Если ему сказать о том, что он не прав в своих попытках утвердиться в этой жизни, он лишь ухмыльнется и, может быть, скажет, что ты слишком правильный для этого проклятого мира. Если ему сказать о том, что он чертов психопат, он рассмеется и посмотрит так, что ты поймешь — этот факт давно ему известен и стал чем-то обыденным, неинтересным.
В руках еще теплое сердце, в глазах пустота. Вновь конец настал слишком быстро, слишком скучно. Бесполезная трата сил и ресурсов. Кэйа слизывает кровь побежденного противника и смотрит на небо, где медленно начинать брать свое день, задевая алыми красками и серой дымкой небосклон. Еще минут десять и начнется новый отсчет.
Мужчина бросает взгляд на тело, медленно замерзающее изнутри до полного стазиса, и разрушает его движением руки: ночь — не дело детей света. Вкус предрассветного часа пьянит, душа просит какого-то неторопливого движения. И Кэйа поддается, спускается вниз, напевая какую-то засевшую мелодию с одного из вечеров в баре.
Там его уже ждет Дилюк. В обычной своей манере старшего брата и просто надзирателя за порядочностью, мужчина провожает его осуждающим взглядом. Кэйа улыбается, знает, как это его раздражает. Ведет рукой, которую уже застывшей коркой покрывает кровь, что противными крошками опадает при движениях. На щеке мужчины словно старый порез так неправильно расположена чужая жизнь.
— Не устал? — в голосе неприкрытый яд. Раздражает своим поведением.
— Если только от скуки. — тянет мужчина, садится за барную стойку и вглядывается в алые глаза с притянутой тоской, за которой отчетливо виднеется привычка.
— Иди уже умойся.
Вместо повязки — брызги смерти. Вместо перчаток — корка жизни. В свете глаз — огонь безумия. Плата за силу — проклятие. Кэйа хмурится, на мгновение возвращаясь в старую реальность, а потом вновь усмехается, кивает переживаниям собственной огненной птицы и поднимается наверх, где с наслаждением отдается мягкости кровати.
Может быть, его стоило проклинать каждому, но для многих он — проводник, наставник, учитель, за чьей маской добродушного человека — скучающий от недостатка внимания и силы безумец. Взращивать саженцы благодарного поколения? С удовольствием. Но от чего-то становилось грустно.
Кэйа бродит по городам, берется за самую грязную работу и получает удовольствие от осознания: ему есть куда стремиться.
Ночь — это не только жизнь тех, кто имеет силу. Ночь — это заказы. Когда перед тобой беззащитные дети, а за ними разыскиваемые преступники в обоих мирах, выбор становится очевидным: свидетелям не место. Кэйа почти жалеет выросших на преступных улицах света, почти сочувствует их недолгой жизни и завидует быстрому упокоению.
Мужчина видит в глазах иных страх, осознание и тревогу. Он видит их намерения и попытку отстоять свое право. Но лишь усмехается, когда каменные колья вгрызаются в плоть, когда искры тока проходятся по проводникам, уходящем в тело.
Кэйа почти доволен их трепыханиями, смотря не на лица тех, чью силу и жизнь он забрал, а в глаза детей.
— Я не оставляю свидетелей. — голос почти скорбный. Мужчина с грацией подходит к мальчишке, которому едва ли стукнуло восемнадцать, и гладит его с отеческой нежностью, переходя на шею, сжимая ее до посинения.
— Скучно. — он отходит в сторону от здания, где крошкой льда рассыпаны тела случайных свидетелей.
Жители дня, к своему сожалению, не пережили этой ночи, попав туда, где их быть не должно.
***
— Бездна — это не только ночь. — как-то говорит он Дилюку. — Моя бездна глубже, она ведет в другую сторону. — Кэйа грудью лежит на столешнице, смотрит на привычно напряженную спину мужчины и замирает на оттенке крови его волос, наслаждается переливами неонового света на них, пока какие-то попсовые песни играют в его баре для детей света. — Хотя ты знаешь.
