— Ремиссия? — на самом деле это почти смешно, потому что… Ну его психиатр так не считает. Объективно. Прошло три года, его так называемой терапии, и он вряд ли изменился хоть на йоту (ну ладно, седативные притупили желание вырезать папашу из этого мира, бонусом, отношения с матерью вышли на новый уровень — но это заслуга их маленькой тайны на двоих.)
Шото весь какой-то резко… Выросший. Сидит себе по ту сторону аквариума (ну а как ещё прикажете обзывать этот современный концепт человеческого гуманизма? Не тюрьма же, нет, что вы, его психиатр все утверждает? что он тут на относительно добровольных началах. Уржаться, верно?). Но он не об этом.
Он о Шоточке. Раздался в плечах, резко и как-то по-отцовски, отрастил гриву длиннее, чем у Юми и взирает на мир чуть потеряно, не успел выгореть в геройстве, но кажется потерял что-то основательное человеческое.
Даби (Тойя, как настаивает его психиатр) такое за версту чувствует. Нервозность, море молчаливых вопросов и недомолвок. Братец весь из них состоит. Из недомолвок и тайн, главное, что он сам от себя их спрятал, хотя любому кто знал как и куда смотреть все казалось очевиднее некуда. Вот как сейчас.
Кейс: нездоровое влечение к брату, — вошло в студию.
— Твой психиатр…
— Убери этот тон нассавшего в тапки кота, — Даби прислоняется плечом к пуленепробиваемого стеклу. — И прекрати строить из себя мистера невинность. Ремиссия, хуисия, это не важно. Не ходи вокруг да около.
Шото вздыхает. Абсолютно идентично, как и мама, этот вздох означает: Ты утомляешь. Сядь и послушай.
Так что он так и поступает, ради приличия же. Садится напротив по-турецки подперев щеку кулаком и взирает на мелочь. Который перегнал его резко на пол башки.
Братец кусает губы.
— Геройская комиссия и суд дали добро на условно досрочное, с рядом… Ограничений.
Это печально. Значит ошейник сдерживающий силу, хрен снимут. Но Птица предупреждал о таком, в стиле, если бы да кабы, но Кейго болтает, что в голову взбредет и приходит сюда далеко не на птичьих правах.
Их разговоры не пишутся, в отличии от разговоров с Шоточкой, матушкой и Юми с Нацуо. Ах, ну да, еще диалогов с отцом, если это можно назвать диалогами (психиатр считает, что десяток слов за два часа от него в сторону Энджи — это пиздец победа, пусть считает, Даби не жалко).
— А судя по твоему лицу меня ждет смертная казнь, как минимум. В чем подвох помимо очевидного?
Такой большой и такой нелепый. И это парень, которому хватило смелости поцеловать его три года тому назад, до того, как Даби очень зло и неиронично запихнули в аквариум.
Шото свою любовь умеет лелеять и хранить, на долгосрочной основе. Возможно и понимает, что ему самому до психиатра не мешало бы дойти, но стойко молчит, как партизан. Возможно, придерживается матушкиного принципа: Если закрыть на проблему глаза, то ее вроде, как и нет.
Но проблему выпускают по условно-досрочному, так что…
Шото вздыхает.
*
Ошейник. Психиатр трижды в неделю. Обязательный контакт с семьёй и ограничение по передвижению. Почти что домашний арест, с оговоркой на то, что условие может нарушаться, если сопровождать Даби вызовется про-герой. В доме такой один. Второй неясной тенью маячит на задворках сознания, напоминая о горечи всего совершенного дерьма.
Папочка наверняка заявится…
Даби касается порядком отросших волос (еще полгодика и может нагнать двухцветную Рапунцель).
Но смешнее всего это удачный ребенок, который настолько явно не понимает куда себя деть и что делать, когда… Преграды в виде толстого стекла между ними нет.
Его так явно тянет коснуться, сделать глупость, что это ощущается зудом на коже.
Запястья. Талия. Шея… Губы. Разноцветные умные зенки то и дело задерживаются на губах Даби (называйте как хотите, ему если честно уже не принципиально).
— Даже не обнимешь после столь нашей длительной разлуки? — ерничать получается лучше всего. Даби комично широко разводит руки, привычно устраивая цирк. — Я не кусаюсь.
А раньше мелочь без зазрения совести прижался бы к нему. Недо-ласка с очерченными границами, когда он в старой квартире на отшибе Токио, осторожно обходил скрипящие половицы и утыкался носом в шею, шумно дыша.
Золотой ребенок.
Шото потирает пальцами переносицу и несмело касается его запястья. В его глазах отчётливо читается: Пожалуйста не здесь. Не под камерами, не когда ты вышел из своей клетки.
Надзиратели напряженно смотрят на них, не улавливая контекста размером с планету. Ну-ну.
Смешок слетает с губ острой шпилькой и задевает чужой разноцветный затылок, Шоточка идет к выходу. Даби делает шаг за ним.
*
Мир взрывается яркими бликами, солнце, шум города, что наверняка заметно изменился за проведенное вне социума время. Даби рефлекторно прикрывает глаза тыльной стороной ладони и делает глубокий вдох.
Не то чтобы он скучал по ароматам выхлопных газов, но… Здесь пахнет свежескошенной травой (за территорией хорошо следят), выпечкой из какой-то кофейни (или столовой, что расположена на первом этаже корпуса, где содержат не совесем отбитых жизиков), чужим одеколоном и… Свободой.
