю треть.
Можно ли ей верить? Нужно очень хорошо постараться, чтобы красиво соврать под пытками, и Итачи сомневался, что сейчас она была в состоянии это сделать. Пока что он не чувствовал притворства — оно было по силам только очень подготовленному человеку. Но с другой стороны, эта куноичи и человеком являлась лишь наполовину. Кто знает, насколько искусно умеют кошки заговаривать зубы.
Вновь выпрямившись во весь рост, Итачи перевернул катану лезвием вверх, коснувшись цубы пальцами.
— Ты говоришь так, как если бы хотела оказать Саске услугу, — бесстрастно начал он, стоя к джинчуурики спиной. — Ниндзя, который помогает вражеским шиноби… Ты же не думаешь, что я поведусь на это?
Девушка увидела, как он обернулся через плечо. Сквозь кровавую завесу, застилавшую ей глаза, она едва ли могла различить его силуэт, но даже вопреки этому зрачки её горели странной, ничем не подкрепимой и удивительно дикой решимостью.
— Речь идёт не о помощи, — прошипела она, с трудом превозмогая боль, которую причиняли ей бамбуковые ростки. — Без меня Саске не выживет, понимаешь?
— И почему же ты так отчаянно желаешь его спасти?
Вопрос без ответа повис под алым сводом иллюзии. Итачи молча смотрел на джинчуурики. Та стискивала зубы, по виду будто бы собравшись с минуты на минуту что-то произнести, но слова так и не слетели с её окровавленных губ.
Пожалуй, на то имелись веские причины.
Итачи прикрыл глаза. Ожидаемо. Раз она отказывалась говорить, значит, молчание должно было быть выгодно ей самой. Что могла она скрывать от него? Он с трудом мог вообразить.
И всё-таки жаль, что её первое стремление пустить ему пыль в глаза обернулось всего-навсего блефом.
— Ты сказала слишком мало, чтобы убедить меня.
Раздался надрывный вопль — бамбук продолжал расти. Лидер, подумал Итачи, будет непременно рад услышать, что одному из его подчиненных удалось предотвратить попытку побега.
Джинчуурики истошно взревела. Её тело сводило судорогами боли, но, увы, остановить побеги бамбука не могло и это.
— Т-ты пожалеешь о том, что не поверил мне, когда будет слишком поздно, — проскрежетала она, в яростном отчаянии опуская голову. — Мы с Саске связаны. Он умрёт, и тогда ты больше не сможешь ничего изменить.
Связаны? Что она имела в виду?
Итачи приблизился. Перекладина стала медленно отъезжать, так что джинчуурики, наполовину проткнутая бамбуковыми стеблями, снова оказалась в вертикальном положении. Итачи поднёс остриё катаны к её горлу.
— Как ты докажешь это?
Девушка шевельнулась, по виду способная в любую минуту лишиться сознания. Затем запрокинула голову, как будто свысока глядя на него из-под слипшихся от крови ресниц.
— К несчастью, — процедила она, насмешливо щеря зубы, — не успела прихватить с собой памятные сувениры, когда была в вашем квартале.
Итачи прикрыл глаза. Медленно выдохнул.
Памятные сувениры… Память. Именно…
Он колебался, не желая идти на крайние меры. Даже при осторожном распределении чакры Цукуёми отняло у него слишком много сил. Сколько-то излишков удалось сохранить, но и их не следовало бы необдуманно растрачивать прежде, чем ситуация не прояснилась бы достаточно.
С другой стороны, добиться того, чтобы это случилось наверняка, можно было только одним способом.
Саске представлял слишком большую ценность. Сейчас Итачи пока не мог им рисковать.
Придётся приложить последние усилия… Что бы ни произошло, ему обязательно нужно доискаться до правды. Правда — в основе всего.
Итачи развернулся и вытянул руку. Джинчуурики застыла под сухощавой ладонью, что обхватила её за лоб. Глаза девушки остекленели, тело беспомощно обмякло.
Итачи пробирался сквозь её воспоминания. Искал те самые крохи мыслей, что заставили бы его поверить.
Он слышал эхо разговоров. Оборванную речь, которая призраком отзывалась в ушах, шорохи пережитого, размытые картинки былого. Пёстрым калейдоскопом всё это проносилось в его сознании, как неверно сформированная галлюцинация, как сон горячечного больного, как сбой в сигналах нервной системы. Неразличимые слова, безликие фигуры, цвета и формы, стремительно сменявшие друг друга в психоделической последовательности.