Дилюк знает, видел это собственными глазами. Сам же помогал упасть в то состояние, что раз за разом призраком приходит к нему. Дилюк знает, а потому лишь напряженно молчит, ожидая, когда придет его очередь в череде неосознанных всплесков охоты.
Кэйа одержим — это известно старшим очень хорошо. Кэйа одержим — это не поддерживается, но его любят за это. Любят за ночное крыло над их небольшой организацией, состоящей из совершенно разных людей.
В свете серебряных бликов звезд его синие волосы почти сливаются в единую массу с ночным небом. Его запятнанные мглой глаза — признак потери, перехода в другую ступень.
Дилюк видел, как его названный брат впервые ощущает зов перенасыщения и был напуган меняющимся обликом добродушного парня. Сожалеет ли он о том, что сбросил Кэйю с моста легких попыток удержать свою жизнь в собственном теле, не дать никому забрать ее? Возможно. Но не в моменты, когда тот вытаскивает попавших в неприятности юнцов, не тогда, когда Кэйа заваливается к нему раненным сразу в комнату, без объяснений припадая к плечу и выдыхая так тихо, что становится ясно — даже этой силы против их врагов недостаточно.
Но он жалеет, когда видит жажду после месячного перерыва, когда находит остатки неразрушенных тел, когда видит покореженные души, лежащих в больнице простых людей.
Кэйа давно перешагнул грань, но он еще старается держать себя. Особенно это видно по первому выжившему. Юноша год удерживал брата на плаву, пока тот не сбежал, гонимый жаждой, пока сам он не перешел на этот путь.
Дилюк слышал: Каэнри'ах — изначальная Бездна, зародышами есть в каждом, но все самостоятельно могут прийти к ней.
***
Под грозовыми тучами в пожаре уничтоженной мечты рождается ночное крыло. Пока тела родителей охвачены пожаром, пока ближайшие деревья покрыты слоем льда, пока в глазах одного желание отомстить, а другого — холодный пепел и отчаяние, стоящие люди в масках смеются над попытками подростков сделать хоть шаг в их сторону. В ту ночь Кэйа испытал всепоглощающий ужас от осознания своей слабости. В ту ночь он чуть не потерял брата вместе с родными ему людьми. В ту ночь Кэйа познал безумие.
Дилюк с недоверием оглядывает разорванные тела, покрытые тонкой коркой льда. Он с недоверием осматривает собственные раны и панику в сияющих глазах друга. Дилюк медленно осознает, что если бы не его всплеск пламени, то взрыв бы не произошел. Если бы Кэйа не успел, то сейчас бы не было их обоих.
***
Воспоминания прошлого давят, но за это время он не сдвинулся в сторону Кэйи, оставляя его самостоятельно разбираться с давлением силы, вырывающейся на волю.
А Кэйа и не против такого, шагает в одиночестве по темным, пустым улицам городов, где всегда найдется тот, кто захочет напасть на беззаботного молодого человека. Он не против, наблюдая за медленным разрушением собственного тела и разума.
Кэйа поет о любви к жизни, о северном шторме, усмехается музыканту, когда тот начинает играть мелодии их собственных песен, дает тому специальную плату и уходит под рассвет, пока серость часа еще укрывает город.
Кэйа почти с нежностью теребит волосы тех, кто попытался устранить угрозу, спиной ощущая взгляд того, кто медленно встает на этот же путь. Мужчина улыбается поломанному телу с еще теплящейся искрой. Он дает шанс понять наблюдателю, кем он является на самом деле. Малышам еще рано, но ему можно открыть завесу истории их ночи.
Кэйа движется быстрыми шагами в грациозном танце, не упускает из кольца сетей никого, держит до последнего, вспоминая о комнатах отдыха для таких жертв лишь в случае, когда попадается человек дня.
Кэйа безумен, и он тащит за собой своего ученика.