В горле против воли встает ком. Новая кожа слишком чувствительна ко всему, к зною, к дорожной пыли и… Прикосновениям.
Мозолистые длинные пальцы осторожно отводят запястье в бок. Мелочь позволяет губам чуть дёрнуться в намеке на усталую знакомую, почти забытую улыбку. Видеть ее в миллиметре от себя и впрямь непривычно.
Все слишком по-новому и напускная бравада тлеет углями в душе. Синее пламя несмело облизывает то, что осталось от ветвей ненависти, самоедства и одиночества. Когда тебя три года упорно касаются только в перчатках и только для забора анализов, это не весело.
Теплая кода, касающаяся кожи… Восхитительно.
— Пойдем в машину, Тойя, — «пожалуйста» тает в воздухе табачным дымом, что веет от охранника закрытой клиники для «особых» пациентов.
Ограждение не изолирует это место в достаточном плане, но… Высокие стены с колючей проволокой выглядят эффектно.
— Веди, удачный ребенок.
И Шоточка наконец расслабляется.
*
Ощущения схожие с теми, когда он вышел из комы. Так же непонятно как жить дальше и хочется со всех ног нестись домой. Просторная футболка, притащенная мелочью, вечно съезжает с плеча, а про штаны и вовсе хочется молчать. Они держаться на честном слове, хорошо хоть сидя не спадают.
— Принес то, что было самому мало, — виновато выдает Шото не отрывая взгляд от дороги. — Не знал твоего размера, вот и…
Даби высовывает ладонь в окно и ловит попутный ветер рукой. Кожа так дышит, приятно, он закрывает глаза сосредотачиваясь на новом аромате свежего кожаного салона авто, запахе обновленного Токио. Попутный ветер, утренняя прохлада, они едут за город по новой дороге. Запах недавно положенного асфальта тоже все еще витает в воздухе и мешается в причудливый коктейль.
Неуверенное поглаживание пальцами выпирающих костяшек левой руки, выводит из транса.
Хитро.
Но он хитрее на этом поле, даже потеряв три года в общении с нормальным социумом (как будто он когда-то общался с нормальными людьми. Семья, Лига и Птица не в счет, их тоже можно назвать здоровыми с поправками на «но» и «если»).
— И это всё, шедевр?
— Тойя, пожалуйста… — он говорит так, словно Даби другой подвид млекопитающих, который несет полную ахинею, с набитым ртом и разбирать этот бред не хочется, да и не нужно.
— Ну не знаю, — смешок колет губы острой бритвой. — Думал ты хоть наедине оттаешь. Завалишь меня на заднем и сидень и…
— Тебе физически сложно все не сводить в постельную тему или недотрах настолько сказался? — Даби не собирается этого отрицать, но ему понравилось, как прозвучала эта фраза. Как мягко язык Шоточки скользнул меж губ. Как яркие лучи солнца пронзили холодные белые пряди, буквально подсвечивая их изнутри.
Кончики ушей у мелочи знакомо алеют, мерцая словно пламя сигнального огня в ночи.
И кого ты пытаешься обмануть?
— Я все вижу, малыш Шо, — намеренно вытягивая гласные, резюмирует Тойя (и так только рядом с ним. Ну и, пожалуй, с Ре… мамой). — Боишься, что выкину какой-то фокус и засосу тебя при всех?
— Тойя, — и снова этот тон. Да они сегодня на рекорд идут.
Ошейник, ограничивающий силы, чуть давит и хочется стянуть его, наконец почувствовать себя свободным и в этой мере, но… Решение суда. Эта штука на нем, если слишком сильно повезет, может и не на пожизненно. Лет на тридцать? Может меньше?
Повезет и к сорока станет нормальным членом общества. Аж смеяться захотелось.
— Я, вообще-то, серьезно, — укладывая голову на приборную панель, честно, максимально насколько может, говорит Даби. — Я скучал, подрачивал иногда на твой светлый облик по телеку.
Кадык братца знакомо дергается, вверх-вниз, тонкая бледная кожа шеи и просвечивающие синие венки, бегущие причудливыми змейками.
— Твой язык любви — это нечто.
— Мой язык, вообще, подарок. Могу продемонстрировать, если ты будешь паинькой и свернешь в лесок, — тянет сунуть руку между чужих ног, только подобный финт их со стопроцентной вероятностью приведет к аварии.
Шото сжимает губы в плотную линию, сдерживая смех и напряжение.
///
Первый год.
— Это был припадок, — оправдание звучит жалко и убого. — Не стоит беспокоиться.
Знал же, что хуй, что выйдет, но все равно попробовал.
Таблетки, из-за которых его изначальное ментальное состояние улучшилось, теперь наоборот давали эффект бетонной стены, что обрушилась на его голову спустя года. Состояние не стояние и вечное ощущение «вертолета». Только в ментальном плане, его выворачивает от самого себя и так по кругу.
Непрожитые эмоции, все что было заперто в персональном крематории и что так и не удалось в себе сжечь.
Все навалилось разом.
Мама по ту сторону пуленепробиваемого стекла прижимает ладонь к гладкой холодной поверхности. Жест молчаливой поддержки.
Я рядом.
Только говори.
Я знаю какого это открыть глаза, после попытки… Почти удачной.
Она открывает рот собираясь что-то сказать, но вероятнее всего вспоминает, что камеры все пишут, что вероятнее всего Энджи это увидит, услышит и тогда… Вопросов явно не избежать.
