— Акааши, дорогой мой друг, поздравляю тебя! — с широкой улыбкой произносит Куроо, разводя руки. — Я бесконечно рад за тебя, хотя и не от всей души, не буду врать, всё-таки ты уедешь… Но я знаю как долго ты к этому шёл, как много работал и старался! Знаю, что ты мечтал об этом каждую минуту своей скучной и затворческой жизни, — Куроо делает паузу, когда Кейджи начинает хмуриться, а потом быстро продолжает: — Конечно, это не главное, нет. Ведь теперь тебя ждёт новая жизнь, новая глава, дружище… Извините, я сейчас запла́чу, — положив руку на сердце, театрально вздыхает Куроо.
— Серьёзно? Ты репетировал это полчаса? — саркастично фыркает Кенма, утонувший в мягком красном кресле-груше с приставкой в руках.
— Эй! — возмущённо бросает Куроо, опуская плечи, но Кенма игнорирует его, переводит взгляд на Акааши и добавляет:
— Он не пускал меня в ванную полчаса.
— Кенма! Ты вообще-то мой парень и тебе…
— Господи, тише! — шикает Кенма. — Здесь же люди, они услышат, — он даже отрывается от приставки, чтобы посмотреть на Куроо. — И узнают, что я встречаюсь с лузером.
— Никто уже давно не говорит «лузер», лузер.
— Соси.
— Ладно, дома поговорим.
— Это должно звучать устрашающе или соблазнительно?
— Ну…
— Мне уйти? — повысив голос и подняв брови, спрашивает Кейджи. Он всё это время молча слушал их, попивая свой кофе, заботливо сваренный Куроо (конечно, в кофе-машине, но всё-таки). И этот кретин никак не смог запомнить за три года совместной работы и восемь лет дружбы, что Кейджи не любит сладкий кофе.
— На чём я остановился? — Куроо щёлкает пальцами в попытке поймать утерянную мысль, но спустя полминуты безрезультатных попыток он бросает это дело. Куроо упирается задницей в стол, за которым сидит Кейджи, и говорит: — Если серьёзно, то остался последний рывок, да?
Кейджи вздыхает и кивает.
— Одно интервью, одна статья, а потом чемоданы, аэропорт, рейс Токио — Нью-Йорк.
— Я так тебе завидую, — вставляет Кенма, красноречиво глядя на Куроо, который, перехватив его взгляд, закатывает глаза и говорит:
— Вот казалось бы, я должен обидеться, но нет!
— Просто в тебе нет самодостоинства, — насмешливо парирует Кенма, с усердием вжимая кнопки и тихо ругаясь под нос.
— Таких, как ты называют абьюзерами, — с прищуром смотря на Кенму, тянет Куроо, а потом поворачивается к Кейджи: — Хотя в чём-то он прав. Он определенно пользуется мной, — почти оскорбленным тоном говорит Куроо, не обращая внимания на то, как закатывает глаза Кенма. — Так вот, возвращаясь к интервью, — широко улыбнувшись, напоминает Куроо, — ты встретишься с нападающим «Шакалов». Это же не-ве-ро-ят-но. Он просто…
— Мне начинать ревновать? — перебивает его Кенма.
— Как мило, — улыбается ему Куроо, — я весь только твой.
— Это меня и пугает.
— Бокуто Котаро, — между тем говорит Кейджи. — Он же тебе очень нравится. Не обещаю, конечно, какой-нибудь мяч с его подписью, но могу попросить автограф.
— Вот! Вот за что я тебя люблю, Акааши! Я занесу тебе фотку завтра. У меня есть классное групповое фото шакалов.
— Зачем тебе групповое фото… — Кейджи замолчал на секунду, — а вообще ладно, не хочу знать.
— Чертовски правильный выбор, — успевает поддакнуть Кенма до того, как на него в кресло завалится Куроо, и он разразится деланным недовольством из-за проигранного уровня.
Кейджи не реагирует на их выходки и отворачивается к монитору своего компьютера. В голове мелькает мысль, что он, конечно, будет скучать и по парням, и по своему рабочему месту, и по вечно торопящемуся Токио. Несмотря на то, что работа в спортивном журнале абсолютно не то, о чём он мечтал хотя бы какую-нибудь часть своей жизни, Кейджи готов признать, что успел привыкнуть к ней и даже полюбить её. Это грустно и тоскливо. Было бы грустно и тоскливо. Но его ждёт кое-что получше обыкновенной привычки.
Кейджи хочет выполнить последнюю статью на отлично, прежде чем уехать, и он сильно над ней постарается.
***
Обычно мысли в голове Бокуто проносятся с невероятной скоростью. Именно поэтому ему хватает примерно до минуты, чтобы разглядеть Акааши и подумать о том, что он потрясающе красив. Исключительно красив.
Когда Кейджи здоровается с Бокуто, он смотрит на того глубокой синевой глаз. И в них сосредоточено такое океанское спокойствие, какого Котаро раньше никогда не встречал. Абсолютный штиль.
— Добрый день, Бокуто-сан.
— Привет, — по-дружески просто и без капли официального тона отвечает Котаро, словно встретив своего старого знакомого, продолжая разглядывать парня. — Давно ждёшь?
Он присаживается за столик на стул напротив Кейджи и ставит перед собой ягодный чай, который он купил после того, как переступил порог и нашёл взглядом Акааши — Котаро видел его на фотографии в лайне, когда они договоривались о встрече лично.
— Нет, минут десять. Спасибо, что согласились встретиться и ответить на вопросы, — Акааши немного склоняет голову, а потом открывает блокнот в сером переплете, пролистывает несколько страниц, пока не раскрывает чистый разворот, и щёлкает чёрной ручкой. Кейджи несколько раз проводит по экрану телефона и открывает диктофон, а Котаро всё это время бездумно следит за его действиями с улыбкой на губах.
Бездумно в этом конкретном случае означает — восторженно. Восторженно, потому что Котаро пробивает на восторженные мысли при взгляде на вытянутые худые пальцы с несколькими кольцами из серебра, при взгляде на открытые запястья, при взгляде на ровный контур рукава чёрной водолазки, которая удачно контрастирует с его бледной кожей и облегает стройную фигуру.
Да, Котаро видел его фото в лайне. Да, он думал о том, что он симпатичный. Но реальность оказалась куда лучше — Акааши очень красивый.
— Бокуто-сан, — Кейджи поднимает телефон с диктофоном, — вы не против?
— Нет, — Бокуто отпивает из стакана сладкий ягодный чай, — записывай, если нужно.
