С тобой я дома

Хайтам невыносим с головы до пят, но некоторые его части невыносимы особенно. Длинный прямой нос, высокие скулы – на них много пространства для поцелуев. Твёрдая линия челюсти, по которой хочется провести приоткрытыми губами. Красивые тонкие пальцы – Кавех отыскал бы им много применений.

Но особенно чёртово плечо. Мантия Хайтама, кажется, попирает все законы гравитации одним своим существованием: держась всего на одном правом плече, выгодно подчёркивает оголённое левое. Призывно оголённое, считает Кавех. Вызывающе. Светлое и гладкое, рельефное – так и хочется впиться в него зубами, как в наливное яблоко, облизать, оставить заметный след. 

Ничего подобного Кавех, конечно, сделать не пробует, потому что крыша над головой всё ещё ему нужна. Он не знает точно, с каких пор стал нуждаться и в том, с кем эту крышу делит, но старается гнать мысли об этом прочь. Не смотреть слишком долго на эти тонкие бледные губы. Не залипнуть, наблюдая, как у Хайтама на переносице прорезается морщинка, когда он хмурится. И главное – поменьше рассматривать это блядское плечо. Словом, поменьше пялиться на Хайтама, находя всё новые и новые причины его невыносимости.

Кавех старается реже бывать дома. Топить печали в вине – не лучшее решение, но другого у Кавеха нет. По крайней мере, алкоголь дарит ему временное забытье и облегчение, и остаётся только надеяться, что язык в подпитии у него развязывается не слишком сильно. Сначала Кавех заглядывал в таверну раз в неделю, потом два; однажды он за барной стойкой роняет тяжёлую голову на сложенные руки и понимает, что этот вечер – пятый за неделю. Эта мысль отзывается смутным беспокойством с нотками отчаяния и отвращения к самому себе.

– Отвали, – бормочет он, когда кто-то грубо встряхивает его за плечо. Кавех совсем не в духе для социальных взаимодействий, но, когда его зовут по имени, вздрагивает от неожиданности и даже немного трезвеет.

– Что ты здесь забыл? – освещение не самое лучшее, но силуэт Хайтама размывает не поэтому.

– Ты идёшь домой со мной сейчас, – тоном, не терпящим никаких возражений.

Кавех возражать и не пробует, слишком ошарашенный появлением Хайтама. Неловко, что тот видит Кавеха перебравшим настолько сильно. Хочется спросить, как Хайтам узнал, где он, и почему пришёл, но Хайтам и в лучшие времена не располагает к задушевным разговорам, так что Кавех просто молча плетётся рядом, поникший и пристыженный. Он был бы безмерно благодарен любому, кто взялся бы разбавить эту неуютную тишину, но улицы пусты, не считая редких матр – на Сумеру опустилась ночь. Кавех ловит себя на мысли, что понятия не имеет, какой сейчас час, и зябко ведёт плечами: он рассчитывал вернуться раньше и оставил накидку дома. Теперь в вырез свободной рубашки на спине нещадно дует, да и тонкая ткань не сильно спасает от холода.

– Замёрз? – ничего не выражающий голос сбоку.

– Тебе не всё ли равно? – огрызается Кавех раньше, чем успевает подумать, хотя, говоря откровенно, именно этот вопрос вертится у него на языке с момента появления Хайтама в таверне. Грубить, конечно, не стоило, но сегодня невыносимость Хайтама по мнению Кавеха достигла своего абсолютного апогея, в очередной раз погружая самого Кавеха в пучину отчаяния.

– Быстрее протрезвеешь, – отзывается Хайтам, на вопрос, конечно же, не отвечая.

Ну конечно. Чего ещё можно было от него ожидать. Такой ответ раздражает и успокаивает одновременно: по крайней мере, Хайтам наконец выдал что-то привычное. Предсказуемое. 

Предсказуемость заканчивается, когда Кавех слышит шорох ткани, а потом чувствует её тяжесть на своих плечах.

– Если тебе надует поясницу, я у твоей кровати с припарками сидеть не буду.