А свой секретик Рей Химура хотела унести в могилу. Даби понимал ее в этом стремлении. Жаль, что с ним теперь так не выйдет.
— Тойя…
— Расскажи, как у тебя дела, — борозда на шее печет и жжется. В памяти все еще фантомное ощущение узла простыни, что перекинута через балку и душит-душит-душит его. — Юми сказала, что дело с разводом почти закончено.
Мама касается коротко подстриженных волос и не спеша медленно, словно чертову сказку рассказывает про гребаный бракоразводный процесс.
На душе почему-то становится спокойнее.
*
Дом стоит настолько на отшибе, что отсюда можно выехать только на персональной машине. Частный сектор, все огорожено, охрана, природа, богатые дома в классическом стиле расположенные на порядочном расстоянии друг от друга.
Птицы чирикают, переговариваются, шуршат мелкими крыльями, где-то на японской пихте скачет белка. Уединенно, почти в одиночку с природой. Даби на пробу подпрыгивает на мягкой зеленой траве под ногами и скидывает кроссовки (единственное что пришлось ему в пору из шмотья мелкого).
Молодая зелень приятно щекочет ступни, роса все еще ощущается на прохладной земле, все вокруг будто поет в одном невероятном ритме. Или как будто он вновь словил приход после новых антидепрессантов и мир заиграл вкусными красками.
Дверь машины хлопает.
— Ни слова, — Даби поправляет штаны, которые в паре процентов от того, чтобы свалиться с него.
— Я и не хотел, — с мягкой кошачьей полуулыбкой откликается Шоточка, осторожно ступая по траве у ворот загородного дома.
Он возможно собирается сказать что-то еще, боязливо останавливаясь у капота машины и все еще не понимая, что можно, а что нельзя. Его тянет настолько со страшной силой… любой взгляд жжется огнем и скрывать это сейчас до смешного глупо.
Ну давай, мелочь, я весь твой.
Даби раскидывает руки в подобие объятий, ничего, если удачный ребенок хочет что-то получить, пусть возьмет сам. У него это неплохо получается.
За спиной скрипит открывающаяся дверь железных ворот…
*
Он понимает, по какой причине Юми прекратила его навещать еще месяц тому назад. Конечно, будь он на ее месте, он бы тоже, наверное, опасался реакции на подобное, это с его-то колоссальным триггером.
Руки сестры обнимают за шею ласково-ласково, перебирают отросшие на затылке пряди волос. Шуршащая юбка со снежинками, объемный свитер (и это в начале апреля, кого ты пытаешься обмануть, женщина?).
Даби чувствует выпуклый животик, что не скрывает ни объемный свитер, ни юбка.
— Ты задушишь меня, — неуверенно смыкая руки на спине, с насмешкой бормочет Даби.
Первое полноценное прикосновение, ни игра, не немой вопрос, а далеко не иллюзорное тепло. Он думает, что только Юми на такое способна без оглядки повиснуть на шее бывшего убийцы и без зазрения совести звать его братом.
— Извини, — тонкие холодные пальчики гладят по щекам и эти прикосновения самое живое, прекрасное и невероятное, что с ним случилось за последние три года. — Ты такой острый… Одни кости.
Он почти ляпает, что малышка Юми зато округлилась там где этого не ждешь, но сдерживается. Первую встречу лучше не портить подобными выпадами.
— Тебе кранты, — Нацуо одинаково с Шото прощупывает почву. — Теперь тебя закормят до смерти.
Тот же взгляд, только без любовного подтекста с вагон и тележку. Настороженность на пополам с радостью и непониманием. Нацуо с годами становится похожим на отца, больше, чем кто-либо из них. Телосложение, черты лица, рост и та же морщинка на лбу.
Видно, что он травит в себе все корни «Тодороки», осторожно и несмело заменяя на материнские повадки и совсем уж комично выстраивая что-то свое, будто их общая травма его никак не сломала. Великая слепая в их семье только одна (хотя Даби знает, что и сестрица в глубине души не простила папу за все то дерьмо).
— Я не против такого вида смерти, — взгляд матери острыми когтями и иглами впиваются в кожу. Она маячит несмелым призраком в дверях, мягко сложив руки на животе. — Шутка! Не надо так осуждающе на меня пялиться.
Тяжелая ладонь Нацу на плече греет. А его прикосновение тлеет огнем. Каждое касание теперь ощущается так. Изголодавшись по тактильному контакту, ни этому суррогату в перчатках, Даби чувствует себя мороженым на солнце.
Он буквально тает, а колени позорно дрожат.
Поцелуй Р… мамы в висок, кажется въедается под кожу, и к горлу подступает предательский ком. Который раз за это утомительно длительное утро.
\\\
Второй год.
Он говнится. Психиатр (третий за этот год) самая стойкая, идущая на рекорд, миролюбиво сообщает, что это его защитная реакция и так делать не стоит, потому что он ранит близких.
Ранить Шоточку надо постараться.
Трудно винить ребенка, который буквально угодил под перестройку и сомнительную реформацию всей геройской системы. Но справедливости ради, мелочь мог бы и дать по съебам после всего говна, что пришлось пережить.
Железный штырь в грудине у него и Взыровомена видимо из одного материала. Как и клетка мозга, но Кацуки по жизни как-то отшибленный, а шедевр… отмороженный.