А потом он всё-таки спрашивает:
— Ты будешь писать здесь? — Бокуто указывает пальцем на блокнот. — Прямо от руки?
Кейджи не спрашивает, он просто смотрит на него, и этого достаточно, чтобы Котаро понял его вопрос, поэтому он объясняется:
— Ты первый журналист, который будет записывать со мной интервью от руки.
— И много раз вам доводилось давать интервью? — Кейджи крутит ручку между пальцев и тянется второй рукой за стаканом с кофе.
— Да так, приходилось пару раз.
— Ясно, — Кейджи кивает, отпивая кофе. — Ну, мне так больше нравится, — он пожимает плечами. — Тем более, здесь будут только некоторые заметки, в основном я буду писать статью по памяти и использовать запись с диктофона, — говорит он и коротким движением поправляет очки, сползающие по носу.
Котаро улыбается и кивает.
— А вопросы… Можно взглянуть на них?
Кейджи несколько раз моргает, переводя взгляд на свои записи, — в этом отношении он старомоден, его привлекает писанина от руки, особенно та, что касается черновых вариантов — и мягко отказывает:
— Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, Бокуто-сан.
Котаро поджимает губы, сужает веки и хмыкает, предполагая:
— Там есть что-то провокационное?
По правде говоря, журналистика и есть сама по себе что-то провокационное, думает Кейджи, но вместо этого только уличенно улыбается — едва заметно, одними уголками губ.
— Вопросы придумывал не я, не подумайте, — пожимает плечами Кейджи, и здесь он малость лукавит. — Это, скажем так, воплощение всеобщего интереса — только то, что хотят знать ваши фанаты. В основном рядовые вопросы, некоторые, если быть совсем уж честным, банальные, есть несколько… личных. Но куда без этого в интервью, да? — вздыхает Кейджи, имеющий ни мало ни много богатый опыт в интервью с важными фигурами мира спорта. Хотя глупо отрицать, что его последняя статья, последний, громко говоря, проект — Бокуто Котаро — самый значимый. Он самая обсуждаемая личность спорта на данный период времени.
Котаро откидывается на спинку стула и кивает — сегодняшнее интервью, как и все предыдущие, для него задача сложная. Хотя бы потому, что он не любит и не может долго сидеть на одном месте и просто… говорить. Говорить о себе. А говорить о себе, к тому же, долго довольно трудно, когда ты не обладаешь достаточным уровнем нарциссизма и самолюбия. Он и согласился-то на интервью только из-за того, что руководство настояло. Они сочли необходимым продавать его популярность, пока она продаётся.
— В конце концов, если вы не захотите давать ответы на какие-то из поставленных вопросов, полагаю, мы сможем решить эту проблему. Только скажите.
— Ты учился на журфаке?
Вопрос звучит так неожиданно, что Кейджи сначала просто молча смотрит на Котаро, а потом переспрашивает:
— Да. А какое это имеет отношение?
— Никакого, — пожимает плечами Котаро. — Просто у тебя речь так интересно поставлена.
Кейджи не теряется, но удивляется прямолинейности Бокуто.
— Возможно, вы путаете это с вежливостью. В любом случае, предлагаю начать…
— Вот опять! — забавляясь, улыбается Котаро и делает очередной глоток чая. Он довольно зажмуривает глаза на секунду и говорит: — Обожаю ягодный чай, если тебе интересно, то есть, как ты там сказал… фанатам.
— Увы, мы не анкету друзей будем заполнять, — Кейджи со сдержанной улыбкой смотрит на Котаро из-под очков и, взглянув на отсчитывающий минуты и секунды диктофон (тот показывает 4:56), осознаёт, что поры бы записывать что-нибудь относящееся к делу.
— Да уж, увы. Классные штуки были, кстати. Они ещё продаются вообще?
— Не имею ни малейшего представления, — качает головой Кейджи, подняв брови. Котаро, видимо, свойственно отвлекаться. — Итак, думаю, вашим фанатам было бы интересно узнать…
Следующие полчаса Котаро часто уводит Кейджи с главной темы, поэтому тому то и дело приходится возвращать его в нужное русло, а иногда и отвечать на поставленные в ответ вопросы. И этого получаса терпеливому Акааши хватает для того, чтобы уяснить одну простую, но очень важную вещь, касающуюся Котаро, — у него концентрация внимания, как у ребёнка. Он буквально нудится, о чём говорит постоянная смена позы.
Однако не только Кейджи наблюдательный. Котаро тоже кое-что замечает. На самом деле это сложно не заметить.
Сухость.
Обычно всё предыдущие разы журналисты с глубоким фанатизмом интересовались у него всеми тонкостями его работы. Обычно у них самих горели глаза от волейбола. От спорта в принципе. А Кейджи сух. Будто бы абсолютно равнодушен к теме.
— …я вас понял, Бокуто-сан. Хорошо, а что вы скажете о…
— Ты не любишь спорт, правда? — беспардонно обрывает его на полуслове Котаро, подпирающий ладонью щеку.
— Не то чтобы не люблю. Не увлекаюсь.
Бокуто кивает.
— А я не люблю давать интервью, — признаётся он. — То есть, я имею в виду, тебе задают вопрос, ты даёшь ответ. Вопрос — ответ, снова вопрос — и снова ответ. И так по кругу. Как-то сухо, — морщится Котаро.
— Чтож, я вынужден согласиться, однако, это работа, Бокуто-сан, — осторожно отвечает Кейджи. — Обычно так и случается.
— Да, работа, — задумчиво тянет Котаро, смотря в окно. — В этом и всё дело.
— Хорошо, Бокуто-сан, — Кейджи откашливается, прочищая горло, прежде чем спросить: — Тогда как бы вы предпочли провести интервью? Как должен выглядеть эталон? Какое ваше идеальное интервью?
Котаро переводит взгляд с улицы за окном на Кейджи и улыбается. И в этот момент он даже не подозревает, что этой улыбкой всё и начинается, что эта улыбка и есть всё.
***
Что он делает? Какого чёрта творит?
Кейджи поправляет ремень сумки на плече и пальцем подталкивает сползшие очки обратно на переносицу, когда Бокуто заводит его в зал.
Как он мог на это согласиться? Ведь его задачей было всего лишь взять интервью, позадавать вопросы и распрощаться, чтобы больше никогда не видеться.
— Здесь никого нет по выходным. По воскресеньям уж точно, так что нам никто не помешает, — говорит Бокуто и скрывается за дверью в конце зала. — Я сейчас, — слышно оттуда уже.
