Она стояла на перроне. Хрупкая, словно хрусталь, нежная, как бутон розы, и совершенно незаметная для спешащих по делам прохожим. Они проходили мимо неё, грохоча своими тяжёлыми чемоданами и волоча набитые доверху сумки. Мужчины в пальто, женщины в шляпках, никто не мог уловить её шлейфа, лишь пара друзей расстающихся до следующего лета, смутно ощущали Её присутствие.
— Что-то мы рано пришли. — Сетовала девушка, миниатюрная брюнетка с каре, подрезающая волосы по новой моде, до скул; она носила светлую куртку, под стать подчеркивающим бёдра бриджам.
— Ничего, подождём, — отвечал её друг, подтянутый юноша в расцвете сил, знающий достоинства своего торса, и носящий зачастую обтягивающие майки. — Благо поезд приедет совсем скоро.
Она стояла на перроне. Она — воплощение неосуществленных прикосновений, оставленная за порогом весны. Сотканная из быстрых взглядов, рожденная в пламени треволнений, ей не удалось воплотиться в лепесток гуляющий по ветру, щекочущий щёки румянами.
— Ты точно всё собрал?
— Микаса!..
— Что? Я переживаю. А если ты что-то забыл…
— …То ты перешлёшь мне это по почте. Впрочем, по приезду к тебе, я почти не разбирал чемодан, поэтому едва ли что-то мог оставить. Разве что одну из футболок…которые ты брала. — С укором закончил юноша, но в тоне его не было намёка на обиду. — Говорил я тебе: девушки должны носить платья.
— Да, да, старая песня.
— Вот если бы ты носила платья, у тебя уже давно появился бы парень.
— Мне не нужен какой-то парень.
— Ну, выбери себе парня по вкусу. Молодость, она на то и создана, чтобы знакомится и гулять.
— Ты старше меня на месяц, а нотации читаешь, точной мой дед.
— Мудрости не в цифрах.
— Присядь старичок, остеохондроз замучает.
Она стояла на перроне.
…И наблюдая за двумя друзьями, всё её существо ласкали приливы неги. Ей нравилось, когда Микаса и Эрен проводят время вместе. Например, несколько дней назад, они ходили на пляж. Домой вернулись только поздним вечером, вовремя, когда летнее солнце окрашивает небо в нежный цвет кунцита.
Тем вечером Микаса присела на диван дожидаясь своей очереди воспользоваться душем, и там же уснула. Она проснулась сразу, как только вышел Эрен, но не подала виду и юноше пришлось поднимать её на руки, чтобы переложить на удобную кровать. Прямо как в детстве.
Но сейчас они стоят на перроне, и поезд их вот-вот должен прибыть.
— Слушай, Микаса, я хотел сказать.
— Да!..
— Ну короче, мне…
— Тебе?..
— Как-то противно на душе… Ты была такой гостеприимной эти две недели, а я как нахлебник… Короче, спасибо тебе большое. За всё. Ты была и останешься моей самой близкой подругой.
— Знаю, но к чему ты это повторяешь?
— Чтобы сказать спасибо.
— Ты уже сказал его, когда носил меня на плечах.
Она стояла на перроне, и вспоминала тот день, день когда они вернулись в детство.
В детстве, Эрен и Микаса часто гуляли вместе, а их семьи так дружили, что едва ли не признавали детей братом и сестрой. Но однажды, семья Эрена переехала в город, и с тех пор, они общались исключительно по стационарному телефону.
Но вот прошло семь лет, и повзрослевший Эрен, решил наведаться в родной край. И детство вернулось. Вернулись прогулки за ручку, ведь в детстве Микаса была очень стеснительной девочкой, и Эрен всегда водил её за руку. Сейчас это выглядит очень двусмысленно, но молодые люди не гнушаются этим. Они близки, как могут быть близки брат и сестра, но близость их никогда не переходила границы дозволенного.
…Никогда не заходила дальше объятий.
Поэтому она стояла на перроне. Она — крылья бабочки, усики пчёлки ласкающей нектар; она облачена во флёр, благоухающий летними вечерами у костра. Глаза её звёзды, сверкающие другими мирами, где находит она своё пристанище.
Но сегодня она стояла на перроне.
Она стояла на перроне. Шёпот её волновал всё существо Микасы, но девушка не смела открыть пересохшие губы, и казалось влага из глаз перешла в ладони.
— Эрен.
— Да, Микаса? Что с тобой? Ты вся побледнела.
— Мы ведь близки?
— Конечно.
— И ближе человека у тебя не будет?
— Конечно нет. А почему ты спрашиваешь?
Она стояла на перроне, но уста её не двигались.