Иногда он сидит молча, как сегодня, задумчиво постукивает пальцами по стеклу и что-то дописывая в тетради с домашкой (послушный идеальный ребенок со своей нихрена не идеальной и палевной влюбленностью, кто-нибудь раскройте глаза, этому парню. По нему видно.)
— Почему ты это сделал?
Это… понятие растяжимое, но Шоточка с каким-то нечеловеческим упорством доебывается до попытки суицида.
Это не смешно, то есть прошел год? Но мелочь не отпустило, видно насколько его мандражит и тянет пошутить, мол, шкет, расслабься. Такого не повториться, а если и повторится, то я выживу. Не кукси губки, таблетки мне сменили.
— Было скучно. Хотел проверить есть ли у меня лимит. Ну знаешь, как у кошки? Девятый фатальный, а дальше за тобой приходит огромный волк, — он даже насвистывает мелодию из второго «Кота в сапогах», но поп-культура все еще стойчески обходит брата стороной поэтому…
— Это не ответ.
— Это не вопрос, — прижимаясь затылком к стеклу, бросает Даби. Ему не хватает пацана из прошлого, которого было интересно раскапывать и смотреть какие скелеты выйдут наружу. — Я больше не буду, ну же, младший братик, веришь мне?
Оказаться тем, кого раскапывают… Даби быть не желал.
\\\
Он думает, что суета излишня и тот факт, что вокруг него столько неподдельного и бескорыстного внимания, немного пугает (серьезно, последние три года он был феноменом в рамках клиники, чью кровь удачно использовали, для всякого рода анализов… Скрытая неочевидная двойная причуда. Задавались ли они вопросом откуда она взялась и пытались ли вывести сыворотку бессмертия на всем том биоматериале, который забирали?).
От рук Юми пахнет лимонным пирогом, моющими средствами и сама она забавно ловко носится туда обратно, традиционное строение дома, напоминает их родной и… в целом, похоже на то, что было раньше. Только половицы дубовые, а не из ясеня.
Пахнет свежим деревом, наверняка утро прошло за уборкой, готовкой и тихими переговорами: а как все будет?
Мама выглядит до смешного расслабленной, возможно теперь ей действительно спокойнее, когда все дети рядом, она с особым рвением нагоняет упущенное время. Даби думает, выучила ли она уже распорядок дня сестры? Как налаживался мостик общения с Нацуо? Прячет ли она сигареты от Шото по нычкам, как это делала, когда-то давно?
Курить охота… Выпить, кстати тоже, но сигареты сейчас более реальная цель, чем алкоголь. С его набором таблеток, явно не совместимый.
-… группу.
— Что? — кажется, социальные взаимодействия с кучей народу сразу (даже если это семья) все еще капитально не его.
— Я набрала группу на обучение по фигурному катанию, — Ре… мама заправляет короткую прядь за ухо. — Малыши до десяти лет.
— А твоя травма? — накручивая на палочки удон, негромко уточняет Даби. Он не уверен в своих словах процентов на девяносто, но… В последний раз их совместного выхода на каток, ее колено буквально распухло (он помнит это как-то до смешного отчетливо, старая травма матери, что дала знать о себе перед Рождеством). — Колено больше не беспокоит?
В серых глазах напротив мелькает действительно неподдельное изумление. Что-то из серии… Ты помнишь? Разве мы об этом говорили? На лице, где от природы всегда была довольно скупая мимика отражается в секунду яркой корочкой изморози по стеклу, вся гамма непрожитой боли и вины.
— Нацуо нашел хорошего физиотерапевта…
— Неправда, — он по-мальчишески смущенно трет шею, в абсолютно детской манере прячет глаза. — Так сложилось.
У него знакомо по-семейному краснеют кончики ушей. И это не материнское у них. У Энджи всю жизнь было так. Адаптивный ли это механизм, при учете того, что его лицо полжизни скрывает натуральный огонь?
У Фуюми заметно опухшие лодыжки. Она осторожно мостится на полу рядом с Даби, в ласковом и больше материнском жесте, обнимает его за руку.
— Он говорит так, после того, как поднял половину отделения на ноги, — закатывая глаза до соседней вселенной громким шепотом делиться она.
У сестры вообще потрясающий дар, делать любую обстановку непринужденной. Мелочь по соседству, прячет улыбку в стакане с чаем и опускает взгляд в экран телефона.
Нацуо кидает в сестру кусочек картошки (ух ты, ему как будто снова пять).
У Фуюми на вскидку месяц седьмой. На лице аккуратно тональником замазаны выступившие пигментные пятна, характерные для ее срока, она старается не налегать на еду слишком заметно и выглядит до смешного виноватой, будто бы все ждет обвинений в свою сторону за сокрытие чего-то настолько очевидного.
— Не тянись, а посиди спокойно хоть пару минут, — Даби цепляет пальцами миску с салатом. — А ты не умрешь если отложись телефон.
— Я нет, а кто-то возможно да, — Шоточка дома отпускает с плеч всю напускную браваду и как домашний котик, буквально чуть ли не растекается по половицам. — Преступность все еще не дремлет.
— Ну да, как видишь я с открытыми глазами, — вырывается само собой, хотя бы по той причине, что раньше это была вполне адекватная форма их общения.
Из груди Шото вырывается какой-то прекрасный булькающий звук, напоминающий язвительный смешок и мелкий засранец открывает рот, чтобы отбить самую тупую шпильку в мире. Когда мелочь улыбается, он будто сбрасывает пару лет жизни. Можно даже сказать, что он выглядит на свои девятнадцать.