Кейджи осматривается, снимая с плеча сумку и опуская её на трибуны. Он сразу отмечает, что тут прохладно, несмотря на высокие зарешеченные окна, пропускающие бледный свет осеннего солнца. Однако Кейджи всё равно снимает пальто.
Чтож, это самое странное интервью за весь его опыт работы. И Акааши почти уверен, что всё дело в том, что он чувствует обязанность расположить к себе Бокуто. Обычно так и случалось, в этом его работа — чтобы получить информацию, необходимо найти с человеком общий язык, каким бы неординарным он не был. Всё же намного легче и приятнее работать, когда ты видишь, что с тобой интересно говорить, что твой собеседник не отсчитывает время до конца.
Если для этого нужно выйти из зоны комфорта, так тому и быть. Акааши сделает это, потому что он хороший журналист, потому что он добивается своего. Потому что он хочет быть таким. И он хочет выполнить своё задание на отлично.
Кейджи оборачивается когда слышит тихое скрипение колёсиков по полу — Бокуто, улыбаясь, выкатывает тележку, набитую мячами.
— Знаешь, Акааши, я только не уверен, что тебе будет удобно в своей одежде. Об этом я как-то не подумал, — вновь окидывает Кейджи взглядом. Сам-то Бокуто одет удобнее: джинсы, жёлтая толстовка с мерчем собственной команды и кроссовки. Он не стал жертвовать удобством для интервью и оделся повседневно.
— Не волнуйтесь об этом, Бокуто-сан, — отвечает он, удивляясь тому, что… Он действительно хочет сыграть? Он привёл его сюда играть?
В плане… В плане, конечно, этого стоило ожидать, пока они шли сюда, но верилось до последнего с трудом.
— Ладно, — набирает воздуха в лёгкие Бокуто, останавливаясь примерно в центре от половины поля и потирая широкие ладони, за чем непроизвольно следит Акааши.
Какие большие, думает он.
Смотрит на крепкие пальцы, на то, как он подтягивает рукава толстовки немного выше, оставляя их края на середине предплечий, на перекатывающиеся под тонкой кожей на запястье вены.
Какие красивые руки, думает Акааши и насилу отрывает от них взгляд, потому что Бокуто продолжает говорить:
— Ты играл раньше?
Бокуто впервые за эти несколько часов видит, как Акааши улыбается — слабо, одними уголками губ, но улыбается.
— Честно? Нет.
— Как так? — удивленно вздергивает бровями Бокуто. — Ты же пишешь в спортивном журнале! Я думал, там все за спорт шарят.
— В семье не без урода, как говорится. А вообще в школе приходилось понемногу играть, но это был не только волейбол. Вряд ли это считается, да?
— Да нет, пойдёт, — пожимает плечами Бокуто, взяв один мяч из корзины. — Но ты же разбираешься в игре?
— Конечно, — кивает Кейджи. — Это же моя работа.
И хотя это хорошо, чувствует Акааши себя неловко: как будто он нудная заучка. Но вряд ли подобные чувства могут позитивно повлиять на их встречу, поэтому Кейджи одёргивает себя.
— Странный ты, — беззлобно усмехается Бокуто и прежде чем Акааши успеет ответить, спрашивает: — Значит, ты сможешь попадавать мне мячи?
— Думаю, да.
— Тогда давай попробуем, — и протягивает мяч Акааши. И Акааши берёт его, сглатывая жидкость во рту.
Чёрт.
Если он сейчас облажается, это будет ужасно. Он не трогал мячи со школы.
— Можешь размяться для начала, — предлагает Бокуто, наблюдая за тем, как забавно мнется Кейджи, но тот качает головой. Тогда Бокуто отходит немного дальше от него и тут же спрашивает: — А ты вообще смотрел матчи Шакалов?
— Да, все, — сразу же отвечает Кейджи, кивая и подкидывая мяч. Ударить по нему получается и это уже, конечно, успех, однако, приземляется он между ними, не долетая до Бокуто.
На секунду он думает, что сейчас Бокуто посмеётся и скажет, что это всё было ужасной идеей, но это ожидание кажется Кейджи неоправданным и глупым, когда он успокаивает:
— Тебе нужно набить руку, приноровиться, привыкнуть к мячу, его весу, чтобы вложить правильную силу для удара. Сразу не получится. Давай ещё, — широко улыбается, махнув рукой на себя. — Серьёзно? Ты смотрел все матчи?
— Не то чтобы у меня был выбор, — хмыкает Кейджи, доставая второй мяч. — Мой друг любит волейбол и болеет за вас, так что я всегда составлял ему компанию дома или на стадионе, если матчи были в Токио.
— Блин, здорово! Давай, в этот раз сильнее и бей немного как бы из-под низу, чтобы мяч вверх ушёл, — наставляет он, не отрывая взгляда от мяча в воздухе. — Всё-таки это странно: ты не любишь спорт, но его в твоей жизни многовато, — он отбегает в сторону и подпрыгивает, чтобы перехватить мяч — хотя Акааши здраво оценивает, что подача никакая — и бьёт по нему так, что тот перелетает через сетку и приземляется на пустое поле.
Бокуто переводит взгляд на него и одобрительно поднимает большой палец.
— Лучше! Хорошо для второго раза. Ещё.
— Очень мило, что вы меня успокаиваете, Бокуто-сан, но я знаю, что это было ужасно.
Бокуто посмеивается.
— Это было не вау, да. Но, правда, неплохо! Поверь мне.
— Мне нужно было с чего-то начинать карьеру. На тот момент спортивный журнал был единственным хорошим вариантом. И я не говорил, что не люблю спорт. Просто не отношусь к нему с фанатизмом, понимаете?
— Ну… — морщится Бокуто, повертев рукой, — дескать, пятьдесят на пятьдесят.
— Ах да, о чём это я, — шепчет Акааши, но так, что Бокуто слышит и посмеивается так, что Кейджи на несколько секунд залипает, а когда отлипает — продолжает прокручивать в голове этот тёплый звук.
Самое пугающее в этом то, что он даже не сразу осознаёт этого всего. Не замечает за собой. Ему как-то не до этого. Он поглощён. Всё его внимание сконцентрировано на этом человеке. И нисколько — на анализе мыслей.
Это на него не похоже. Совсем не похоже.
В чём дело?
Солнце ярко освещает зал, когда Бокуто в очередной раз пробивает воображаемую защиту.
— Удар. Прыжок. Слабо прикрытый участок слева. Удар, — комментирует он. — Да! — запыхавшись самую малость, оборачивается к Акааши и расплывается в широкой улыбке.
