В честь великого человека

— Шуля, ну послушай же, Шуля! Шуленька!

Я швырнул кусок мела в огромную зеленую доску. Она занимала собой всю стену — кирпич метр на метр да в зеленом полотне, как любил выражаться профессор Рудо Шпиц каждый раз, когда их группе доставалась аудитория сто пять.

Шуля чертил на доске график и уже третий раз делал это совершенно неправильно. Но достучаться я до него не мог: когда Шуля работал, он переставал слышать окружающих.

— Ювенс. — Шуля даже не дрогнул, когда мел по искривленной дуге рухнул к его ногам. — Ты или делом займись, или не отвлекай. Не видишь, что ли, я занят. Между прочим.

— Шуленька, ты не понимаешь, что ли, что я занят тем же. Ты своими графиками нам весь дипломный проект порушишь.

Я стоял позади и махал руками. Как птица. Птица несуществующей породы — курица-истерушка.

— Как это я тебе его порушу? — удивился он и резко дернул рукой. Мел противно проскрежетал по зеленому полотну. На графике появилась еще одна совершенно неправильная синусоида. Меня затрясло: смотреть на это уродство я не нанимался. Зря только выходной потерял.

— А вот как с прошлым проектом было, помнишь? Который мы два месяца назад сдавали.

Шуля выпятил вперед губу, широко распахнул глаза и уставился на меня вот тем своим неодобрительным взглядом, которым сопровождал обычно других студентов. Я окончательно потерял терпение.

— И не смей сказать, что это из-за меня мы получили девять и три седьмых балла.

— Девять и три седьмых из одиннадцати возможных, — грозным шепотом повторил Шуля то же самое, что сказал, когда мы получили свои оценки. — Из одиннадцати возможных! А я говорил тебе, что ызыргабаны не летают, а ты все спорить да спорить горазд!

И любил же Шуля напоминать о промахах. Я уставился на свои ноги. Не люблю смотреть в глаза, когда на меня злобно пялятся и всем своим видом показывают, что я какой-то там недотепа, который ничего не смыслит в новой космической инженерии.

— Я лучше понимаю в межгалактических полетах, чем в биологических видах, — пробубнил я, заметив, что уж очень долго стою неподвижно и рассматриваю пол.

Шуля к тому времени уселся на первую парту и критически рассматривал доску с вычислениями и графиками.

— Что-то тут не так, — проговорил он, почесав щеку. — Не пойму, что. Ювенс? Догадки?

— Графики у тебя неверные, — буркнул я и тоже залез на парту.

С этого угла зрения все выглядело иначе. Даже графики казались не такими уж и уродливыми, а если принять во внимание вычисления — которые я самолично проверил на ошибки! — то выходило...

— Балбес ты, Ювенсы, если графики у меня неправильные. Я по твоим расчетам нарисовал. Тютелька в тютельку.

— Не могу поверить. — Я стянул с носа очки, протер стекла и нацепил на нос заново. Нет! — В самом деле: правильные графики.

— Балбес ты, Ювенс.

Я не обиделся. Я просто не услышал.

Мы с Шулей подружились еще и потому, что оба имели эту дурную привычку — провалиться в работу целиком и полностью. И если до этого Шуля не отзывался, то теперь настала моя очередь занырнуть в собственные вычисления и все еще раз сверить.

— Вот что я думаю...

Шуля достал яблоко из вечных своих запасов «пищи на всякой случай», а я стряхивал мел с ладоней: где-то в середине сверки я все же нашел пару ошибок. И решил, что идти за тряпкой будет слишком долго. Шуля разрешил мне и графики за него построить; и хотя меня не оставляло ощущение какой-то подлянки в его легком согласии, мне было не до размышлений о гнусных выходках.

Даже после внесенных правок проект выглядел просто ужасно.

— Что ты думаешь, Шуленька?

— Что мы с тобой где-то сильно махнули с вычислениями, где-то на первых стадиях внесенной гипотезы. А все потому, что считали только в теории.

Шуля широченно улыбнулся. О, нет, нет-нет, нет уж. Знал я, к чему он клонит.

— Не вздумай звонить Констанцию! — завопил я.

Шуля гыкнул, бросил в меня огрызком яблока, сорвав старт, и первым добежал до видеоблока. Ну и первым дернул переключатель частотности.

Я успел лишь вцепиться ему в плечи и жалобно запричитать:

— За что ты так со мной, этот мерзкий упырь из меня все соки высосет...

— За экспериментальность, Ювенс! За доказательность!