Юми сжимает руку Даби чуть сильнее, а мама выдает страдальческим тоном:
— Мальчики, пожалуйста…
(А. Так вот откуда у мелочи взялся этот тон…)
*
Психиатр настаивала долго и упорно на разговоре с отцом, но видеть Энджи не хотелось от слова совсем. Внутренне, Даби боялся, что та субличность, остатки Тойи, недолюбленного тринадцатилетнего мальчика возьмут вверх и вся капитальная обида в перемешку с любовью выльются в неприятный коктейль, который закончится то ли в ожоговом отделении, то ли вновь в аквариуме.
Поэтому он благоразумно спускает все на тормоза.
По крайней мере в первые дни адаптации. Гуляет по новенькому особняку. Исследует границы, строит из себя нормального старшего брата на чье плечо можно положиться.
Под ногами на крыльце скрипит деревянная половица.
Да ты шутишь, женщина…
Сигареты ложатся прямо в руки из-под половицы, все в том же месте… прямо как раньше. Уму непостижимо, от кого, а главное зачем? Или старые привычки умирают настолько последними…
Слабый ток бежит по ошейнику стоит зажечь огонек на кончике мизинца. Боль отдается в шее и плечах, кожу хочется расчесать и скинуть в этом месте. Но удовольствие от сигареты определенного того стоят.
Нагретые на солнце половицы приятно ощущаются босыми ступнями (надо было обновиться по полной, чтоб понять насколько обувь ублюдский социальный конструктор).
Легкие шаги за спиной выводят из блаженной неги.
— Ты сама спрятала их в очевидном месте, — это даже не оправдание. Даби зевает и затягивается по новой. Сиги совсем легкие, но даже этого хватает, чтобы почувствовать себя гораздо лучше.
— Сила привычки, — мама забирает пачку из его пальцев, только для того чтобы вытащить себе сигарету. — Тоже после выхода из больницы места себе не находила и искала у кого бы прикурить.
Зажигалку она достает из-под той же криво положенной половицы.
В темном облегающем тренировочном костюме, с короткой, почти мальчишеской стрижкой, в лучах закатного солнца Рей выглядит не как его мать, а скорее сестра. Расцвела по весне словно сакура, оторванная от земного мира и погруженная наконец в фигурное катание, как и хотела до всего случившегося. Развод дал ей не только девичью фамилию, но и толчок на то, чтобы начать жизнь буквально с нуля.
Рей с упоением затягивается и выпускает подряд пять дымных колечек.
— Пантуешься так же перед учениками?
— Скорее. Случайно клею чьих-то родительниц, — смущенно отводя взгляд, качает головой мама, забираясь на перила с ногами. — Никогда не думала, что после развода буду иметь успех у молодых мам.
Даби давится дымом и еле сдерживает клекочущий внутри смех.
— К слову о молодых мамах…
Рей строит очаровательную страдальческую мину. Нечто подобное довольно часто проскальзывало у шедевра и совсем редко у Фуюми.
— Не поднимай с сестрой эту тему, она думает, что мы ничего не замечаем.
Тянет ляпнуть, а где же потерялся папаша ребенка, только вот… Юми вроде рассудительная. Если уверена, что потянет ребенка в одиночку то почему бы и нет. Тем более, ее ясная как божий день травма, вероятнее всего мигала красным стопом, и она до ужаса боялась оказаться в ситуации схожей с ситуацией мамы. Заложница-инкубатор в собственном доме.
— И вы все притворяетесь великими слепыми?
У мамы взгляд становится задумчиво отстраненным.
— Не все, — осторожный очевидно многослойный ответ, на простой вопрос.
— Ну да, шедевр с его врожденным навыком пропускать очевидное поймет все, когда по дому будет бегать племянник, а Нацу…
— Отрицает, как может, — Рей поджимает коленку под себя. — Все проще, чем кажется.
Ну или по крайней мере сама мама так считает.
Закатное солнце окрашивает ее белые волосы в приятный рыжеватый оттенок.
*
Помимо очевидного, мелкому явно доставляло какое-то извращенное удовольствие играть в прятки в пространстве площади огромного дома. Конечно, геройская деятельность выматывала его, но явно не в половину того, как он пытался показать.
Особенно, когда его заметно припечатывало своим далеко не юношеским влечением и взгляд у него становился по-отцовски хищным. Мелочь и сам, наверное, этого не осознавал, но смотрелось одновременно, жутко, горячо и непонятно. Все что оставалось делать Даби это подливать масла в огонь. Неспешно, осторожно. Растянутыми чужими футболками (хотя в шкафу вот как месяц уже покоится множество новых вещей его размера), бонусом попрашайничеством тренировок.
О. Этот метод определенно был его любимым.
Невербальные прикосновения, драка, гибкое тело, что довольно неплохо уворачивается от его тычков и ударов, но… Проигрывать в этих тренировках было гораздо веселее.
Вернее, пускай Шото думает, что он выиграл, повалив его на деревянный пол зала. Даби с удовольствием подыграет ему в этой маленькой игре.
Он картинно морщится, мол, удар затылком не входил в его планы, но что ж, ни что не идеально.
Горячее тело придавливает его сверху, тяжесть чужих бедер на собственных и зафиксированные высоко над головой руки. Хм… он видел парочку фильмов, которые начинались так же.