А потом он показывает съём, другие приёмы, один за другим, как будто Акааши ни разу в жизни не смотрел волейбол. И самое странное, что Кейджи кажется будто да, не смотрел, вообще ни разу, а Бокуто, взяв его за руку, впервые провёл этой не протоптанной тропой.
Акааши задаёт ему вопросы и как-то так получается, что их разговор скачет от спортивной деятельности Бокуто до его предпочтений… во всём. В музыке, в литературе, в кинематографе и… И Акааши хотел бы узнать о девушках, возможно, о его прошлых отношениях, потому что он готовился. Акааши всегда готовится к интервью очень кропотливо и старательно, потому что это чрезвычайно важно — достать уникальную информацию, к тому же, из первых уст. Но всё, что он понял, порыскав на просторах Интернета, — Бокуто очень осторожен и избирателен в партнёрах, ведь ни разу не попасться на глаза папарацци нужно постараться.
Каждый вопрос сопровождается долгим разговором со всевозможными ответлениями и деталями. Бокуто очень лёгок на подъём, с ним просто и интересно говорить. Он любопытный, внимательный, обходительный, добродушный, улыбчивый, яркий… И Акааши не хочется выуживать что угодно, что касается личной жизни Бокуто, чтобы выставить это напоказ. Но Акааши очень хочется выудить что угодно, что касается его личной жизни, для себя.
Но как это будет выглядеть на интервью вполне ожидаемо, поэтому Акааши не порывается задавать личные вопросы.
Он настолько увлечён Бокуто, что не сразу замечает, что за окном — только чистое голубое небо, не озарённое солнцем, и шуршащие оранжевыми листьями стволы деревьев. Вечер наступает быстро и незаметно.
— Ты устал? — улыбается Бокуто, и Акааши несколько секунд думает и между героической непоколебимостью и искренней усталостью выбирает всё же второе.
— Немного, — кивает он и, если честно, он боится, что сейчас Бокуто закончит их встречу, и они разойдутся, чтобы больше никогда не встретиться. Изначально интервью планировалось не настолько продолжительным.
Бокуто собирает мячи в корзину, и Акааши присоединяется.
— Проголодался? — Бокуто подкатывает к нему корзину. — Я безумно. Давай зайдём куда-нибудь? В двух кварталах отсюда есть классный итальянский ресторанчик. Там очень вкусная пепперони и паста балоньезе.
Акааши облизывает губы и поднимает взгляд на взъерошенного Бокуто.
— Или ты слишком устал?
— Любите итальянскую кухню? _ игнорирует Акааши.
— Не меньше, чем японскую, — он снова улыбается, но на этот раз немного кривовато, и толкает корзинку на колёсиках к стене. — Значит, пойдем?
Акааши кивает с едва заметной улыбкой.
— Конечно, — и он отворачивается, чтобы взять свои вещи, когда Бокуто спрашивает:
— Это не слишком?
— Что именно?
— Ты точно не слишком устал?
— Я бы назвал это приятной усталостью, Бокуто-сан, — отвечает Акааши, надевая пальто и наблюдая за Бокуто. После он всё же решается сказать:
— Выглядите немного взволнованным.
— Я знаю, что могу быть и навязчивым, и приставучим, и…
— И? — тянет Акааши, заглядывая ему в лицо.
Бокуто поправляет куртку и поджимает губы.
— И меня может быть много.
Акааши немного хмурится и молчит, но когда они подходят к выходу, у него вырывается:
— Ну, мышечная масса у вас действительно внушительная.
И Бокуто смеётся, хотя Акааши вообще-то не шутит — Бокуто раза в два шире и крупнее него. Он косит на него глаза под очками, думая совсем не о том, о чем следует. Акааши всё ещё в полной мере не осознаёт поток своих мыслей — ему очень хочется притронуться к Бокуто, и это несмотря на то, что Акааши и желание тактильности очень редко перемежаются друг с другом.
К Бокуто почему-то хочется притронуться — к широким плечам, сильным рукам или густым волосам. К чему-нибудь. Может быть, даже поцеловать.
Ладно, Бокуто всего лишь очень привлекательный и, возможно, это всего лишь гей-паника.
Всего лишь.
***
Ресторанчик, о котором говорил Бокуто, оказывается действительно приятным и уютным местом с теплым светом и аппетитным запахом еды внутри. Акааши понимает, что он ужинает здесь не в первый раз, когда видит приветливую улыбку хостес и та говорит: «Ваше любимое место у окна свободно, Бокуто-сан. Хотите поужинать там?» А потом они устраиваются, и Бокуто проходится по меню со знанием резюмируя некоторые блюда и предлагая Акааши попробовать.
— Давайте на ваш вкус, Бокуто-сан.
И тот, восприняв это как доверие, светится улыбкой и делает заказ, после чего окидывает знакомое помещение взглядом.
— Часто вы здесь бываете?
— Пару раз в месяц могу поужинать с семьёй. Но я нечасто питаюсь в кафе и ресторанах. Мне больше нравится самому готовить.
— Придерживаетесь специального рациона? — Акааши намекает на его фигуру, но Бокуто улыбается и отвечает:
— Честно сказать, не всегда. Просто моя бабушка любила готовить, в детстве она разрешала помогать ей. Осенью бабушка любила печь тыквенный пирог — вкусно и полезно.
— Никогда не пробовал, — качает головой Акааши, у которого в принципе не было близких и тёплых отношений с родителями, но он привык слышать от людей о таких семьях. Мало-помалу даже перестал воспринимать как нечто удивительное.
— Испеку тебе, — легко отвечает Бокуто, и Акааши продолжительно на него смотрит, мгновенно потерявшись. Как легко оказалось выбить его из равновесия — Бокуто стоило сказать всего два слова. Ему, Бокуто Котаро, самому обсуждаемому волейболисту стоило лишь сказать во время их по идее «деловой» встречи, что он испечет ему тыквенный пирог, сказать это так, словно они видятся не в последний раз.
Но от неловкой паузы их (хотя больше Акааши, чем Бокуто) спасает официантка, принесшая еду.
— Если вам ещё что-нибудь понадобится, я буду рядом. Приятного аппетита, — желает она, и они благодарят.
Акааши пододвигает к себе тарелку, представляя как Бокуто, сонный, но выспавшийся и счастливый, готовит какие-нибудь банановые оладьи себе на завтрак, пока на фоне играет весёлая музыка — что-то вроде «U can't touch this». Возможно, он ещё не чистивший зубы со взлохмаченными волосами и до сих пор в пижаме — точно яркой, вполне вероятно золотистой как радужка его глаз. А возможно, он не спит в пижаме… Может быть, только в белье.