Видеоэкран пошел рябью и, наконец, из голубизны бескрайнего космоса бледным свечением выступили контуры Констанция. Он сидел в капитанской кабинке, когда мы ему позвонили. Верно, он был очень занят, и я поспешил заявить это Шуле, пока был еще шанс обрубить переговоры и убежать. Но Констанций успел повернуть свою морду к нам раньше.

Мама называла это мордашкой, но как по мне — морда, самая настоящая, еще и с вечным кирпичным на ней выражением!..

— Конста, приветусик! — Шуля жизнерадостно улыбнулся. Я сполз по его спине вниз, прикидываясь частью интерьера. — Не помешали?

— Сейчас у всех свободное время, — ответил Констанций и безжизненно-вежливо улыбнулся. — Ювенс с тобой?

— Не говори ему, — произнес я беззвучно.

Шуля пнул меня ботинком под зад и спалил контору:

— Ага! Мы тут встряли с его проектом. Видишь ли, Конст, этот балбес досчитался до того, что у него пространственно-временной скачок на Землю образца середины двадцатых годов возможен только при усиленной гидравлике. А нам за это сразу балла четыре срежут.

Констанций усмехнулся. Я пристыженно вылез из-под панели и сделал вид, что не замечаю его упыршества на экране.

— Будь это так, мы бы не смогли совершать продолжительные вылазки.

— Верно! — Шуля, предатель, поддакивал Констанцию всегда.

— Выходит, ваш дипломный проект вот-вот развалится?

Констанций спрашивал равнодушно, но я-то знал, что в душе он ликует.

— Если мы не поправим что-нибудь срочно… Ну знаешь, если не подглядим на работу приборов во время полета, не запишем показатели…

Я выглянул из своего убежища. Констанций с нечитаемым выражением кивал, пока Шуля рассказывал ему о приборах и графиках. Шулерство чистой воды!.. Но в чем-то его нечестные методы борьбы за высшую отметку по диплому звучали разумно. Например, в месте рассуждения, что без наблюдения за реальным полетом невозможно выстроить модель, которая бы базировалась на реальных данных — то есть, ту самую усовершенствованную версию конструкции, которую мы и хотели выстроить!

— Чудесные размышления, — похвалил Констанций прохладно Шулю. Гнусный предатель, бывший когда-то мне напарником, гордо выпятил вперед грудь. — Чем вам может помочь полет?

— Если твой ордер для полета на Землю еще действует…

— Действует. Но Ювенс, мне помнится, отказался.

— Времени не было, — заметил я, приподнимая бровь. Констанций тоже приподнял бровь. Я почувствовал, как одним движением он опять все переиграл в свою пользу. От старших братьев одни проблемы.

— Ну а теперь есть, — вмешался Шуля.

— Как есть! — возмутился я.

— Всего на денек, Ювенс, ну? Или хочешь показать вот такие уродливые графики на защите?

Тут-то, конечно, Шуля был прав. Уродливые графики я никому показывать не хотел. Я даже смотреть-то на них мог только сквозь боль и слезы.

— Полет займет три часа, — сказал Констанций. — Но нам придется базироваться на Земле еще девятнадцать. Ювенс, ты согласен провести это время на корабле?

— Нет! — выпалил я. — Я не хочу на корабле, я хочу экскурсию!

У Констанция дрогнули брови и губы. Одновременно.

— Что же, тогда вам придется подготовиться. Я вышлю материалы, и к вечеру…

— Не нужны нам твои материалы! Мы и сами можем ко всему подготовиться! И вообще, у тебя там ужин с твоими солдатами, все, пока, ждем!

Я дернул частотный переключатель. Экран погас.

Тяжело дыша, я провел по лбу дрожащей рукой.

Шуля удивленно смотрел на меня.

— Вот никак не пойму, чем тебе так твой брат не нравится. Хороший ведь человек.

— Всем не нравится. Ты на него посмотри: ему и тридцати нет, а он уже майор. Вечная недостижимая звезда у нас.

Шуля качнул головой:

— Балбес ты, Ювенс. Между прочим. Пойдем готовиться.

Диапозитивы предложил выбрать Шуля, решив, что мне ничего доверить нельзя. Он так и сказал:

— Ты, — сказал Шуля, — Ювенс, как с ызыргабанами сделаешь.

— Как я сделаю? — не выдержал я. — Как, ну как, скажи мне, я сделаю?

— Подлость ты сделаешь, Ювенс. Подлость это называется. Айда!

Мы спустились в архив кинохранилища. В ИТИТИ — Исследовательском Технологическом Институте Техномодификационных Инноваций, — где мы с Шулечкой имели честь учиться, архивов было — считать утомишься. Профессора долгие годы собирали все достояния земного прошлого, и каждый такой сокровенный найденыш хранился на своем уровне и сортировался по степени значимости для земных цивилизаций прошлого.