— Ты играешь грязно, — шедевр информирует его так, будто сам Даби не в курсе.
— Напоминаю для слепых и особо одаренных, я не играю грязно. Если бы я это делал, на полу лежал бы ты, — он вкладывает в этот тон максимум подтекста, который заметит даже такой социальный валенок, как братец. — А если что-то не устраивает можешь просто встать и уйти.
Он на пробу толкает бедрами вперед, проезжаясь полувставшим членом по чужой упругой заднице (хоть за длительные тренировки геройскому сообществу спасибо, удачный ребенок в превосходной форме).
Шоточка нервно выдыхает. Нависает над Даби еще ниже и не отводит глаз.
— Ты не пугающий, золотой мальчик, — прикусывая выбившуюся из небрежного пучка алую прядь, информирует пирокинет. — А ведешь себя, как трус. В шестнадцать ты был по сговорчивее и смелее. Что случилось за три года?
Мелкий разом как-то весь теряется, вновь скидывает все эти безумные навешанные на него словно мишура года и становится девятнадцатилеткой в теле героя.
Моргает непонимающе и глупо, взгляд отводит и нервно ведет плечами. Он выдерживает порядочную паузу прежде, чем со стоном уткнуться Даби куда-то в изгиб шеи и отпустить себя на мгновение, прижавшись к чувствительному местечку губами. Ласково, трепетно, так же отчаянно, каким был первый поцелуй между ними.
Запустить пальцы в чужие отросшие волосы, оказывается невероятно приятно. Пучок рассыпается разноцветным водопадом по широким плечам. Алые пряди чуть жестче по структуре, чем белые. Даби чуть оттягивает чужую голову за них и вновь ловит взглядом крупицы осознанности в глазах напротив.
— Ты не уйдешь от разговора так. И не сбежишь после этого недопоцелуя.
— Как понял, что я сбегу? — слова обжигают кожу огнем.
— Ты очевиднее, чем кажешься, — прогибаясь в спине и по-хрустывая костями, информирует пирокинет. — Я жду.
Шоточка забавно ломается, аж с приятным сочным треском. Как рвется ткань шва на шмотках или что-то в этом роде.
— Мне кажется, что это… сломает тебя? Станет каким-то триггером и все пойдет насмарку. Мне кажется, что ты сам не до конца понимаешь, о чем про…
— Я хочу трахнуть тебя далеко не фигурально где-то с момента, когда твоя юная шестнадцатилетняя задница, начала регулярно торчать в моей квартире. С того момента, как ты начал смеяться моим шуткам, разделять мои вкусы, проводить со мной время, поддерживать, в конце концов… и как я окончательно понял, что не вижу в тебе родственную фигуру. Все, что наносит мне травму, на данный момент, это игра в прятки по всей площади дома и не возможность касаться тебя, — раздраженно выпаливает Даби.
Конечно в тренировочном зале виснет монументальная тяжелая арктическая тишина. Шедевр так и не поднимает головы, лишь шумно дышит, прижимая к себе близко-близко. Так, что ощущается его сердцебиение.
Внизу отчетливо хлопает дверь, Нацуо уехал на смену, по лестнице не спеша поднимается Юми. Явно будет развешивать постиранное белье. Мама еще не вернулась с катка.
Шото молча и плавно отстраняется. Явно переваривая полученную информацию.
— Мне надо на патруль.
Даби зло хмыкает и машет рукой в ответ.
Ладно, он готов подождать. Но не слишком долго…
///
Третий год.
У него лицо, как печеное яблоко. Резко выраженная сеть морщин и седина на висках. Он кажется слишком сильно сдал за последнее время. В телевизоре то особо не мелькает.
Даби думает вылить ушат помоев, да сегодня не в настроение. Папаня явно тоже. Потому что это первый не диалог за последние годы, который не начинается с крика и злого яда, что капает с губ вместе со слюной.
Топить Энджи в его же прошлом забавно. Даже такое развлечение спустя годы утомляет. Старик явно устал, выжжен собственной работой и рано или поздно и впрямь сгорит в ярком рыжем пламени, так и не вернувшись с очередного патруля.
Даби не жаль, ни капли…
— Если мы сегодня играем в молчанку, то я, пожалуй, посплю, — Даби знает, что перед приходом отца, ему увеличивают дозу… чем бы оно ни было, из-за чего его постоянно тянет в сон.
Агрессия тонет в медикаментозном приходе, он разваливается прямо перед стеклом, лишь прикрывая лицо рукой, чтобы спрятаться от яркого холодного белого света.
Тишина, чужая усталость, приливы и отливы сонного моря. Даби потихоньку растворяется во всем этом, пока не слышит, как скрипят ножки стула, а потом что-то… вернее, кто-то тяжелый опускается совсем рядом с аквариумом и прислоняется спиной или плечом к стеклу.
Что ж, на грядущем приеме у психиатра, этот момент, явно отметят, как прогресс в их отношениях.
///
Психиатр отмечает улучшение его психоэмоционального состояния. Она много чего пиздит, даже снижает дозу очередных таблеток, осторожно спрашивает про Фуюми.
— А что не так с сестрой? — он умеет прикидываться шлангом, когда это нужно.
— Вы ничего странного не заметили за ней?
— Нет, — серьезно, почему вокруг этой темы настолько много шума, когда идет восьмой месяц и все очевиднее и очевиднее, что широкие балахоны ничего не скрывают?
