Всполохи огня плясали по её лицу, и она хохотала, глядя в чёрное беззвёздное небо.

Всё едино, всё предрешено. Всё мертво.

Он знал, что ей понравится. «Кровь есть пламя, — говорила она. — Кровь озарит наш путь и не даст заблудиться во тьме. Озарит путь всем, кто способен понять».

Он взял у неё кинжал и провёл бордовым лезвием по своей ладони, а затем — подошёл к огню и сжал над ним кулак.

Она завизжала от восторга, как невинное дитя, и захлопала в ладоши. Он любил в ней это. Несмотря на все лишения, доставшиеся на её долю, несмотря на ужас, поглотивший мир, она сохранила чистоту души. Она всегда знала, какой путь правильный, и делилась этим знанием.

Жаль, что не все были способны его принять. Люди прогнили в своём страхе, закопались так глубоко, что уже не видели свет.

Но вот же он — свет. В её глазах. В слезах счастья.

«Слёзы есть пища, — говорила она. — Лишь они могут заполнить пустоту в наших сердцах, сделать нас целыми вновь».

Перед смертью слёз всегда было много. Люди и сами не понимали, как облегчают себе участь. Они рыдали в мольбах освободить их, но сами слёзы были освобождением — ведь ничего чистого в них больше не осталось.

Настала пора уходить, чтобы вернуться сюда на рассвете. Когда огонь вволю насытится, когда первые лучи зальют дымкой пепелище, а ветер подхватит прах и понесёт его по миру, который уже не спасти.

«Прах есть вечность, — говорила она. — Мы умираем и возрождаемся в месте лучшем, чем этот. Девственном, непорочном, свежем. Где у нас ещё есть шанс начать всё заново».

Всё едино, всё предрешено. Всё бессмертно.

Лишь она его спасение.