Море жизни

— Прекрати нести чушь!

— Что ты сказал.? Не смей меня затыкать, я имею право высказываться в своём доме! Вот до чего ты дошёл, всё из-за этого маленького демона!

— Хватит! Дорогая, я призываю тебя к благоразумию…

— Нет, это я! Я призываю тебя к благоразумию! Будь добр, вспомни, кто твой настоящий сын.

Цзян Чэн больше не мог выносить происходящее. Сердце заполошно билось где-то в горле, его стук отдавался пульсацией в пустой голове, пока в животе противно скручивалось — то ли голод, то ли страх. Они собирались ужинать: что-то шкворчало, звенела посуда, на разные лады жужжали блендер и кофемашина. А потом всё случилось… Как всегда.

Он не решался выйти из комнаты. Не двигался. Руки позорно не слушались. Перед глазам заевшая заставка плеера. Холодный мокрый палец тыкал на кнопку «play» снова, снова и снова. Не переключалось, не работало. Цзян Чэн слышал. Слышал каждое слово за тишиной наушников и закрытой дверью, слышал глубокий голос отца, низкий, срывающийся на крик и тут же затихающий, и истошный, хрипловатый, невыносимо громкий — матери. В пересохшем горле застрял ком и мешал дышать. Частые, неглубокие выдохи-вдохи, и истеричным шёпотом:

— Давай, работай уже! Ну! Работай…

Раздался лязг, Цзян Чэн вздрогнул. Тело непроизвольно прошибло ознобом по позвоночнику, плеер упал на кровать и соскользнул на пол с оглушительным в тишине стуком. На кухне что-то разбилось. Случайно? Ему хотелось верить, что да.

— Что ты за человек?! Носишься с этим ребёнком, будто он твой!

Окрик матери заставил болезненно поморщиться. Цзян Чэн мигом вскочил с кровати и заметался по комнате. Поднял плеер, повертел в руках, кинул обратно на одеяло, перебрал вещи на столе — разложил карандаши, тетради, записки. Взялся за телефон: 3 ноября, 18:36, 24%. И, будто оглушённый, замер. В висках стучало, разговор на кухне расплывался в единую шумовую волну, а в глазах стремительно теплело. Цзян Чэн резко выдохнул с полустоном, поморщился, вдавливая пальцы в глаза, остервенело растёр лицо и вцепился руками в волосы. Всклоченный, покрасневший огляделся, не зная, за что взяться. На кухне что-то разбилось и грохнуло. Рюкзак первый попался на глаза, и без единой чёткой мысли в голове Цзян Чэн бросил туда телефон, наушники и пару батончиков, которые вроде бы оставил Вэй Ин, а после тихонько открыл дверь и прошёл в коридор. Родители не заметили, увлечённые друг другом. Жёлтый свет кухонных ламп раздражал и вызывал боль в животе. Было противно смотреть. Не хотелось слышать.

Он стремительно оказался на улице и бросился дальше, из двора, от дома. Бежал, прерывался на быстрый шаг, чувствовал слёзы, свербение в носу и снова бежал. Не разбирал дороги. Когда тело больше не могло нестись вперёд, Цзян Чэн понял, что толком не дышал и стучал зубами. Дрожь не отпускала. Он надрывно кашлял и пытался дышать. Осенний вечер холодил уши, порывистый ветер забирался под толстовку, но дрожь — она шла не снаружи, а изнутри, начиналась где-то в копчике и распространялась по всему телу, так что едва не сводило челюсть. Брёл не разбирая дороги, пытаясь пересилить судороги.

Тошно, невыносимо, страшно. Хотелось блевать и плакать, свернуться комочком на лавочке в парке и уснуть до лета. Чтобы тепло, каникулы, купание на озере, прогулки жаркими ночами, чтобы всё хорошо… Цзян Чэн шёл, пыхтел, угрюмо молчал и мечтал раствориться в шуме огромного города, его бесконечных цветах и огнях. Ему там было самое место, среди безликих и ничего не знающих. Хотелось «не быть». Не здесь, не сейчас, не самим собой. Руки и ноги казались ватными, голова болела, мысли долбились в виски. Под кожей зудело непреодолимое желание вывернуться наизнанку, содрать с себя внешнее, живое, с мурашками и мокрыми глазами.

Быть слабым отвратительно, быть неспособным отвратительно, быть таким, как он — отвратительно! Цзян Чэн не мог оставить переживания: почему, почему, почему… Почему мама с папой опять поссорились! Почему они не могут просто поговорить! Почему они не думают о нём! Почему он опять остался один!