Юми забавно склоняет голову на бок и отнекивается, когда он предлагает помощь по дому.
— Да ладно, тут только пол протереть и с ужином…
Даби молча забирает швабру из ее рук.
— Я понимаю, что беременность как-то сказывается на твоих когнетивных способностях, но объективно, ты последний человек в этом доме, который сейчас должен настолько интенсивно заниматься уборкой, — раздражение приходит вместе с понижением дозы и отмены пары препаратов.
Он не срывается в полной мере, только огрызается и то иногда. Юми кусает губы и сверлит его ясными бирюзовыми глазами.
— Тойя… — как будто закладывая сакральный смысл в это имя, тихо произносит она.
— Я не Шото с уровнем внимательности табуретки и не Нацуо, чтобы беречь твое эго, — от влажного дерева приятно пахнет моющим средством, а в ведре пузырится пена. — И не мама, чтобы потакать твоему капризу в молчанку.
Сестра больно тыкает его пальцем в плечо, как это делала, когда была несносной малявкой.
— Это было обидно!
— А мне не обидно наблюдать за этим цирком? — с ней труднее всего.
Еще в детстве Фуюми, кажется раскусила весь его секрет, что за колючками прячется нечто очевидно недолюбленное и недоласканное, ждущее, когда же его польют, удобрят и обнимут. Она ж лезла раньше с играми, уроками, помощью, хотя сама навряд ли вывозила все происходящее в семье.
Маленькая сильная женщина, которая не смогла остановиться, разогнавшись однажды и притворившись, что все в этой жизни хорошо.
— Это было… неприятно, маленькая заноза.
Юми корчит ему рожицу.
— Когда ты понял?
— Когда ты повисла на моей шее при возвращении, — серьезно, почему бы не вызвать сюда клининг? Это было бы логичнее, чем мудохаться с уборкой такого пространства в одиночестве.
Сестра садится на мягкий бархатный диван, наблюдая за тем, как Даби бестолково возит этим аляповатым рыжим куском тряпки по полу.
— Хочешь поговорить об этом? — психиатр говорит, что он должен быть инициативнее, при общении с семьей. Почему бы не начать с этого?
И Фуюми неспешным расслабленным материнским тоном, рассказывает обо всем случившемся за время его реабилитации.
*
Контакт с Нацуо оказывается наладить проще, чем с матерью и Юми вместе взятыми. Он кажется, сам проявляет большую инициативу, оттаивая и притягивается, словно магнитом к Даби.
По крайней мере, когда в одну из ночей, дверь спальни скрипит, а в комнату просовывается чужая голова (увы, не того брата, которого ожидает сам Даби), их общение с Нацуо сдвигается с мертвой точки.
Он стелет свой футон совсем близко, как раньше делал Тойя, приходя к нему посреди ночи, в абсолютной отцовской манере просит прощения. У них даже голос с годами стал до смешного похож.
— Прощу тебя за катку в игре, — бессовестно и нагло тянет Даби, пиная чужие крепкие ноги.
— Чел, — дурашливая улыбка в братском голосе греет душу. — В убийстве зомби мне нет равных.
— Моим учителями в игровом поприще были два сверхзадрота, — с Шигараки и Спиннером хрен, кто сравнится. — Через час я тебя сделаю.
Медвежьи объятья не становятся сюрпризом, а вот табун мурашек от простого человеческого прикосновения, до сих пор не самая понятная реакция.
*
Он все ждет, когда же пузырь молчания лопнет и мелкого наконец прорвет. Он прячется на работе, натурально, как это делал папаша и этого одновременно и смешно, и плакать хочется.
Умора и позорище. Особенно в плане продолжения пряток. Не стоит даже говорить о том, что их тренировки прекратились…
Растяжка в зале посреди ночи, как способ прогнать назойливую бессонницу. Раз уж система: покури, подрочи, сходит в душ, — дала сбой, приходится выкручиваться тем, что есть. Физическая усталость, всегда была на его стороне.
Выпады, простые замахи для уличного боя кулаками (хотя он и не любил подобных никогда).
В наушниках гремит музыка, на репите старые треки, что-то из почти забытого вкуса Лиги. Немного от Тоги, немного Твайса и его любви к музыке допричудной эры, немного Компресса с любовью к операм, Шигараки и его саундтреки из игр.
По ногам слабо тянет прохладный воздух, почти меланхолично отмечает уставший разум, при очередном замахе халф-кика.
Дверь зала открыта…
В проходе, чуть склонив голову на бок, каменным изваянием стоит мелочь. Весь в саже, какой-то уставший, на правой штанине изморозь, что подтаивает мелкими каплями на пол.
Даби снимает наушник, намереваясь выплюнуть нечто ядовитое в адрес удачного ребенка, но тот опережает. Не в плане яда. В плане неожиданных предложений.
— Не хочешь в душ сходить? — буднично и пожалуй чересчур легко, спрашивает он.
Вау. То есть весь этот поистине всратый период догонялок был периодом, за который мелочь смирился с фактом того, что он все такой же извращенец, как и сам Даби?
— А не сбежишь?
Убожество качает головой.
*
Это похоже на первое прикосновение после трех лет заточения в аквариуме. Разница в том, что именно вот так его никто не касался.
С такой безумно, нарушающей все законы влюбленностью, трепетом, касания бережные. Словно Даби хрустальный и Шоточка боится разбить его сжав слишком сильно.