Чёрт возьми, хватит, думает Акааши и шумно выдыхает через нос, напряжённо пережёвывая еду. Он подносит стакан с водой ко рту, когда Бокуто говорит:
— Ну и как?
И только теперь Акааши замечает за собой долгий и задумчивый взгляд в стол.
— Да, очень… вкусно.
Бокуто опять улыбается.
— О чём задумался? — спрашивает он.
Акааши снова пьёт воду, думая, что ему ответить. Что-нибудь получше, чем: «Представлял, как вы готовите завтрак. Сначала всё было в рамках приличия — вы, пижама, оладьи, потом не очень — вы, никакой пижамы, я». Это определённо не вариант.
— Вспоминал вопросы, все ли я задал, — формирует более или менее сносный (по крайней мере не позорный) ответ, хотя, конечно, Акааши узнал всё, что хотел и даже многим больше. Но это уже личное… Вряд ли он станет включать некоторые ответы в статью. Некоторые вопросы исходили от него лично. Как к парню — хорошо, что весь интерес можно тщательно замаскировать под интервью.
— И что, всё узнал?
— Есть ещё кое-что, — Акааши вспоминает о том, что несколько раз порывался спросить, но он всё ещё сомневается, — только я не уверен, что хочу это спрашивать.
— Почему? — удивлённо поднимает свои изогнутые брови Бокуто, однако, улыбаться не перестаёт.
— Боюсь, что вы меня неправильно поймёте, Бокуто-сан.
Бокуто только озадаченно продолжает смотреть на него, не зная, что ответить, поэтому Акааши добавляет:
— Просто не хочу, чтобы вы думали, будто в мои планы входит написать что-нибудь провокационное.
После этого он бросает взгляд на наручные часы — так, непроизвольно, ради того, чтобы прервать зрительный контакт. Уже начало десятого. Но ему, отпетому интроверту с экстравертной работой, совсем не хочется расставаться с Бокуто и заканчивать встречу.
— Как только я тебя увидел, сразу подумал, что ты хорошенький, — улыбается он, беззастенчиво вытирая рот салфеткой — и даже это простое, казалось бы, абсолютно не привлекательное действие выглядит в глазах Акааши настолько соблазнительным, что он мысленно ругает себя на чём свет стоит. Это совсем на него не похоже.
— Хорошенький?.. — переспрашивает Акааши, нахмурившись. — Что вы… — Бокуто его перебивает:
— Хочу десерт. Чего-нибудь сладкого, да. А что? То, что я спортсмен ещё не означает, что мне не хочется себя иногда побаловать. Это останется между нами и этим рестораном, — говорит он, бесшумно попросив подойти к их столику. — Любишь тирамису? Клубничный или шоколадный? Честно говоря, Акааши, ты выглядишь как любитель шоколадного. А я в восторге от клубничного, — говорит и поворачивает голову к подошедшей официантке, чтобы заказать ещё сладкое.
Бокуто спрашивает, будет ли он что-нибудь на десерт, и Акааши вдруг вспоминает о Куроо, который наверняка пошутил бы (если это можно назвать шуткой): «Да, вас» Но, увы, Кейджи дружит с головой, так что довольствоваться придется тирамису.
Официантка уходит, и Акааши продолжает пристально смотреть на увильнувшего от ответа Бокуто.
Хорошенький. Он назвал его хорошеньким.
И Акааши не то чтобы уверен, что это хорошо. Хотя, учитывая тот факт, что обычно его характеризуют как «флегматичного» и «замкнутого», хорошенький — очень даже ничего. Вполне себе пойдет.
— Бокуто-сан, мы говорим о… — он надеется, что Бокуто сам доведет мысль до конца, но нет, тот даже не пытается, — о чём?
Бокуто усмехается и отпивает из своего стакана воды.
— О всём, — пожимает плечами. — Начиная твоими милейшими волнистыми волосами, продолжая сексуальной водолазкой, — он пускает смешок, — серьёзно, она тебе очень идёт, и заканчивая твоей аккуратной тактичностью. Правда, ты мне нравишься. Я думаю, ты хороший и не сделаешь ничего, что обидит меня, поэтому… — он машет рукой, мол, валяй, — спрашивай.
Акааши в этот момент радуется тому, что не обладает особенностью краснеть, когда чувствует смущение. Им приносят кофе и десерт и, поблагодарив, он смотрит на Бокуто с лёгким прищуром.
— Я не стану включать это в статью, да и вы, Бокуто-сан, можете не отвечать, это интересно исключительно мне.
— Я слушаю тебя, Ака-а-аши-и, — нетерпеливо тянет Бокуто.
— Бокуто-сан, вы же прекрасно сознаёте, что среди ваших фанатов много женщин. Если быть точнее, красивых молодых девушек. У них не может не быть интереса к вашей личной жизни, — Акааши мягко улыбается одними уголками губ и делает паузу, окидывая взглядом полупустое помещение. Их столик находится на приличном расстоянии от остальных. Людей мало, но всем хочется по возможности уединиться. — У папарацци есть привычка интересоваться личными жизнями знаменитостей. Это их работа. «Благодаря» ним не удаётся скрыть свои отношения. За всю вашу карьеру, как бы кто не пытался что-нибудь найти, у них ничего не получалось.
Бокуто не уверен, что правильно понял вопрос, поэтому переспрашивает:
— Ты спрашиваешь про отношения?
— Вы всё ещё можете отказаться отвечать, — спешит добавить Акааши, но Бокуто качает головой:
— Нет, я отвечу. Здесь такая забавная штука получается. На самом деле, мой менеджер, он же мой друг, рекомендует мне не отвечать на вопросы подобного рода. Но тебе я отвечу. Это же останется только между нами?
Акааши кивает — и Бокуто зеркалит это движение.
— Я никогда не скрывал свои отношения. Никому просто не приходит в голову такая очевидная вещь.
Акааши сам удивляется тому, как быстро и легко он понимает, о чём говорит Бокуто. Он только не осознаёт, как сам не понял этого раньше. Но потом одёргивает себя — Бокуто любит людей, он общительный и очень тактильный. Очень. Настолько, что иногда может не увидеть границ.
Если не намекнуть, никому в голову не придет.
— Я понял вас, Бокуто-сан, — и почему-то Акааши чувствует нечто большее, чем обычное удовлетворение ответом. Он понимает, что это ничего не значит для него лично, однако, почему-то… Почему-то он доволен.
— Это ведь не проблема?
— Конечно нет, — сдержанно отвечает Акааши.