Например, наивысшую значимость получили «Бытовые ежедневные средства»: всякие щетки, тюбики из-под зубной пасты, консервные ножи, пульты от телевизоров, модели египетских пирамид и шарики с белой субстанцией внутри, имитирующей такое понятие, как «снег». Их хранили на пятом уровне. Ровно посередине между первым, с запрещенными военными технологиями прошлого, и десятым — с «загадочными технологиями праотцов»: железными графами, изображающими гору — «Ш»; фиолетовыми лампами и целлофановыми пакетами в форме пультов от телевизора.

Кинохралище находилось на третьем.

Консьержка Нюриона Вальмаровна долго не хотела впускать нас, даже когда мы помахали перед ее микросхемосчитывающей машинкой пропусками.

— Сегодня, — сказала она, — выходной, а вы, молодые люди, в университете.

— В ИТИТИ идите — образование получите! — громко напел Шуля лозунг нашей Alma Mater, отвлекая консьержку.

Я в тот же момент перемахнул через турникет, отделявший меня ото входа. Нюриона Вальмаровна покраснела от злости. Шуля поклонился перед нею:

— Вы простите, но нам очень, очень надобно. Для экспериментов! Мы все вернем в целости.

— У вас минута, молодые люди! — крикнула она нам, и мы с Шулей, смеясь, помчались сквозь ряды хранилища.

— Нам нужны двадцатые годы двадцать первого века, — сказал я. — Констанций получил разрешение на провоз нас только до этого временного портала.

— Двадцатых нет. — Шуля почесал затылок. — Есть девяностые годы двадцатого века и есть с две тысячи первого по одиннадцатый. Нам какие?

Я пожал плечами:

— Да бери какие возьмешь. Вряд ли за каких-то там двадцать лет мода землян в прошлом серьезно изменилась.

Шуля кивнул. Мода нашей колонии последний раз устанавливалась восемьдесят три года шесть месяцев двенадцать дней и семь часов назад. До следующей смены фасона и принятых цветов летних скафандров оставалось еще семь с хвостиком лет. Все очень ждали такого масштабного события.

Шел третий час. Шуля лениво лежал на диване Д-35, специальном ортопедическом, рассчитанном на одного человека. Я зевал и тер глаза, пока робот-щуп управлялся с проектором.

В экран мы смотрели кое-как и, признаться, совершенно не были готовы к приезду Констанция — а время все бежало и бежало вперед.

Зато мы успели попасть в столовую на обед для преподавателей! И еще прихватили приставки и до четырех часов соревновались, кто уронит меньше яиц. Я побеждал, а потом Шуличка глянул на часовую панель и испугался: мы опоздаем!

Я бы и не прочь был бы опоздать, но от Констанция тогда проблем не оберешься вовек... Пришлось нам торопливо смотреть на диафильмы.

— Ладно. — Шуля так подскочил с дивана, что я чуть не перевалился через бортик кресла. — Это слишком долго: исторические события, культурные памятники... Все это чепуха! Давай просто найдем пару-тройку образцов, как одевались, а с остальным разберемся на месте.

— Констанций же...

Шуля махнул рукой.

Катастрофа с ызыргабанами, по-моему, начиналась как-то так же. Я поежился. Потом еще виноватым останусь.

— Констанций тебе не мать, между прочим. И он еще сказал, что всего-то на денек. Ну что нам это все знать, если на денек? Мы одной ногой туда, одной — обратно.

— Другой, — поправил я Шулю и очки. Он поднял брови. — Другой ногой. У тебя две ноги.

— У меня-то две... — согласился Шуля. — Но это тут решительно ни при чем. Давай, Ювенс, поднимайся и помогай искать.

Мы запустили наши пальцы в коробки с диафильмами и стали искать, но дела не двигались. Мы не знали, что искали. Я вот совсем не имел никакого представления.

— Послушай, Шуля, а что мы должны найти-то?

— Ну... — Шуля задумался. — Что-нибудь про землян. Как будет понятно, что это не очередной памятник, а человек — хватай!

Я кивнул и снова принялся рыться в диафильмах.

Шуля сунулся в коробку всем телом. Буквально нырнул. И вынырнул, сжимая в зубах подходящую находку.

— Отыскалось, Ювенс!

Я бросил попавшийся мне в руки диафильм — «Учителя начальной школы» — и оказался возле Шули.

— Сокровище нации, — пробормотал Шуля восторженно.

— С чего ты так решил? Там написано... — Я прищурился, вглядываясь в подпись. — Там написано: «Валерий Леонтьев».

— Ну ты представь, что за великий человек был твой Валерий, раз у него есть именной диафильм!