Сейчас разница в их размерах стала чуть значительнее. Удачный ребенок вырос, а Даби… стал худее, жилистее и больше похож на версию себя до Лиги, чем на версию после апгрейда.
От Шоточки пахнет чем-то геройским. Ароматом, ответственности, что въедается под кожу и никак не выветривается с годами, лишь становится заскорузлым грязным ободком на шее. Как засохшая грязь.
У него на подушечках пальцев теперь мозоли, и они слишком грубые для нового тела, которое так ярко реагирует на все. На игры с сосками, на банальное поглаживание груди, на то, как правильно ощущать большие руки на своей талии.
Кто бы знал. Что удачный ребенок может быть… таким. Он ведет поцелуй, ненавязчиво, переплетает их языки, обводит кончиком небо. Даби же игриво оттягивает его нижнюю губу прикусывая.
Майка наконец летит на пол. Как и верхняя часть геройского костюма.
— Звукоизоляция здесь хорошая? — ненавязчиво постукивая пальцами по тяжелому ремню и игриво стреляя взглядом снизу-верх, кокетливо выдыхает Даби.
Шоточка заторможено моргает.
— Попробуй быть по-тише? — он оглаживает бедро Даби сквозь ткань серых спортивок.
— Ничего не обещаю, шедевр, — пряжка ремня отчетливо звенит и этот звук ясно отражается от кафельных стен.
*
Не то чтобы он заранее не знал, как это может ощущаться. Но одно дело ласкать себя самому, а совсем другое позволить кому-то другому играть со своим телом. Шоточка напоминает изголодавшегося зверя, который наконец дорвался до того, чего так хотел.
Он все еще пытается держать себя в узде, останавливая от укусов и слишком ярких засосов на видных местах.
Не то чтобы Даби себя останавливает.
Ему нравится цепляться пальцами за широкие плечи, чуть использовать причуду, ощущая разливающуюся по шее и позвоночнику боль, он знает, что играет с огнем, почти буквально. Ошейник же коротнет и все кончится плачевно, когда Шоточка включит воду. Засосы на шее, укус на ключице, метки, царапины на спине. Как безмолвный крик: мое, мое, мое!
В тесной кабинке нет пространства для маневра. Даби упирается спиной в прозрачную стенку и глухо стонет, поддаваясь бедрами вперед, когда братец накрывает чувствительную головку ладонью, поигрывая с колечком Принца Альберта.
Даби задевает локтем выключатель и обжигающие струи добавляют жару. По позвоночнику вверх проходит волна разряда, когда грубые пальцы обводят лесенку мультифренума.
— Никогда не хотел снять это? — обводя колечко дидо, шепчет Шоточка.
— Скорее боялся, что после очередного апгрейда все заживет, — хмыкает Даби. — Знаешь, какие ощущения внутри?
— Нет, — оставляя целомудренный поцелуй в уголке губ мягко и тепло откликается удачный ребенок. — Но у нас много времени, чтобы узнать об этом…
Сердце глупо ускоряет бег, а от такого нежного полного любви взгляда напротив, хочется спрятаться. Жалко место для маневра недостаточно…
— Не разводи розовые сопли, — обводя чужой шрам по контуру, наигранно безразлично резюмирует пирокинет. — Сегодня я был бы не против понять, в чем твой тал…
Судорожный вздох срывается с губ. Мелочь неспешно надрачивает им обоим, обхватив оба члена. Плавные мягкие движения, смазанные водой… Вверх-вниз. Обвести венки, поиграть, толкнуть навстречу и игриво прикусить мочку уха. Шоточка оказывается куда профессиональнее и опытнее, чем кажется на первый взгляд.
Колени позорно дрожат, а что же с ним будет, когда дело дойдет до растяжки?
Даби тонко и жалобно поскуливает, мечется под чужим телом, царапая широкую спину, под тихую насмешку.
Удачный ребенок мягко и настойчиво, не сбивая ритма толкает его в пучину оргазма, что скапливается ярким восхитительным ощущением ниже живота и вот-вот, грозится взорваться.
— Посмотри на меня, — это не приказ, просьба, что заставляет лицо пойти пятнами румянца.
Даби смаргивает тяжелые капли воды и стонет в чужие губы, что воруют очередной поцелуй. Они ловко сталкиваются носами, зубами, мокро и горячо, но самый пик, когда большой палец намеренно дразнит щелочку уретры, поигрывая колечком…
Мир сужается до одной точки, пока Даби натурально плачет, закусывает губу, откидывается затылком на стенку, изливаясь в заботливо подставленную ладонь.
Он опускает ладонь вниз, обхватывая Шото и надрачивая ему в абсолютно варварском ритме, пока мелочь звонко постанывая прячет лицо в груди старшего брата.
Он замирает, кончая и пачкая семенем собственный живот.
Вода смывает следы их ночной забавы, унося белесую сперму по водостоку вниз.
*
Сытая усталость разливается по телу и по-хорошему бы вернуться к себе и отключится, только Шоточку, такого теплого и желанного отпускать совершенно не хочется. Да и по его взгляду видно, что на Даби у него сегодня много планов.
— Надеюсь у тебя есть смазка, удачный ребенок, — вытирая волосы полотенцем мурлычет пирокинет.
— Иначе? — улавливая явный подтекст, подхватывает эту игру, младший братик.
— Иначе трахать и растягивать ты меня будешь только собственным языком.
Порочный и довольный смешок братца, дает понять, что не против и такого расклада.