Кавех ошарашенно хлопает глазами, а затем прикрывает их и делает глубокий вдох. Мантия Хайтама пахнет так же, как он сам, – книгами, которые он читает, кофе, которым начинает каждый день. Сандалом и горькими травами. Домом.

Плечи Хайтама видны оба, бледные в лунном свете. Покрытые гусиной кожей: теперь мёрзнет он.

“Спасибо” – Хайтам не слышит, потому что Кавех говорит это одними губами, кутаясь глубже.

Ему бесконечно жаль снимать с себя чужую одежду и вешать её на крючок, но Кавех старается ничем себя не выдать и не медлить больше приличного. Он вообще справляется хорошо – разувается без посторонней помощи, одолевает мытьё рук и почти добирается до своей комнаты, когда цепляется носком за край ковра. Неуклюже подскакивает на одной ноге и почему-то успевает смириться с мыслью о том, чтобы впечататься в этот самый ковёр носом, но не делает совершенно ничего, чтобы этого избежать. Хватит пытаться, Кавех просто устал, и если жизнь приготовила ему сегодня ещё немного внезапного позора, то так тому и быть.

Столкновения не происходит. Кавеху требуется немного времени, чтобы понять, что его подхватили под мышки, а кончик носа норовит теперь уткнуться не в витиеватый узор, а в ямочку между ключиц. Дыхание Хайтама оседает у него на виске, пока Кавеха прошибает холодный пот, и он в одночасье становится опасно близок к тому, чтобы действительно протрезветь.

– Зачем ты положил сюда этот ковёр, – хрипло говорит он, чтобы только сказать хоть что-то. И чтобы не смотреть на блядское плечо, конечно же.

– Не говори глупостей. Он всегда лежал здесь, – дыхание щекочет висок с каждым словом, и Хайтаму по-хорошему давно пора Кавеха отпустить, тем более, что от него наверняка перегаром несёт за версту. 

Но он почему-то не отпускает. А Кавех между тем тоже не железный, да и выдержки у него не осталось ни на грош. Этот день и так уже хуже некуда; разве можно испортить его ещё сильнее?

Эта мысль кажется Кавеху утешительной, когда он склоняет голову вбок и делает ещё одну попытку сдаться течению жизни и просто позволить вещам происходить. Эта мысль кажется Кавеху отвратительной, когда он прижимается наконец губами к плечу, шумно вдыхая запах кожи.

И в полной мере осознавая, какой жест себе позволил.

Архонты, какой же стыд. Кавех упирается в плечи Хайтама руками в немом протесте и попытке освободиться – сказать ему в своё оправдание нечего, в глаза смотреть не хочется тоже – но руки, придерживающие его за поясницу, становятся твёрдыми, будто из свинца отлитыми, и рывком тянут ближе.

Из Хайтама вырывается тяжёлый вздох уставшего человека. Может быть, не настолько уставшего, как Кавех, но явно обременённого каким-то знанием, которым он предпочёл бы не обладать.

– Ты… теперь меня выгонишь? – горячий лоб Кавеха как-то сам собой утыкается в чужое плечо, а спросить он хотел бы совсем не это.

Хайтам вздыхает снова так тяжело, что этот вздох, кажется, мог бы поднять песчаную бурю.

– Боюсь, не выйдет. Ты слишком врос в этот дом.

И – Кавех не верит, он совершенно к этому не готов – осторожно укладывает на затылок Кавеха ладонь. Кавех в ответ икает – пьяно и счастливо.

– Это не так. Я врос в тебя.

И наконец позволяет себе обнять Хайтама в ответ – так же осторожно. Тот не пробует отстраниться, и сердце заходится в бешеном галопе, который вот-вот протаранит грудную клетку Кавеху и Хайтаму заодно тоже.

Кончик носа мягко отирается о поцелованное плечо – книжная пыль, кофе, сандал и горькие травы. Обычно шумный и болтливый Кавех примолкает, хотя хочется говорить, говорить, говорить. Рассказать Хайтаму, какие у него высокие скулы и тёплые тяжёлые руки. Что Кавех научился разбираться в кофейных зёрнах чтобы только выбирать на рынке лучшие. И что-

– Мой дом там, где ты, – снова почти одними губами. 

И в этот раз Кавех не сомневается, что был услышан.