Легенды не врали?

Осень всегда приносила с собой тишину. Моряки теперь покидали душные таверны только в самом крайнем случае и по улицам портового городка слонялся лишь туман. 

В этот вечер хозяин дома отошёл ко сну ещё до ужина. Нестерпимый озноб преследовал его уже несколько дней, заставляя кутаться в тяжёлое одеяло. После спешного осмотра, лекарь констатировал – “Простуда, голубчик”, – прописал несколько микстур и настоятельно рекомендовал не так часто промокать под холодными ливнями. Во всяком случае, в ближайшую неделю.

Комнату освещала только крохотная парафиновая свеча. Близилась ночь и её усталый свет бесшумно и неспешно дотлевал.

Также как и жизнь художника.

***

Прорезав завесу безмолвия, кто-то негромко постучал в окно. Хозяин, так и не сомкнувший глаз из-за лихорадки, осипло прошептал “войдите” скорее по старой привычке, чем из разумных побуждений.

Ставший походить на причудливую человеческую фигуру, туман плавно проник сквозь стекло. Размытый силуэт проследовал к постели и опустился на резной стул.

– Чем могу служить, миледи? – радушно пробормотал художник, – Ваше лицо кажется мне смутно незнакомым.

Воздух в комнате остановился.

– Мой дорогой друг, – нежно протянул голос из-под белого, едва видимого савана, – Мы с тобой знакомы давно. Твоё время всё бежало и бежало... 

Контуры плыли перед уставшим сознанием и руки теперь охватил тремор. Жар постепенно покидал его, оставляя место лишь для их скромного ночного разговора. Гостья легонько наклонилась и положила свою ладонь у тонкой руки художника.

– Ах, госпожа! - воскликнул мужчина, словно узнав ласковый голос, – Неужто пришло ко мне отпущение?

– Ничто не повторится в мире, однако, это не последняя дорога, – тень говорила мягко, едва касаясь звуков, – Твоя жизнь – ценнее сумрачных драгоценностей, наземных пиров и морских благ. Не тревожься. Я выменяю её на новую.

Саван с каждым мгновением всё больше походил на тончайший шёлк. Белое, как молоко, совершенно прелестное лицо, появлялось из дымки и тут же сменялось смольной кожей, сверкающей в темноте роскошной жемчужиной. Голос казался звонким и высоким, и в ту же секунду обращался томным басом. Под его звучанием художник ощущал себя мальчишкой, полным сил юнгой, почтенным мужчиной пожилых лет и младенцем одновременно.

Перед ним никто иная, как сама Смерть.

– Хорошо было жить, – блаженно прошептал хозяин дома, – Временами тяжело, до хруста костей тяжело, но как дышалось порой...

Мужчина, совсем позабыв про свою простуду, шустро приподнялся на локтях и указал на масляную картину, приколоченную к стене. Утро, отражённое в хрустале воды.

– Вот! Тогда мы с Офелией только приплыли сюда, – протараторил он, – Какой был рассвет! Только мы на отшибе горы, а, ещё вот! Это я ездил писать семью герцога зимой и по пути набросал лес. Показать жене... А как же эта!...

Художник говорил всё громче и громче, и глаза его поблёскивали от нахлынувших чувств. Пикник в горах, поездка к тётке, рыбалка с племянником. Каждый холст пел оду ностальгии, за что одаривался улыбкой – золотые дни бестолковой юности! Закат над городским рынком, девочка у моря, цветение яблони.

Крылечко их дома и совсем ещё юная супруга. Он притих, остановившись на этом неброском портрете. Поднять глаза, чтобы вновь встретиться с улыбкой Офелии оказалось тяжело. Художник упорно рассматривал лишь акварельные разводы у залитого солнцем порожка, пока не набрался храбрости продолжить.

– Наш дом, – с трудом прошептал мужчина, – Как мне жаль его оставлять. Ей тут очень нравилось.

Слёзы скатывались по его впалым щекам и тут же, вместе с воспоминаниями, разбивались о покрывало. Офелия уже давно покинула этот свет и под конец жалела лишь о том, что оставляет мужа в таком прелестном домишке совсем одного.

Туман осел у письменного стола. Из-под книги о домоводстве, местами сильно погрызанной мышами, выглядывал чернильный этюд.

– Ах, это, – он быстро провёл по мокрому лицу рукавом, – Это музыканты, проезжали через наш город. Я никогда больше не слышал такой великолепной игры на скрипке.

Смерть внезапно протянула рукав к свету и туман принялся менять форму. Тяжёлый ком в горле заставил художника затаить дыхание. Лезвие смертоносной косы вот-вот пронзит его сердце. Легенды не врали.

– Ты хороший человек, Фредерик, – проговорила Смерть, приставляя туманную скрипку к плечу, – Не печалься. Сегодня я сыграю для тебя. 

 Смычок плавно скользнул по призрачным струнам и мужчина узнал мелодию с вечерней июньской пристани. Улыбка начала расцветать с новой силой, море буйствовало в его венах и расплёскивалось по телу свободой. Он протягивал руки к образам, мелькавшим перед глазами, заливисто хохотал и тут же утихал с нежной ухмылкой на губах. Когда-то он жил и ещё помнил какого это – чувствовать.

Когда Смерть окончила партию, художник уже спал крепким сном и его грудь больше не вздымалась. Жизнь отправилась в новое путешествие, а память вновь упокоилась.

Свеча погасла.