— Сейчас у меня никого нет, — зачем-то вставляет Бокуто, наклонившись вперёд, и Кейджи медленно поднимает на него взгляд, улыбаясь одними уголками губ.
Внезапно вспомнив о своём обещании, он спрашивает:
— Бокуто-сан, могу я кое о чём попросить вас?
— Для тебя всё что угодно, — Котаро произносит это с такой решительной уверенностью, которая смущает Кейджи, и он несколько секунд молча глядит на Бокуто, прежде чем сказать:
— Я ведь рассказывал о Куроо, моём друге. В отличии от меня, по крайней мере, до сегодняшнего дня, — Акааши мягко улыбается собственной ремарке, — он настоящий фанат волейбола и «Шакалов» тоже. Вы можете оставить автограф для него?
— А, ну да, без проблем, — пожимает плечами Бокуто.
Акааши лезет в сумку, чтобы достать фотографию, которую ему всунул Куроо, и ручку. Оставив размашистую подпись, Бокуто спрашивает:
— Акааши, ты любишь глинтвейн?
***
Последнее, на что рассчитывал Акааши, выходя днём из дома, это на такой продолжительный вечер в компании Бокуто Котаро. Но он не жалуется, совсем наоборот — он только удивляется, что всё зашло настолько далеко. Что встреча не ограничилась ни кафе, ни залом, ни рестораном.
Последнее, на что он рассчитывал — получить несколько комплиментов.
«Начиная твоими милейшими волнистыми волосами, продолжая сексуальной водолазкой».
«Ты хорошенький».
И последнее, на что он рассчитывал — выпить с Бокуто горячего глинтвейна.
Возле воды холодно, за бесконечным потоком слов (или своей поглощённостью одним Котаро) Акааши даже не помнит чьей это было идеей — прийти на набережную. Возле воды холодно; должно бы быть. Но Акааши этот холод чувствует только в покрасневших несгибаемых костяшках левой руки. В остальном — ему чертовски тепло. Так тепло, как никогда в собственной квартире, сколько в плед не заматывайся. Так тепло, как ни в какой летний зной. Так тепло, что даже страшно.
Не должно же быть так. И не бывает. Просто не бывает.
Интересно, какого бы было взять Бокуто за руку? Акааши почти уверен, что его свободная рука горячая. Кожа наверняка мазолистая и загрубевшая из-за постоянных тренировок.
Акааши понимает, что Бокуто замечает, что его не слушают. Говорит:
— Ты так смотришь на меня.
— Это потому что я хочу вас поцеловать.
Бокуто улыбается, и Акааши чувствует себя неловко. Если бы они были героями романа или фильма, Бокуто ответил бы взаимностью и, вполне возможно, тут же наклонился и поцеловал его. Но они не.
Не стоило этого говорить, думает Кейджи.
Это всё чёртов глинтвейн, он вскружил ему голову, думает Кейджи.
И Бокуто. Бокуто тоже вскружил ему голову, думает Кейджи.
А потом Бокуто прерывает его терзания, осторожным лёгким движением стягивая с лица Акааши очки свободной рукой.
— Какое у тебя зрение?
Вопрос неожиданный, поэтому Кейджи хмурится, но отвечает:
— Минус четыре.
— Я так не понимаю, — Бокуто приближается к нему, но за своей озадаченностью Кейджи не замечает этого.
— Вижу только размытые очертания. Не видно текстуры, деталей… — а потом он замолкает, потому что Бокуто мягко прикипает к его губам своими — тёплыми, но сухими. Прижимается уверенно, но осторожно, выжидает всего несколько секунд, чтобы убедиться, что Акааши не станет отстраняться. И когда тот кладёт свободную ладонь ему на шею, Бокуто углубляет поцелуй. Он сжимает край пальто Акааши, тем самым притягивая его ближе.
Кейджи отрывается только на секунду, чтобы глотнуть воздух и вместе с ним — запах парфюма Бокуто. Сладкий и бодрящий одновременно. Пряный. Кружащий голову.
Возможно, это глинтвейн.
Кейджи не понимает. Он понимает только, что ему хочется поцеловать Бокуто ещё глубже. Так, чтобы влажно и скользко, но он не настолько пьян, чтобы делать это на первой встрече, да и ещё и на улице, пускай и тёмной. Поэтому он довольствуется прикосновениями сквозь одежду, мягкими губами и запахом, заполонившим дыхательные пути.
***
Кейджи садится в такси, ждущее возле многоэтажки, где живёт Бокуто, когда солнце уже поднимается над горизонтом и первые лучи начинают блестеть, отражаясь от стеклянных небоскрёбов и не высохших луж. На смену бодрости, вызванной новыми впечатлениями и знакомством, приходит приятная усталость, поэтому большую часть пути до дома, он проводит прислонившись лбом к прохладному окну, за которым поют дрозды.
В Токио светает, Кейджи, не спавший практически сутки, чувствует усталость, но с удивлением осознаёт, что не засыпает не только потому, что он в такси. Его мозг продолжает работать, мысли не прекращают перетекать из одной в другую — он думает о прошедшем дне, о Котаро; вспоминает фрагменты из проведенного с ним времени.
Кейджи прикрывает веки. Кейджи прикрывает веки — а под ними тут же вспыхивает яркий образ подпрыгнувшего выше сетки Котаро с широкой улыбкой и занесённой над мячом рукой на фоне блеснувшего над его головой солнца из высокого окна. А под ними, веками, Котаро со своей совиной внешностью: большие, мигающие жёлтым, глаза, прямой широкий нос, изогнутые брови, торчковатая причёска и цепкий любопытный взгляд.
Кейджи открывает глаза и бесшумно вздыхает. Он откидывает голову назад и прислушивается к пению дроздов. И сквозь года прорывается новое воспоминание, связанное с Котаро лишь косвенно, — совсем, совсем юные годы Кейджи, урок физики и закон теплообмена: когда два тела с разной температурой приходят в соприкосновение, то тепло передаётся от тела с более высокой температурой к телу с более низкой температурой, пока температура обоих тел не уравняется. Котаро — именно то физическое тело с более высокой температурой, намного более высокой.
Вот что Кейджи чувствовал рядом с ним. Он чувствовал, что насыщается. Насыщается его энергией, его бодростью, его теплом. Его жизнью. Он и есть жизнь.
Он потрясающий, думает Кейджи с лёгким замиранием сердца.
— Вы плохо себя чувствуете? — обеспокоено спрашивает водитель, обративший внимание на ёрзающего Кейджи. Опыт с ранними клиентами научил его тому, что подобная неусидчивость может означать поступающую к горлу тошноту.
Но у Кейджи совершенно другая ситуация. Кардинально непохожая.
