Эрик несётся в больницу так быстро, как не гнал ни на одной гонке. Мысль об аварии бьётся в его голове птицей, только вот уже не о своей и не о той, которая может случиться прямо сейчас, учитывая то, как лихо он перестраивается из ряда в ряд и пролетает на красный.
В аварию попал Джейсон. Жив остался, да, но Эрик прекрасно знает, что это ещё ничего не значит. Сколько времени ему самому потребовалось, чтобы жить как раньше? Сколько алкоголя, таблеток, срывов, сколько… В общем-то, чтобы жить дальше, ему понадобился Джейсон.
Строгий и бескомпромиссный Джейсон, вытащивший его из дерьма Джейсон. Безрассудный, смешной и ласковый Джейсон. Джейсон, который сказал ему тогда, завалившись в засранную квартиру, насквозь провонявшую отчаянием: «Сейчас ты встаёшь, Кинг, и мы доказываем всему, мать его, миру, что нихуя Икар не пал, ясно?»
Джейсон, который Эрика больше не узнаёт.
Амнезия, говорят врачи, такое бывает. У гонщиков-то вообще — чаще, чем хотелось бы. Эрик думает: чаще, чем, блять, должно быть. Это несправедливо. Это нечестно.
Кто угодно мог попасть в чёртову аварию, даже сам Эрик бы скорее попал во вторую, но не Джейсон, управляющий машиной, пусть даже не гоночной, лучше, чем собственными двумя. Только не он. Занесло, говорят полицейские, не успел затормозить, такое, увы, бывает. Хорошо хоть жив остался. Эрик, глядя на бритого, в швах, в больничной пижаме, Колчека, сомневается, что тот — жив. Даже если остался в живых, это не тот Джейсон, который смеялся тем вечером в трубку — буду через двадцать минут, Эрик, если проскочу на красный — и обещал в тысячный раз обыскать всю квартиру на предмет завалявшихся журналов времён аварии. Той аварии. Нет, это не Джейсон, не его Джейсон.
— А вы, говорят, мой тренер? — улыбается чуть растерянно.
— Ну раз говорят, — пожимает Эрик плечами легкомысленно так, будто бы боль не ворочается внутри при каждом взгляде на Джейсона, — значит, получается так.
Говорят… Все вокруг только и делают, что говорят.
Эрик снова стопками собирает журналы, и больше некому его остановить.
Эрику снова снятся кошмары, и больше некому его от них защитить, забравшись в постель в половину пятого утра, потому что — веришь, нет? — на диване в гостиной отвратительно неудобно, и только поэтому.
Джейсону, чтобы жить заново, не требуются ни таблетки, ни алкоголь, ни срывы, только руль в руках и немного поддержки. Он учится как ребёнок, и смеётся, когда получается, так же громко.
И целует-то по-подростковому свободно — Салима — возле трибун после каждой тренировки. Салим, наверное, оказался простым. Салим никогда не заливал горе литрами алкоголя, не обрастал горами мусора и не кричал во сне, нет, Салим улыбается и шутит про аварию походя, словно это пустяк. А Джейсон смеется, по-мальчишески громко, и влюбляется — в Салима — кажется, всё больше.
Эрик может понять почему.
Он понимает, правда, особенно когда Салим подходит к нему после тренировки, весь такой сочувствующий, обеспокоенный даже, и кладёт руку на плечо.
— Эрик.
Видит бог, Эрик не злится, ведь кто, как не Джейсон, после всего заслуживает лучшего; Эрику просто немного… Да черт с ним, Эрику хуево, словно дергает фантомной болью что-то, что он потерял, чего лишился, вот только руки-ноги на месте, и болит совсем не тело.
— М? — он смотрит на ладонь на своём плече будто бы даже удивлённо. — Что такое?
— Ты переживаешь за него, я вижу. Джейсон твой первый подопечный, а тут ещё и авария, но он будет в порядке.
— Я знаю, — убирает руку с плеча Эрик и улыбается будто бы даже расслабленно. Он не может винить Салима в том, что тот не понимает: Джейсон не просто подопечный. Об этом не знал никто, кроме них, а теперь Эрик и вовсе остался единственным, кто помнит.
Да, Джейсон будет в порядке, но Эрику всё ещё снятся кошмары, а стопки журналов растут.
Дверной звонок в половину пятого ночи звучит как спасение.
Слишком неуверенное для Джейсона, но настойчивое «надо поговорить» — как благословение.
— Проходи, — соглашается Эрик, разбуженный минут десять назад очередным кошмаром. — Я как раз делал кофе.
И никогда ещё ничто не ощущалось правильнее, чем Джейсон, сидящий на столе в его кухне.
— Так о чем…
— Ты снился мне.
Ложка вздрагивает у Эрика в руках, и кофе рассыпается по столешнице; так же рассыпаются на долю секунды все его мысли. Джейсон, выпалив признание, не ждет, пока Эрик придёт в себя, продолжает говорить, то ли боясь передумать, то ли спеша поскорее разделаться с этим:
— Точнее, я думал, это Салим, ну знаешь, мы с ним-
— Знаю.
— Так вот этот сон… О, черт возьми, такое надо видеть, — Джейсон смеётся, запрокинув голову, и видит бог, Эрик никогда в жизни не чувствовал такого облегчения. Джейсон вспомнил. — Там был ты, Эрик. Это были воспоминания, а не сон, да?
— Ну, получается так.
— Тогда… — Эрик слышит, как Джейсон спрыгивает со стола, ждет: вот сейчас он подойдёт — конечно, бесшумно как всегда — прижмется со спины; черт, Эрик так по этому скучал. — Тогда мне жаль, что так получилось. Выспись, ладно? У нас завтра последняя тренировка перед заездом.
— Конечно.
Конечно. Конечно, Джейсон стоит у двери. Улыбается, почти как раньше, и в его взгляде, зацепившемся за журнал на столе, на мгновение мелькает что-то от прошлого него. Но мгновением спустя он снова — Джейсон, спешащий к Салиму.
Амнезия не забрала у Эрика Джейсона, она забрала Джейсона.
И Эрик, снова из-за аварии, снова остался один. Вот только на этот раз уже некому его спасти.
Ой ляяяЯЯЯЯЯЯЯЯЯ