Шиноби Облака позаботились о должной защите. Сведения из её сосуда были окружены прочным барьером, но не в сосуде скрывалось то, что он хотел обнаружить. Итачи закрыл глаза. Вызвал в уме знакомые очертания. Ранее незамеченные им печати блока, врощённые в чужую кору головного мозга, пронеслись перед внутренним зрением, однако сейчас они его не интересовали. Прямой доступ к памяти был открыт, и воспользоваться им следовало незамедлительно.
В мыслях встало видение. Широкая дорога. Плоские фасады крестьянских домов. Каменная стена с маленькими красными кругами вдоль неё — символами клана.
Вот оно. Теперь он нашёл.
Они могли оставить сколько угодно ментальных ловушек на периферии её сознания, однако не существовало такой ловушки, которую он был бы не в силах обойти.
Только впредь стоило действовать совершеннее: плохое самочувствие вынуждало торопиться и тратить слишком много энергии впустую.
Итачи сосредоточился и стал наблюдать.
Очертания становятся точнее, насыщеннее. Высоко над его головой — безоблачное небо, совсем близко — руки в перчатках. Не его — девушки, чьими глазами он смотрит на окружение. Наступают сумерки. Квартал Учиха отходит ко сну.
Дорога сменяется на тёмный закоулок. Джинчуурики отрывисто дышит, присев на одно колено. Прислушивается и напрягает осязание — зверь внутри позволяет ей чувствовать потоки энергии. Затем бесшумно поднимается — Итачи видит перед собой её ладони — и взбирается по стене, мягко припадая на локти и по-кошачьи изгибаясь всем телом.
Картинка то и дело размывается. Её прерывает белый шум; фантомные голоса и крики, которые никогда не звучали в реальности. Джинчуурики сопротивляется, но Итачи это не волнует: он заставит её показать ему всё, что она помнила.
Чакра потоками взвивается вокруг глаз; он снова видит стену, слышит стрекотание сверчков и хлопки ставень. Джинчуурики карабкается через плоский шифер и на одном охотничьем прыжке достигает второго этажа. Пробирается под навесом от дождя и проникает внутрь.
Итачи узнаёт этот коридор; длинные чёрные реи на полу и под потолком разграничивают шестнадцать татами жилого помещения, которое в его школьные годы делили они с братом. Угол Саске тогда ограждала расписная перегородка, если джинчуурики помнит и её…
Полумрак над бамбуковыми перекрытиями разбивает потусторонний голос.
«Не торопись, дай себе осмотреться».
«Ты видишь его, Мататаби-сан?»
Телепатия. Вот почему их голоса звучат в голове так громогласно.
«Вторая дверь направо. Внизу двое, будь начеку».
Раздаются шаги. Итачи улавливает их на слух быстрее, чем джинчуурики в воспоминаниях чувствует вибрации.
«Кто-то идёт. Быстрее, прячься».
Её угол обзора слишком широк — видимо, для передвижения джинчуурики использует все четыре конечности. По бокам видения начинает вырастать чёрный туман. Итачи успевает увидеть женский силуэт в роука, а после картинка перед ним меркнет подобно экрану с помехами, и какое-то время он не может различить абсолютно ничего более.
Провал в памяти. Иногда такое случается. Людям кажется, будто они помнят всё досконально, но на деле половина значимых деталей оказывается безвозвратно утеряна. Нужно просто дождаться следующего витка мыслей.
Темнота вокруг висит недолго. Когда цвета перед глазами снова начинают неуверенно мелькать, Итачи замечает погрязшую в сумраке комнату. Её ракурс довольно странен — татами видны, словно издалека, — и в первые секунды ему не удаётся определить местоположение самой джинчуурики.
Откуда-то снизу доносится знакомый голос.
— Здесь кто-нибудь есть? — Итачи опускает взгляд и видит тёмные волосы женщины. Теперь ему становится ясно: джинчуурики держится притяжением чакры на потолке. Должно быть, ей удалось скрыться за мгновение до того, как хозяйка переступила порог.
Воздух наполнен тишиной. Джинчуурики таится, стараясь не выдать себя даже дыханием. Женщина, придерживая сёдзи, озадаченно крутит головой. Её голос растворяется в полуночном безмолвии.