Плохо ли он себя чувствует? Нет, определенно точно нет. Наоборот. Ему так хорошо, как не было никогда в жизни. Ему так хорошо, что это даже страшно. Ему пугающе хорошо.
Дрозды поют, деревья шелестят от ветра и красные, оранжевые листья опадают на землю. Первое солнце только касается ещё влажной земли. Такси едет между сереньких многоэтажек. А в ушах звоном: «Ака-аши».
И Кейджи кивает:
— Всё хорошо.
***
— О нет!.. — устало тянет Кейджи, медленно открывая дверь.
— О да-а! — бодро восклицает Куроо, разводя руки, в одной из которых пакет с однозначно звенящим содержимым. А за спиной у него виновато поджимает губы Кенма.
— Куроо, нет, — качает головой Кейджи, хотя тут же закрыть дверь обратно, но — подождите-ка, минутку — уже поздно! Поздно, потому что Тецуро уже решительно прошел внутрь квартиры.
— Да, — кивает он и стаскивает свободной рукой очки с Кейджи, чтобы надеть на себя.
— Тебе не идёт, — ворчит Акааши, но Куроо игнорирует его:
— Я пришёл за своим автографом.
— Я могу тебе его отдать, и уходи.
Куроо делает как бы задумчивую паузу и ожидаемо бросает:
— Не-а. Мне ещё нужны подробности. Все подробности, — а потом он, посмеиваясь, добавляет и глядит на него через плечо: — Нет, серьёзно, ты же не думал, что прокатит?
— Выглядишь, как дерьмо, — прямолинейно заявляет Кенма оглядев Кейджи.
Акааши чешет переносицу и кивает, прикрыв на секунду глаза, мол, да, спасибо, я в курсе.
— Я не спал всю ночь.
— Всего-то? — отвечает Кенма тоном «ну и слабак». И примерно в этот момент Кейджи вздыхает и понимает, что эти двое слишком уж наглые для неприглашенных гостей. Он также понимает и то, что им двоим глубоко наплевать. Но вот чего он не понимает — почему он должен это терпеть?
— Всю ночь? — оглядывается на них Куроо, поставив пакет из магазина на рабочий стол Кейджи. — Чем это ты занимался? — щурится он. — Вот, Акааши, кто бы мог на тебя подумать… В тихом омуте черти водятся, ага?
Кейджи снова вздыхает.
Он обречён.
— Ты идиот? — и он не ждёт ответа.
Кейджи проходит босыми ногами по полу к разворошенной кровати у окна и забирается на неё. Он проверяет время на телефоне — без пятнадцати полдень, потом стреляет взглядом на окно — солнце уже поднялось, но оно практически не заливает комнату, потому что она находится не на солнечной стороне. Обычно солнце заглядывает сюда ближе к вечеру и ненадолго.
Кенма падает в кресло у стены чуть дальше от кровати, а Куроо тем временем вынимает содержимое пакета.
— Ещё очень рано, чтобы пить, — вставляет Кейджи, чуть нахмурившись, но Куроо машет на него рукой, говоря:
— Да тут безалкоголка, не нуди. И билк тебе взял, лови, — и кидает ему пиво на кровать. — Так чего случилось? Чего ты ночью не спал? — уже серьёзно спрашивает он, садясь на стул возле стола.
Кейджи чувствует на себе два выжидательно-вопрошающих взгляда, пока открывает пиво, и его мозг усиленно пытается придумать, что ответить. Ему отчаянно сильно не хочется признаваться в том, с кем он был и что делал этой ночью в большей степени из-за того, что это ощущается слишком личным.
Нет. Не личным. Личное — неподходящее в корне слово.
Это ощущается интимным.
На самом деле, ничего такого. Да, он был у Бокуто дома. Но они только разговаривали.
А ещё это всё прозвучит странно и непонятно. Кейджи и сам не может правильно разместить вчерашний день в голове — он был настолько простым и незамысловатым, но в то же время одним из лучших.
— Я взял автограф для тебя, Куроо, — он тянется к блокноту на прикроватной тумбе.
Вернувшись домой, он не сразу лёг спать, потому что не мог уснуть, хотя физически и хотел. Он принял душ, надел чистую одежду, перекусил и долго вертелся в постели, потом потянулся к сумке, которую оставил возле кровати, и стал листать недавние записи. Акааши перечитывал их, вспоминал моменты, лицо Котаро, его голос. И некоторое время разглядывал фото, которое в эту минуту вновь находит между листов. Несколько секунд он смотрит на него, выуживает из множества лиц одно единственное и кладет на край кровати, чтобы Куроо забрал.
И если честно, это такая мелочь. Такая мелочь, но Кейджи жаль её отдавать. Он никогда не замечал в себе такой жадности.
— Класс! — улыбается Куроо. — Спасибо!
А Кенма искоса смотрит на него. Прежде чем Куроо успеет брякнуть какую-нибудь глупость о ревности, он переводит взгляд на Кейджи и подмечает:
— Мастерски ушёл от ответа.
Кейджи пожимает плечами, мол, попытаться стоило.
— Я был занят… статьёй, — и это ложь лишь отчасти, если так подумать.
— У тебя ведь ещё полно времени для неё, — снова подмечает Кенма.
Кейджи смотрит на него, делая нарочно медленные глотки сливочного пива. А напряжённое лицо Куроо светлеет от собственной догадки.
— Да ладно! Ты чего, прямо с Бокуто Котаро?
— Господи, да почему у тебя всё к одному сводится, — Кейджи почти давится пивом.
Куроо улыбается и переглядывается с Кенмой, понимая, что смутил Акааши.
— Ладно, тогда что?
— Просто интервью затянулось.
— На целую ночь? — щурится Куроо, и Акааши кивает — чтож, не очень красноречиво, но они дружат не первый год, поэтому Тецуро подобным не остановить. Его вообще сложно остановить.
— Хорошо, и чем вы занимались?
— Да он не хочет об этом рассказывать, — говорит Кенма и следом добавляет: — Слушай, а у тебя жратвы никакой нет? Он, — в смысле Куроо, — вытащил меня ни свет ни заря.
— Я говорил тебе позавтракать, а ты встал за десять минут до выхода.
— Нормальные люди по субботам в это время ещё спят, — закатывает глаза Кенма.
— Значит, я не «нормальные люди», — довольно улыбаясь, пожимает плечами Куроо.
— Ты только это понял?
Кейджи их перебивает:
— В холодильнике оставались рис и мясо.
