Потолок белый. Абсолютно. Барб помнит, как самостоятельно белила его пару лет назад, когда только въехала в эту квартиру. И обои клеила сама — светло-серые, с чёрными силуэтами деревьев, и люстру покупала в форме снежинки.
Потолок белый и чистый. А красные брызги ей, должно быть, померещились.
Барб заворачивается в одеяло как в кокон — из открытой форточки тянет ледяной сквозняк. Раньше ей никогда не было холодно, даже с окном нараспашку и минусовой температурой в комнате. Ирбисы не мёрзнут, как правило, а теперь она мёрзнет постоянно. Пижаму бы надеть или форточку закрыть — но не может ни того, ни другого с некоторых пор.
Одежда стесняет движения, словно силки, что облепили со всех сторон, словно Барб куда-то тянут, волокут. Она и под одеялом спать не могла первое время, но тогда из-за жуткого холода, пробирающего до костей сквозь густой мех, не спала вовсе.
Форточки теперь открыты всегда, и в комнате, и на кухне, иначе Барб задыхается. Воздух кажется ей спёртым и тяжёлым, в ноздри будто лезут вонючие призрачные черви с острым запахом железа, ползут по носоглотке прямо в лёгкие и грызут их изнутри. Её тошнит каждый раз, стоит только закрыть доступ к свежему воздуху.
В комнате светло — первые тусклые лучи солнца пляшут по стене. Барб пора спать.
Теперь она засыпает только на рассвете, а ночью включает лампы — даже в ванной и прихожей. Когда в квартире горит яркий свет, становится не так страшно.
Ирбис знает, чего боится. Временами ей чудятся тени, стелющиеся из тёмных неосвещённых мест, — тени тонкие и изящные, с рогами как спицы, они шепчут что-то неразборчиво и хрипят. Барб понимает, что всё это игра воображения, но не хочет быть убитой рогами-спицами. Спать спокойно она может лишь днём, ведь ни разу ещё не видела теней до захода солнца — значит, они приходят только ночью.
Барб сворачивается в клубок, затыкая щели своего кокона и укутываясь в него полностью — кроме морды. Носом втягивает прохладный воздух, закрывает глаза и наконец засыпает.
Сон всегда один и тот же — с некоторых пор.
Вот она, Барб, идёт с работы. Сегодня отпустили пораньше, и она решает прогуляться, прежде чем зайти в метро. Ей нравится центр Зверополиса: могучие высотки, причудливые цветные здания, ворох всевозможных магазинчиков. Но даже в этом сплошь застроенном районе находится место для зелени и воды. Ирбис неспешно бредёт вдоль канала по узкому скверу. Солнце уже село, и вода играет бликами загорающихся городских огней.
Вокруг ни души, но Барб отгоняет страх прочь — чего ей бояться? Зверополис не самое спокойное место, но для многомиллионного мегаполиса он весьма безопасен. Преступления если и происходят, то в какой-нибудь глуши вроде Тропического Леса, а здесь подобного быть не может: ещё ни разу никто из знакомых Барб не сталкивался в сердце города с грабителями. Повсюду камеры.
Впереди уже виднеется замкнутый круг канала. Барб туда и нужно — в подземку, на станцию Новогорная, чтобы добраться до Тундратауна. Она покидает сквер, переходит дорогу с редко проезжающими машинами и ступает на тротуар. Улочка прямая, дома на ней аккуратные, с витыми балконами и крылечками. Но фонари не все горят, и это кажется Барб странным. Наверное, лампочки погасли совсем недавно, и работники ещё не успели их заменить. Центральный район всё-таки.
Одно тёмное пятно. Слева чернеет закоулок — и хотя ирбис знает, что ничего там нет, кроме мусорных баков, всё равно ускоряет шаг, пока не выходит на свет.
Второе пятно. Без закоулка, к счастью, но лапы не могут идти медленнее. Барб мерещится, что кто-то за ней следит. Бред, конечно, кому это нужно? Однако доводы не действуют на колотящееся сердце и непроизвольно изгибающийся змеёй хвост.