— Показалось?..
Она отодвигает фусума в смежную комнату и исчезает за ней. В следующий же миг вид татами стремительно приближается — джинчуурики спрыгивает на пол.
«Меня не заметили?»
«Всё в порядке. Сейчас она с ребёнком».
«Ты чувствуешь их?»
«Да. Я вижу переплетение линий чакр. Придётся подождать».
Перед Итачи колеблются рассеянные в полумраке контуры стен и потолка. Джинчуурики смотрит по сторонам, и Итачи узнаёт на полотне васи знакомые крылья журавлей. Всё сошлось. Когда-то давно это действительно была его комната.
«Побудь пока здесь. Я предупрежу, когда мы сможем двигаться дальше».
Джинчуурики крадучись движется вглубь неё. Под её взглядом проплывают угол котацу и свёрнутый на день футон, за которым стоит книжная полка.
«Ты уверена, что она меня не учует?»
«Уверена. Мускус скроет твоё присутствие».
Итачи слышит натужный зевок. Пол, который всё это время маячит у него перед глазами, постепенно отдаляется.
За футоном к стене прислонена длинная пластина зеркала в полный рост. Джинчуурики потягивается, заводя руки над головой, и, когда проходит мимо, неосознанно глядит на своё отражение. Итачи видит её совсем юной, почти девочкой. Вернее сказать, нескладным подростком, на котором форма шиноби висит, как на вешалке. Светлые волосы едва достают ей до плеч, но лицо едва ли отличается от того, каким она смотрела на Итачи в иллюзии. Те же мягкие черты лица, те же смоляные, как у хищника, глаза.
Здесь она выглядит не старше, чем на пятнадцать.
«Я всегда думала, — джинчуурики отходит от зеркала и осматривает комнату. Итачи её взглядом пробегается по рядам книжных корешков, закрытым дверям осиирэ, пустой столешнице, на которой лежит только листок с напоминанием принести завтра в Академию классный отчёт, — что мускус маскирует только запах».
«У обычных кошек — да. Но я — бакенеко, и мой запах срощён вместе с чакрой. Пряча его, ты скрываешь и её следы».
Итачи пристально вглядывается в видение. Перед ним — его личные вещи, его одежда, аккуратно сложенная после глажки, рассортированные связки кунаев, полупустая тарелка с недоеденными таяки, которую он имел привычку забирать к себе в комнату после ужина. Всё, его окружавшее, раньше принадлежало ему, и видеть его чужими глазами было по меньшей мере противоестественно.
Но что случилось с ним? Где был он сам на тот момент, почему не заметил ни малейшего следа чужака в собственной комнате? Его отправили на миссию? Или же он снова задержался на тренировке?
Джинчуурики замечает тарелку с печеньем. Итачи непроизвольно морщится — в воспоминании, что передаётся ему в голову через дзюцу, она чувствует болезненный голод.
«Здесь печенье! Можно я…»
«Не трогай. Никто не должен узнать о том, что ты тут была».
Джинчуурики шарит взглядом вокруг себя, и комната вновь как будто проваливается на один уровень, — она встаёт на четвереньки. Рыбки из теста на тарелке непредотвратимо приближаются впритык, и Итачи понимает, что джинчуурики их обнюхивает.
«Но печенье засохнет, если его не съесть…»
«Хороший шиноби не должен оставлять за собой следов».
Джинчуурики разочарованно выдыхает, и тарелка вновь начинает отдаляться. На её место встаёт полка с книгами. Эти книги когда-то давно были выданы Итачи Академией и рассчитаны на полные четыре года обучения, но так вышло, что он прочёл их все ещё до поступления, поэтому уже тогда они пылились в его комнате без надобности.
Поддев один из томов мизинцем, джинчуурики вытаскивает его и разворачивает на первой странице.
«Я, кажется, сказала тебе…»
«Я только полистаю немного и сразу же верну!»
Пожелтевшая бумага под столбцами иероглифов похрустывает в её ладонях. Из-за того, что Итачи уже давно не открывал эти книги, некоторые страницы склеились из-за свежей типографской туши.
«Кажется, кто-то не слишком любит читать! — хихикает джинчуурики. — Посмотрим, что здесь. Мировая история…»
Книга, лично подаренная ему Третьим Хокаге в благодарность за содействие при эвакуации и спасение граждан. Когда на деревню напал Девятихвостый, Итачи был вынужден помогать клану. Ему тогда едва ли исполнилось пять лет, а за год до того на его глазах развернулась Третья Мировая Война; ни о каком спасении он тогда, честно говоря, даже не помышлял.