Кенма кивает и уходит шарудеть на кухню. А Куроо переводит взгляд на Акааши, отпивая из бутылки напиток, и говорит:
— Так что там с Бокуто? Вы, правда, провели ночь вместе?
— Да, — признаётся Кейджи, — но это не то, о чем ты мог бы подумать. Мы просто играли и гуляли.
— Играли? — поднимает брови Куроо. — Ты играл? В волейбол? Руками, что ли?
— Нет, ногами.
— Мясо обалденное, — резюмирует Кенма, возвращаясь в комнату с судочком с едой и занимая прежнее место, и Акааши кивает:
— Приятного аппетита.
— Спасибо, — пытается ответить Кенма с полным ртом, но это больше похоже на «фпафибо». Куроо нарочно умиленно улыбается, глядя на него, и Кенма недовольно смотрит в ответ, говоря: — Ты же знаешь, что меня бесит, когда ты пялишься на то, как я ем, — и это всё ещё звучит невнятно.
— Знаю.
— Засранец.
— Ты только это понял? — передразнивает его Куроо, а Акааши… Акааши не влезает, потому что он определенно точно не хочет продолжать расспрос Куроо. И, вероятно, именно поэтому тот в эту же секунду сам себя одёргивает: — Так, и о чём это я? Бокуто, — щёлкает пальцами, — точно. Вы пошли играть, потому что…
Потому что…
Кейджи задумывается, продолжая пить пиво.
А почему, собственно?
Потому что так захотел Бокуто. Потому что глаза у него искрились, улыбались, да и сам он ослепительно улыбался. Потому что с воодушевлением говорил о любимом деле и теплом. Теплом своим делился. Потому что Бокуто — концентрация всех лучей солнца и свет целого мира.
Господи.
Боже.
Свихнуться можно («и нужно», — шепчет подсознание Акааши).
— Я не знаю. Я брал у него интервью, — словно вспоминая, тянет Кейджи, — а потом как-то так вышло, что слово за слово, и мы уже идём по улице в спортивный центр.
— Чипсы хочешь? — спрашивает Куроо и на кивок Акааши подбрасывает ему пачку. — Интересно, — хмыкает. — Он тебе… понравился? То есть, я имею в виду, понимаешь?.. Понравился?
— Я не хочу на это отвечать.
— Значит, да.
— Получается.
Уходивший на кухню Кенма щурится и хмурит брови, пережевывая рис, и влезает:
— А я вот что-то не понял.
— Они играли и гуляли, — уточняет Куроо, указывая большим пальцем на Кейджи.
— Ты? В волейбол? Прям руками? — знакомо переспрашивает Кенма, и Акааши вздыхает:
— Просто чтобы вы знали, я на грани того, чтобы выгнать вас.
— Ты этого не сделаешь потому, что ты нас любишь.
— Ну или потому, что ты терпила. Поразительно, какая тонкая грань.
— Идите к чёрту, — беззлобно бросает Кейджи, шурша чипсами и опуская глаза.
— Ладно, вообще-то, — поднимает указательный палец Куроо, жестикулируя, — я не удивлён, что он тебе понравился. А расскажи, какой он.
— Я не буду. Это странно, — качает головой Акааши, откидывается спиной на подушку позади себя и сгибает ноги в коленях.
— Ну давай же, коротко.
— Отстань от меня, — упирается Кейджи. Он смотрит в потолок и невольно вновь вспоминает Бокуто.
Какой он?
Вряд ли ему станет достаточно слов, чтобы описать его. Акааши журналист, он любит письмо, главное оружие которого слово, но очень часто он сталкивался с тем, что есть вещи, которые невозможно описать словами, потому что они ощущаются на уровне чувств. Возможно, именно поэтому его всегда привлекала идея пытаться сделать это.
Неловко замявшись, Кейджи с паузами отвечает:
— Он добрый… энергичный и… непосредственный.
— Непосредственный? — выгибает бровь Куроо.
— Да, по-детски. По-детски непосредственный.
— То есть инфантильный?
— По-моему, это не одно и тоже, — вклинивается доевший Кенма, проводя языком по зубам.
— По правде говоря, по-моему, тоже, — соглашается Кейджи. — В любом случае, я только хотел сказать, что он очень естественен в своём поведении.
— Слушайте, а Бокуто это вообще который? — спрашивает Кенма, кивая подбородком на фото с автографом.
— Ты вообще не слушаешь, когда я тебе что-то рассказываю, да? — возмущается Куроо, протягивая фото Кенме и добавляя: — Пятый справа.
Кенма умело игнорирует возмущения Куроо и разглядывает парня.
— Что ж, по крайней мере, его прическа выглядит получше твоей, — обращается к Куроо.
— Тебе не надоело меня унижать?
— Нет.
В это же время Акааши, наблюдая за ними, думает абсолютно о другом. Он глядит в окно, взъерошивая волосы, и бесшумно выдыхает.
Это ведь совсем на него не похоже, совсем ему не свойственно — вот так отдаваться мыслями другому человеку, проживать воспоминания раз за разом.
— Вы встретитесь снова? — Куроо вырывает этими словами Акааши из раздумий, и тот облизывает губы, прежде чем ответить:
— Не думаю. С чего бы нам делать это? Материала у меня предостаточно, — мысленно он улыбается себе, потому что материала с лихвой хватило бы на книгу — небольшую, но книгу. Бокуто очень общительный. — Осталось только написать статью, собрать вещи и уехать, — пожимает плечами Кейджи, осознавая, что сказать это вслух оказалось гораздо проще, чем он рассчитывал. У него словно всё стало становиться на свои места — это была единоразовая встреча по работе, которая, да, по случайному стечению обстоятельств стала чуть более значимой, однако… Однако это ничего не меняет. Это всё ещё работа, которую он намерен выполнить, поставить точку. А потом у него планы, новый этап в жизни.
Вот и всё.
Да, Бокуто потрясающий. Да, это был замечательный день рядом с ним. Да, у него лицо горит каждый раз, когда он вспоминает горячий глинтвейн и лицо Бокуто близко к своему. Да, он подзависает, намеренно прокручивая в голове близость — намеренно, именно намеренно, потому что это удивительным образом вызывает у Акааши мечтательную эйфорию. Да, он ему понравился, Бокуто ему очень понравился.
Но.
Но едва ли Бокуто думает о нём с тем же благоговением. И едва ли это всё имеет значение, ведь Акааши уезжает. Далеко. Надолго. Может быть, навсегда.
А это пройдёт. Пелена эта спадёт с глаз. Обязательно спадёт. Это лишь временный магнетический эффект, который исчезнет через несколько дней без его источника.
Чёрт…