Третье пятно — и снова закоулок. Она бросает беглый косой взгляд в его глубину и будто бы замечает бледную фигуру.
Дыхание перехватывает, Барб готовится бежать. Но в следующую секунду что-то хлопает и врезается ей в шею.
Боль от ушибленного места мгновенно разносится по телу, и Барб со сдавленным криком падает наземь.
Боль вспарывает каждый мускул, каждую клеточку кожи, каждый нерв. Боль впитывается в кости, и они ноют так, что ирбис не может даже кричать, только мычит.
«Помогите, кто-нибудь!»
Кровь вскипает и пылающей лавой бежит по венам — к груди, лапам, животу. Барб ощущает только боль и жар, жар и боль, хотя выгибается на жёстком пыльном асфальте, скрючивается и извивается, словно пытаясь сбросить шкуру.
Боль достигает головы, и ирбис забывает, как дышать. Но тут же вспоминает, когда сотни иголок вгоняются под череп, и улицу оглашает дикий вопль. В глазах темнеет, крик переходит в рычание.
Боль вспарывает сознание, и его ошмётки растворяются в жадной властной ярости.
Дальше сон другой. Он вовсе не её, потому что это не Барб.
Кто-то хищный стоит на четырёх лапах и принюхивается. Воздух тоже стал другим — более полным, насыщенным, и в нём отчётливо можно расслышать запах жертвы. Она рядом.
Кто-то голодный идёт по следу, наклонившись к земле, в сторону тёмного закоулка. Только там сейчас стало светлее: в дальнем углу, возле забора виднеется какое-то животное. Оно сидит, и это сайгак, щуплый, неопрятный и явно пьяный, судя по запаху. Глаза его расширены в ужасе, рот открыт, а спиной он вжимается в заборные доски.
Не-Барб ступает мягко и беззвучно, медленно подбираясь к добыче. И чем она ближе, тем острее чувствуется омерзительная горечь страха. За пару метров до сайгака Не-Барб с глухим рыком прыгает.
Челюсти сжимаются прямо на тонкой шее, и на зубах хрустят позвонки. Голова безвольно откидывается назад. Убийца раскрывает пасть — из ровного ряда ран с бульканьем выходит тёмная кровь, заливая дырявую футболку. Копыта ещё дёргаются.
За разорванной одеждой следует шерсть, и челюсти вгрызаются в тушу, выдирая целый кусок плоти. В ноздри бьёт тёплый запах крови и свежего мяса. Хищник жадно кусает, глотает, обгладывает, доходя до рёбер и брюшины. Внутренности горячие и скользкие. Не-Барб лентой вынимает кишки — хлюпая, они валятся на землю; поедает чуть прогорклые печень и желудок, в котором сохранились остатки пищи, пропитанные алкоголем. Чтобы добраться до сердца сквозь рёбра и лёгкие, приходится поддеть его через брюхо лапой.
Перед тем как сон кончится, она всегда смотрит в стеклянные глаза убитого сайгака.
Звенит будильник. Барб выключает его, высунув лапу из кокона, и лежит так ещё несколько минут. Скоро вечер, надо зажечь везде свет, пока не стемнело. Только эта мысль заставляет её покинуть тёплое убежище. Потягиваясь, она смотрит в потолок — на нём вязкая тёмно-красная лужа, с которой на кровать падают густые капли.
Барб говорит вслух: «Потолок белый и чистый». И он действительно становится таким.
Она плетётся на кухню, ёжась от холода, — хвост волочится по паркету, и кажется, что это не хвост, а выпавшая из брюха кишка.
Барб берёт хвост в лапы — он пушистый, мягкий и похож на змею. Это просто её хвост.
В холодильнике истекают кровью печень, желудок и сердце.
Нет. Это рыбные консервы в банках и овощи.
Барб выписали месяц назад, и она справится.