Страницы шуршат, сменяя друг друга. На полях всплывают даты, в угловатых скобках вырастают развёрнутые комментарии. Как Итачи помнил, книга была написана автором родом из Конохи, который использовал ясный и достаточно беспристрастный язык. Много фактов и цифр, сухая статистика, объективная характеристика данных.
«Чего?
Хаширама продал Мататаби и Гьюки Кумогакуре на первом Собрании Пяти Каге в знак дружбы и для баланса между новообразовавшимися скрытыми деревнями…
Мататаби-сан, ты это видела? Ну и чушь собачья».
«Писатели исторических книг часто пытаются выставить свою страну в выгодном свете».
«Да они же всё переврали! Выходит, в этой Конохе и знать не знают, что ты и Восьмихвостый испокон веков принадлежали деревне Облака? Как невежественно. Ведь на самом деле всё совсем не так, и вы с Гьюки пришли к нам задолго до какого-то Хаширамы».
«Всё, что Коноха знает о нашей деревне, всегда будет только малой частью от общей истории. А история никогда не бывает объективной».
«Но это несправедливо! Из-за таких глупых книг они будут считать нас беспомощными котятами…»
«Тебя это не касается. Ты куноичи, так лучше думай о своей первостепенной цели».
Раздаётся хлопок. Джинчуурики торопливо закрывает книгу и возвращает её на место. Затаившись в тени футона, прислушивается к звуку шагов за перегородкой. Через мгновение та отъезжает, и за ней показывается облитая лунным сиянием Микото. Итачи с трудом узнаёт родную мать. В детстве она казалась ему совершенно другой, какой-то статной и по-женски недосягаемой, и даже свою смерть она встретила с точно таким же достоинством, но в глазах этой девушки Микото была обыкновенной домохозяйкой, невзрачной и чересчур неказистой.
«Она ушла?»
«Ещё нет».
Подошвы домашних тапочек поскрипывают по татами. Микото задерживается в дверях, напоследок обводя чёрными глазами комнату старшего сына. Ветер с веранды чуть заметно колышет её волосы.
— Всё-таки, показалось… — шепчет мать и выходит в коридор.
Джинчуурики неуверенно выглядывает из-за футона.
«А теперь ушла?»
«Пока нет. Дождись, пока она спустится по лестнице».
«Ну а теперь?»
«Нет…»
«А сейчас?»
«Глупая девчонка! Наберись терпения. Или ты забыла, как потеряла свою первую жизнь?»
На неопределённое время устанавливается затишье — как в головах, так и в действительности.
«Теперь всё чисто. Иди».
Джинчуурики прыжком перемахивает через футон и оказывается на пороге в комнату брата. Видение воспоминаний снова начинает рябить, расплывается и обрастает пробелами. Итачи был готов физически противиться тому, что ожидал увидеть, но джинчуурики не следовало знать о его чувствах. Покуда он сторонний наблюдатель, будет сохранять безукоризненное хладнокровие.
В комнате Саске сёдзи наглухо затворены. Сам он тихо посапывает под пышным одеялом, матерью заботливо подоткнутым с боков. Перед сном Микото всегда заходила сказать Саске «спокойной ночи». Итачи она такого не говорила никогда, из-за чего он до сих пор об этом помнил.
«Ты знаешь, что должна делать?»
Джинчуурики нагибается над постелью, сосредоточенно поводя носом рядом с тканью.
«Сначала дотронуться до его груди. Затем действовать, как говорил Некомата».
«Хорошо».
Некомата? Итачи непроизвольно замедлил прокрутку видения. Каким образом в воспоминания шиноби Облака затесался этот кот-демон из крепости в Сора-ку? Итачи даже не мог сказать точно, был ли Некомата к тому моменту повержен им самим — настолько неопределёнными казались временные рамки в голове джинчуурики. В любом случае, сейчас лучше всего продолжать поиски. Возможно, больше подноготной раскроется ему чуть позже.
Кровь приливает к глазам, и картинка колеблется дальше.