Я знал это выражения лица Констанция.

Для других людей он всегда выглядел одинаково — будто ему все равно. Но я точно знал: если Констанций дергает бровями два раза, то он или зол, или недоволен, что для моего склонного к злоупотреблению властью брата было, в сущности, одно и то же. Я даже на всякий случай сжался. Ожидал, что он прямо с порога ввернет какую-нибудь гадость и уйдет.

Но он дождался, когда я доковыляю к нему, злобно скосил вбок взгляд и голосом, от которой чуть не замерзло топливо в баке космолета, выдал:

— Я так вижу, вы хорошо подготовились.

— Выбрали самое лучшее, — нервно глотая, ответил я.

Констанций, ровный, как палка, которой бьют непослушных учеников, поднялся в кабину. Мы с Шулей застыли, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Констанция не было полминуты. Из кабины высунулся механик Роттман, гоготнул и залез обратно.

Мы с Шулей переглянулись.

— Полезайте, — скомандовал Констанций, на миг выглянув. И снова пропал.

Мы кое-как забрались.

Весь полет я не столько следил за нужными нам графиками, сколько пытался не порвать наспех отысканную в шкафу у двойняшки Шули черное сетчатое покрывало на торс. Шуля, в свою очередь, постоянно ерзал. Ну хотя бы не ныл. А то ведь начал, еще там, в аудитории:

— Странную какую-то кожу носили эти земляне! Все натирает. Как в этом можно ходить.

— А они все так ходили, вот ты и ходи, — сказал я ему. Надоело уже спорить!..

Космолет завис над водой и мягко приземлился у гавани. Констанций, что с ним ни делай, летать действительно умел.

— Роттман проводит вас до секретного выхода. Мы будем ждать вас. Регламент позволяет вам провести на Земле пять часов, но не больше. Запомнил, Ювенс?

Я кивнул.

Мы поспешили за Роттманом, который то и дело косился на нас.

— Шуленька, скажи, как думаешь, чего это Роттман глазел на нас всю дорогу?

Шуля пожал плечами.

— Мне почем знать. Может, боится, что Консту за нас перепадет от командования. Они друзья, вроде?

— Ага, друзья... были, кажется. Сейчас не знаю. Это, вроде, не так называется... — задумчиво протянул я, стараясь понять, какое Роттман носил звание. Точно не майора...

— А как? — оживился Шуля.

— Ну, Констанций ему вроде как командир теперь. Что, вероятно, не исключает дружбы.

Шуля с задумчивым видом закивал.

Мы вышли. Вдохнули воздуха, оба, полной грудью: ни один из нас до сих пор не бывал на этой странной планете и не дышал еще тем, чем дышали наши праотцы.

Люди, весьма дружелюбные создания, уставились на нас с Шулечкой, как только мы вышли на просторную улицу. Дети останавливались и глазели, подростки смеялись. Я и не знал, что земляне могут быть настолько приветливыми!

Не сговариваясь, мы с Шулей принялись махать руками всем, кто смотрел на нас, и вскоре нас окружила целая толпа. Неужели они догадывались, что мы путешественники?

Я успел начать волноваться, когда мои тревоги поколебало прекрасное явление — юная барышня выпорхнула из толпы и, будто летящая нимфа, приблизилась ко мне.

— Ребята, — смеясь от радости, обратилась она к нам. Мы с Шулечкой оживились, стараясь понравиться даме всем своим видом. Она засмеялась только сильнее. — Ребята, вы, конечно, кринж, но я бы на вас подписалась! Инстаграм?

Мы с Шулей переглянулись. Он озадаченно почесал затылок. Я снял и снова надел очки.

— А сколько это в килограммах? — спросил Шуля быстрее, чем я успел открыть рот.

Девушка в голос захохотала.

Дальнейшие события дня я пересказывать не буду. Земля оказалась и не столь интересна, как мы предполагали, и поразительна в то же время. Однако влететь на корабль нам пришлось гораздо раньше, чем через восемнадцать часов.

Мы могли и остаться, но так уж нас с Шуленькой воспитали: стыдливыми.

Роттман и Констанций давились смехом еще до того, как мы пришли. И я впервые с самого детства узнал, что мой брат, оказывается, может улыбаться.

Но он быстро взял себя в руки, откинул со лба волосы, поправил фуражку и хриплым со смеху голосом поинтересовался:

— Как ваш визит?

Роттман не выдержал и принялся гоготать в миску с супом.

— Катастрофа! — выпалил я, краснея теперь уже перед братом. — Катастрофа!

— Модная, — величаво кивнув, согласился Констанций с ровным лицом.

— Между прочим... — прошептал у меня за спиной Шуля.

И мы засмеялись.