Она стояла на перроне. Мне хотелось подойти к ней, спросить: почему ты, Венера Сердобольная, Мать Природа стоишь здесь? Кто оставил тебя, и кто посмел выгнать из сердца своего? Почему же, почему же это случилось?!
«Они бояться».
Но чего им боятся? Ты даёшь приют жаждущим, открываешь двери свои для каждого и сила твоя, главный двигатель этого мира. Да, благодаря тебе человек живёт, и больше того — творит. Рафаэль писал Велату под твоим присмотром, Дюма спал на твоих коленях; ты целовала чело Микеланджело и он придумал Джаконду, гуляла с Гюго по Собору Парижской Богоматери, открывая ему секреты латыни. Каждый признаёт твоё величие. Бог взывает к тебе днём, дьявол — ночью, но оба они, как инь и янь не могут жить без тебя, ибо ты есть центр их вселенной.
«Они не узнали меня».
Да разве можно тебя с кем-то перепутать? Да, ты пренебрегаешь приглашениями, и приходишь когда тебе заблагорассудится; вызвать тебя невозможно. Но что с того? Зато когда ты являешься, — о, гений чистой красоты! — это нельзя ни с чем спутать. У человека вырастают крылья, и весь мир становится его другом, всё кажется краше чем оно есть. Разве это можно не заметить? И тем паче пренебречь!
«Вы дали мне хороший портрет. Право, я будто встретилась со старым другом. И как другу отвечу, что не могу заставлять одного открыть своё сердце другому, если на то нет его воли. Да, это может быть грустно, но зато справедливо.
Разве имею я право пренебрегать одним, во благо второго? Этот союз обречён на неудачу. Зачем мне рождать калеку? Это очень несправедливо. И те кто рискуют подобным зачатием, не имеют право обвинять меня, ибо делают это за моей спиной. Вам ли, пиит, не знать об этом? Из-под вашего пера вышло столько драм, так пусть слёзы и боль останутся на страницах романа, а жизнь будет преисполнена счастьем и улыбками».
Так ответь же мне, мать всего живого, где отыскать этим молодым людям своё счастье? Где ты явишься к ним, и какой облик примешь?
«Не здесь и не сейчас».
Она стояла на перроне. Послышался гудок, и пассажиры увидели свой поезд, приближающийся длинной змеёй на фоне зеленеющих лугов. Начались волнения. Мужчины в пальто закрывали газеты, вставали с лавок. Женщины со шляпками, кончали с булочками, допивали воду.
— Ну наконец-то, — нетерпеливо причитал Эрен. — Вот и поезд.
— Так рад уезжать?
— Нет! — И словно ощущая, какую-то внутреннюю потребность, приобнял подругу за плечи. — Ты ведь знаешь, как круто мы отдохнули.
— Да, очень… Но тебя ждёт город, учёба, подруги…
— Когда есть второе, на третье не остаётся времени.
— Вот и правильно, нечего по всяким ходить.
Поезд остановился на перроне, обдувая совсем близко стоящих паром из-под колёс. Стали забираться первые пассажиры. Эрен торопился с чисто мальчишеской поспешностью.
— Стой, — остановила его под руку Микаса, и в глазах её блеснула неуверенность, а губы дрогнули. — Мы ещё встретимся?
— Что за глупости? Да!
— Не забудешь?
— Тебя? Тебя невозможно забыть.
— Тогда целуй.
— Что?.. Микас, ну нам же не по пять лет…
— На прощание. Целуй. Давай. Ты сам себя задерживаешь. Да, в щёчку, вот сюда. Во-от. Так лучше.
— Всё. Побежал. Передавай привет бабушке и тёте. Люблю и целую всех.
— Да, обязательно. Я тоже…люблю.
Но последние слова уже не достигли Эрена. Он взлетел по лестнице, и исчез в одном из вагонов поезда.
Микаса продолжала стоять на перроне, до тех пор, пока поезд не растворился на горизонте.
Она осталась на перроне. Иногда Микаса навещала её, фланируя по вокзалу и вспоминая, своё прощание с Эреном. Месяц назад от него пришла телеграмма, где кроме успехов в учебе, юноша хвастается своей новой пассией.
Да, Эрен нашел девушку, даже более того, невесту (чёрт ему подсказал), и писал, что не может приехать этим летом. Не сумел, он приехать и в следующем году, и через год… Они продолжали общаться с Микасой через стационарный телефон, но разговоры их становились всё короче. Пока однажды не прекратились…
Она стояла на перроне, и слёзы горечи капали на скомканный билет. Её поезд ушёл, вокзал опустел, но она продолжает бесплодные мечтания, питая ими своё существо.
Она осталась на перроне…