Джинчуурики отодвигает край одеяла. Голова Саске покоится на подушке, размётанные по ней тёмные волосы касаются округлых щёк. Сколько ему? Три года, четыре? Он всего лишь маленький ребёнок, который не заслужил пока всеобщего признания, но определённо был способен на что-то, достойное фамилии Учиха.
Джинчуурики отводит волосы с его лица и закрывает глаза. Итачи улавливает призрачные движения рук: она складывает печати, но он не может распознать их порядок. Что это, техника переноса? Или нечто другое, что ему непременно следовало держать в голове, если он хотел знать обо всём, что предвещало случиться с его братом?
Видение, как назло, снова подёргивается штрихами помех.
Итачи оскалился, вызывая к голове остатки энергии. Он был уже на финишной прямой, уступать джинчуурики в последние секунды не имело никакого смысла. Однако мерцающее пятно перед глазами всё продолжало тускнеть; в какой-то момент оно покрылось синим налётом, похожим на сияние голубого пламени. Кроме него, Итачи как ни напрягал сознание, но так и не смог вытянуть из воспоминаний джинчуурики ничего больше.
За синим огнём идёт новый провал, и в следующем видении Итачи уже смотрит, как джинчуурики держит ладонь над ключицами Саске. Хотя темнота вокруг непроницаема, её глаза прекрасно различают любую мелочь — в том числе, и три ряда непрерывной вязи, которые, как знаки печати, с каждой секундой всё ярче разгораются на груди младшего брата. Итачи приглядывается: узорчатые линии этой вязи образуют изогнутую полосу. Подобно ожерелью, она полукругом огибает шею, и по обеим сторонам от неё мерцают символы пара в виде вытянутых капель.
Под чужими пальцами Саске морщится сквозь сон, беспокойно ворочает головой и плечами. Его кожа блестит от пота, и лицо болезненно розовеет, — действия джинчуурики явно отзываются в нём неприятными ощущениями.
Несмотря на это, Саске не просыпается. Когда она убирает руку с его груди, он судорожно выдыхает и вытягивается на постели, после чего измождённо сворачивается в клубок.
«Готово. Уходи той же дорогой, что и пришла».
Итачи опять видит смену кадров. Слышит чуть различимый шорох, с которым отъезжает в сторону перегородка. Джинчуурики выскальзывает в коридор, бесшумно крадётся к выемке под навесом, в одну секунду прыгает, выбрасывая сложенные руки перед собой, как будто ныряет в морскую пучину. Оказавшись снаружи, выпрямляется и на бегу наклоняется вперёд, так что по сторонам теперь вновь мелькают гербы вдоль каменной стены и фасады соседских домов.
Ночь уже давно в своих правах; широкая дорога безлюдна, потому что никто из Учиха обычно не возвращается в квартал так поздно. Итачи не раз замечал это, если задерживался допоздна на тренировках. Никто, только если это не…
В глаза джинчуурики бросается крохотная фигура мальчика на самом горизонте. С каждой секундой движения эта фигура вырастает, и в момент, когда Итачи удаётся распознать её обладателя, джинчуурики без малейшего промедления проносится мимо. Мир вокруг словно замирает, окрашивается в белый цвет и погружается в пустоту, вычерчивая в себе два силуэта, на фоне которых вздымается в воздух вихрь листьев акации.
В мальчике на пути джинчуурики Итачи узнаёт себя.
Пальцы на лбу девушки разжались сами собой. Рука опустилась, и видение тотчас же рассеялось. Итачи стоял, словно оглушённый, и в голове его за раз проносилось целое полчище мыслей.
Он не заметил её? Но как? Ведь она была точно у него на пути, он шёл домой, должно быть, с поздней тренировки в Академии, так как он мог упустить из виду её появление?..
Осознание беспощадно ударило изнутри: тот самый мускус, о котором говорила биджу Мататаби, — техника, которая скрывает кошачью чакру. Не чувствуя чакры, он не принял бы её за ниндзя, а протектор был плохо различим в темноте. Другого объяснения просто не находилось.
Джинчуурики, подвешенная на перекладине, надсадно закашляла, как только Итачи отнял руку от её головы. Воздух вырывался из неё со свистом, словно из дырявых мехов, но стоило ей поднять голову, как он увидел в её глазах искреннюю смесь безысходности и лютого презрения.
— Уж теперь-то ты… мне веришь? — спросила девушка, попеременно давясь хрипом.
Итачи смотрел мимо неё. Примириться с услышанным и увиденным было тяжело, если не невозможно, но только не для него. Холодный рассудок, который властвовал над ним даже в критические моменты, подталкивал только к одному — пониманию, что многие обстоятельства изменились. Когда обстоятельства менялись, первостепенней всего было немедленно определиться с дальнейшей стратегией.
А дальнейшая стратегия зависела от того, стоило ли ему поспешить.
— Сколько у Саске есть времени?
— Спустя тринадцать лет кошки обращаются в ёкаев. Если он не восполнит чакру до того, как ему исполнится шестнадцать… ёкай завладеет его сознанием, и Саске больше не вернётся.
Ёкай завладеет сознанием Саске? Что всё это значило? Нет, почему…
Ведь его план был продуман до самых мелочей. Итачи не мог найти в нём ни единого изъяна, ни малейшего промаха. Сколько бессонных ночей он провёл, выверяя каждую деталь, продумывая наперёд каждый шаг… И вот — все эти труды в одночасье оказались напрасны.
Но не было смысла в пустых сокрушениях. Он допустил досадный просчёт, позволив слепой уверенности затмить разум. И теперь его долгом, — нет, миссией! — было непременно вернуть всё на круги своя.
— Почему… — Итачи заставил себя выдержать паузу. Даже если его душа пребывала в смятении, то смятение это было всего лишь поверхностно. — Почему это произошло?
— Таково было стратегическое решение во имя союза наших деревень, — джинчуурики немного приосанилась, почувствовав себя привольнее.
Итачи перевёл на неё отстранённый взгляд. Вот, значит, как…
— Во имя союза? — спросил он опять. Упоминание о международном союзе в самом деле могла принести пользу, но с одним лишь условием: если бы этот союз однажды действительно существовал. — И что же заставило Деревню Облака отказаться от столь мощного оружия?
От Итачи не укрылось то, с какой надменностью взирала на него пленная с высоты перекладины. В обычное время жёсткое вторжение в память вызывало у жертв сильные эмоции, которые доводили едва не до помешательства. Люди, в чьи головы вероломно врывались извне, неосознанно сопротивлялись этому и ударялись в истерику.
Подобного исхода ожидал и Итачи. Джинчуурики же, вразрез его предположениям, выглядела излишне уверенно и где-то даже нахально. Одним словом, сохраняла поразительную трезвость ума. Поразительную настолько, что даже тон её охрипшего голоса, казалось, стал звучать покровительственно.
— Разве ты не слышал? Ведь наши деревни заключили договор. Мы передаем Двухвостую во временное пользование Конохе — вы обеспечиваете Кумо защиту.
Вытаскивать сведения становилось с каждой секундой всё увлекательнее. За годы службы в АНБУ через Итачи не прошло и крупицы информации о названной сделке. Её также не афишировали ни искажёнными слухами, ни подбросом фальсификатов для отвода глаз.
Эта девушка очевидно лгала. Притом лгала откровенно нагло, слишком нагло для того, чтобы ему пришло в голову спрашивать о причинах этого дерзкого вранья.
Если она поступала так, отдавая себе в этом отчёт, то у него ещё был бы шанс до них доискаться. Если же нет…
Допрашивать джинчуурики было всё равно что вести повозку, оглобли которой были повернуты к северу, а колёса смотрели на юг. Какой бы мощью ни обладали его способности, все они становились бесполезны против бессознательного.
Оставалось наносить удары напрямую.
— Кто именно сказал тебе перенести чакру? — повторил Итачи вопрос, от которого джинчуурики отмахнулась будучи ещё не заключённой в тиски его техник.
Девушка вздрогнула, вновь показав угрожающий оскал. Уголки её губ хищнически приподнялись, но Итачи предвидел, что она приготовилась сообщить уже им услышанное.
У него не было времени на ходьбу кругами.
— Подумай получше.
Джинчуурики замерла.
Итачи заставил её представить образ, губами прошептать имя. Его силы были на исходе — чтение памяти истощило резервы действующей чакры, а обращаться к её дополнительным запасам ради такой мелочи стало бы слишком расточительно.
Если его подозрения не беспочвенны — Итачи поймёт это по одному только ответу.
А ответ джинчуурики говорил сам за себя.
— Во имя союза… — беспомощно выдавила она, как если бы забыла, что уже говорила об этом парой секунд ранее. — Чтобы обеспечить защиту… — тут она поперхнулась, покачнувшись на цепях, и зажмурила глаза.
Боль не позволяла ей даже вздохнуть. По бурой коросте, которой были облеплены её волосы, потёк бледно-алый след.
Из ушей джинчуурики шла кровь, и Итачи знал, что то было не результатом гендзюцу.
Его иллюзия чем-то деформировалась изнутри, обрекая девушку на мучения, которым он не собирался её подвергать.
Итачи вспомнил о ментальном блоке, который видел в толще чужого сознания. Вот оно что. Теперь всё было понятно. Некто поставил ей печать между клетками мозга, так что всякий раз, когда она пыталась подумать об определённом элементе, это вызывало скачок внутричерепного давления, и девушка просто не могла размышлять дальше.
Ключ элемента был связан с его создателем. Как только Итачи его вычислит — сможет снять и блок, однако сейчас…
Сейчас разумнее всего было бы пренебречь предысторией. Саске и джинчуурики действительно что-то связывало, и последняя оставалась пока что единственным источником необходимой информации.
Итачи склонил голову, отзывая внушение. Едва только джинчуурики перестали побуждать к мыслям, она испустила вымученный вздох.
Заглянув ей в лицо, Итачи не увидел на нём ничего, кроме следов слепого безволия. И если бы он попробовал узнать у этой девушки, помнила ли она о том, что у неё только что спросили, уж навряд ли добился бы внятного ответа.
В любой ментальный блок накрепко внедряли связь с краткосрочной памятью — раз дотрагиваясь до него, пользователь стирал и малейшее воспоминание об этом.
Когда джинчуурики вновь пришла в себя, в глазах её стояло непонимание. Естественно — для неё их разговор оборвался ещё тогда, когда Итачи заставил её коснуться ментальной печати. Сейчас она, что ожидаемо, пребывала в глупой растерянности.
— Что… что такое, Итачи? — до чего нелепым казался сейчас этот простодушный вопрос.
Итачи повернул катану вокруг оси, пристально изучая тонкое лезвие взглядом.
— Я спросил, почему… Зачем был заключен этот союз? Тот, о котором ты говорила.
Джинчуурики усмехнулась.
— Шиноби Листа не обучают азбучным истинам? — фыркнула она. — У любого союза, неважно, между кем он заключается, всегда одна цель. Благо. Благо простого народа, — она запнулась, чтобы сплюнуть кровь. — Будущее простых людей, таких же, как и мы с тобой.
Итачи вновь посмотрел на неё исподлобья. Что ж, в этом она была права.
Девяносто пять процентов вещей в этом мире решали политики, и только остальные пять — простые люди, одним из которых когда-то являлся и он сам.
Возможно, именно из-за них она пыталась делать вид, будто судьба Саске волновала её не меньше, чем его старшего брата. И именно из-за них не могла теперь сказать всего, что должна была.
Ведь в конечном итоге даже его самого постигла участь стать никчёмной пешкой в этой провальной политической игре. Так ему ли было не знать.
Но то обстоятельство, которое он увидел в воспоминаниях джинчуурики… Оно давало ей определённую власть.
И ему совершенно не хотелось бы, чтобы она прибегла к этой власти.
— Простые люди… — повторил он и, повернувшись к джинчуурики спиной, вновь прикрыл левый глаз. — Мы не знаем, кто есть мы, эти люди, лишь до самого последнего мгновения перед смертью.
Та ощутимо напряглась; волны боязни, исходившие от неё и прежде, сейчас обозначились особенно явно.
Итачи медленно обернулся, чуть приподняв правое веко.
— Ты говорила, что не боишься смерти. Но только в её объятиях можно понять, кто ты на самом деле. Это и есть смерть, не правда ли?
Насыщенный красный свет померк под всё поглощающим чёрным пламенем. Его языки роем устремились ввысь, обволокли основание креста и поползли выше, сжирая и разъедая любое препятствие на своём пути. Джинчуурики затряслась, когда огонь стал лизать её за пятки. Поднялся от стоп к голеням, коленям, обвился вокруг бёдер, легко прожигая одежду и достигая кожи.
Запахло палёным мясом. Девушка в ужасе дёрнулась на цепях, затем закричала во весь голос — она горела заживо, от огня её туловище плавилось, как масло в печи, и ей было невыносимо, мучительно, чертовски больно.
— Нет! Нет-нет-нет! — выла она, безуспешно пытаясь вырваться из кольца смертоносного пламени. — Хватит!
Итачи равнодушно смотрел, как обугливалась её кожа. Как расходилась струпьями и обваливалась клочками плоть под ней, как вваливался в крике удушья рот, как остервенело выкатывались из орбит глаза.
Кто бы что ни говорил, а перед лицом смерти люди становились одинаковы. Страх её равнял всех, как бы отчаянно они того ни отрицали.
— Пожалуйста!.. Пощади…
Пожар Аматерасу невозможно погасить. Если она знала об этом, её предсмертные мучения должны были стать вдвое ужаснее.
Огонь перекинулся на волосы, обхватил лицо, шею, плечи. Тело таяло под ним вместе с одеждой, открывая неприглядный вид на почерневшие от копоти кости, иссохшие в пламени сухожилия, лопнувшие капсулы суставов. Его треск заглушил беспомощный сиплый вой, джинчуурики захлебнулась в дымном чаду, и за плотной стеной огня её фигуру уже совсем нельзя было различить.
— Теперь ты знаешь, какая смерть ожидает тебя, если попытаешься запугать меня тем, что сделала с Саске.
Итачи повернул голову. Джинчуурики, подвешенная за запястья к стене, отрешённо смотрела туда, где в иллюзии её обгорелый труп рассыпался на куски, проглоченный чёрным огнём. В её глазах стоял звериный ужас, и узкие зрачки мелко дрожали на белке, испещрённом кровеносными сосудами.
Свет алой луны потух, искры, похожие на остатки развеянного по ветру праха, рассеялись в воздухе, и место пожарища, над которым только что бушевало страшное пламя, постепенно растворилось, оставив после себя только жуткий отголосок в сознании.
Цвета вернулись, иллюзия исчезла, и они снова очутились в тесной пещере с низким сводом.
Итачи посмотрел на костёр. Он совсем догорел.
Конечно, он постарался, чтобы сцена смерти надёжно отпечаталась в её памяти. Неожиданное предательство в самый важный момент было ему ни к чему. Джинчуурики потеряно глядела перед собой. Вся в крови, истощённая морально и физически измотанная, она была уже на пределе сил, выглядела до того жалко, что её едва ли можно было принять за некогда искусную куноичи.
Изрезанная и изодранная одежда свисала с неё лоскутами, почти затвердевшая из-за кровяной коросты. Вместо человеческого туловища под ней виднелись ошмётки мяса, на залитом кровью лице сквозь порозовевшие лохмы волос были различимы лишь тёмные провалы вместо глаз.
— Я… я и так на кошачьем усе от смерти, — прохрипела джинчуурики, когда ужасающие картинки собственной гибели слегка померкли перед её глазами. — Если даже ты меня не убьёшь, без твоей помощи я… рано или поздно умру от ран.
Однако даже сейчас Итачи не мог ей верить. Она пережила бой с Хиданом и Какузу, потом Цукуёми, её сдерживали чакроподавляющие кандалы, но ей всё ещё хватало сил говорить. Мощь джинчуурики и вправду безгранична.
Сам он использовал гендзюцу от силы минуту, однако же затратил на это добрых три четверти от общего количества внутренней энергии. Если у него не будет возможности восстановиться, её временных запасов хватит всего на пару раз при разумном распределении чакры.
Что ж, он будет предельно осторожен. Он не сведёт с джинчуурики глаз. Он зашёл уже так далеко, но ради Саске…
Он сделает так, чтобы она стала его последним испытанием.
Он пойдёт ещё дальше.
В воздухе просвистел кунай. Раздался короткий лязг, сверкнули искры, и джинчуурики грузно свалилась на каменный пол пещеры. Её запястья по-прежнему окольцовывали наручники, только теперь от них тянулись куцые обрубки цепных звеньев.
Итачи сложил кунай за пазуху и поднял соломенную шляпу.
— Ключ от цепей только один, и я отдам его тебе, когда узнаю больше.
Джинчуурики смерила его взглядом бессильного негодования, но возмущаться не стала. С видимым усилием она перекатилась на колени и обняла себя за живот. Вид её и состояние явно оставляли желать лучшего, однако были последними, что сейчас заботило Итачи.
— Постарайся не мешаться под ногами, — бросил он через плечо, направляясь к выходу в пещерный коридор. — У нас будет всего несколько минут.