Крепко зажмурившись, мальчик остановился, попытался успокоить сердце. Оно билось так быстро и гулко, что стало больно. Не думать не получалось. В глазах то и дело скапливались непрошенные слёзы, а Цзян Чэн нервно притопывал ногой в попытках удержать их, и снова проваливался. Горло сжало спазмом, он отвернулся от бесконечного человеческого потока, сильнее закрывшись капюшоном. Всхлипнул раз, другой, зашмыгал носом. Сжал губы, чтобы позорно не завыть в голос. Из него выходили только частые короткие выдохи и хриплый скулёж. Мир превратился в размазанное скопище ярких пятен, не за что было зацепиться, чтобы это прекратить, успокоиться и вдохнуть полной грудью. От холодного воздуха внутри жгло, руками и рукавами кофты он размазывал слёзы по лицу и вытирал сопли. Злился сам на себя за то, что не мог прекратить. Выше его сил. Это оказалось выше его сил.

— Да пропади оно всё.

Рыдания шли из него непрерывным потоком, под которым тело безвольно сотрясалось. Рука сжались в кулаки. Цзян Чэн тихонько выл, прикусив губу, чтобы заглушить звук. Он разом осознал и пропустил через себя всю несправедливость реального мира, в котором он был лишь ребёнком, который не мог ничего исправить.

С последним горестным вздохом слёзы закончились. Стало пусто и безразлично: руки повисли безвольными плетьми, плечи опустились, лицо расслабилось. Цзян Чэну казалось, что он больше не может контролировать своё тело, будто все мышцы разом ослабели, как после сильной физической нагрузки. Даже дрожь прошла.

Тогда он огляделся — вокруг была ничем не примечательная улица, далёкая от центра, но всё равно цветастая, светящаяся, мигающая. Электрический свет резал уставшие, слипающиеся от влаги глаза. Магазины, фуд-корты, маленькие забегаловки и кофейни. Знакомый район, Цзян Чэн часто бывал здесь, потеряться не должен. Так что он просто двинулся вперёд. Шёл медленно, рассматривая окрестности, прислушиваясь к разговорам, музыке, гулу транспорта, принюхиваясь к обилию пряностей, сладостей, жареностей и копчёностей. Есть не особо хотелось, хотя в животе был голяк. Порывшись в рюкзаке, мальчик вытащил батончик и зажевал его. Что-то мюслевое, ягодное, с кучей сахара, всяких ароматизаторов… Неудивительно, оно было во вкусе Вэй Ина. Цзян Чэну такое не особо нравилось, но сейчас он был рад занять рот даже этой гадостью.

Челюсть ныла, жевать казалось тяжело. Навалилась усталость. Нужно было что-то делать: охлынувшее после истерики тело казалось горячим внутри, но от уличного холода под кофтой уже мурашки бегали. Цзян Чэн вытащил телефон и повертел в руках. Нашёл номер брата в контактах, задержал палец над кнопкой вызова, ругнулся и не стал звонить:

— Пусть шатается, где хочет, чёртов предатель…

Почти сразу Цзян Чэн поймал себя на глупой мысли: он ни за что не хочет возвращаться домой. Только не туда, только не снова… Но идти было не куда, не к кому. У него даже на билет, чтобы к бабушке уехать, денег не было, ни гроша в карманах у наследника состоятельной семьи Цзян. Позорище. Он замер посреди улицы, так что прохожим пришлось огибать его, как воды реки разделяются, натыкаясь на камень.

Кольнуло сердце. Цзян Чэн всегда был в потоке. В окружении людей, шёл с другими в одном направлении, не отделялся! Он никогда и подумать не мог, что однажды останется один. Один на один с тем, что пугает больше всего, сжирает нутро, топит, топит, топит. Всюду мерещилась вода, а он камнем уходил на дно. В ушах шумело. Перед глазами всё было размыто, кроме узора тротуарной плитки и носков его собственных кроссовок. Страшно. Не пошевелиться, совсем. И никого рядом.

Телефон завибрировал в кармане, марево рассеялось. Реальность вернулась.

В мозг выстрелило идеей: Не Хуайсан.

С осознанием пришло самое простое решение — идти к нему. Цзян Чэн сомневался, но ноги сами понесли его во дворы. Стоило ли? Вопросы крутились в голове слишком быстро, он не успевал додумывать один, уже появлялся другой, но остановиться он уже не мог. Ему нужен был кто-то, за кого он сможет зацепиться прямо сейчас. Кто-то безопасный, свой. У Цзян Чэна было не так много близких людей. Других вариантов не существовало. Он хватался за образ Не Хуайсана в своей голове, как за соломинку, которая помогала дышать.

Стояла вечерняя свежесть, но мысли о друге отчасти согревали. Рядом с мельтешащим и разговорчивым Не Хуайсаном было на удивление легко обрести покой, расслабиться, оставить тревогу. Он много говорил: о себе, об искусстве, о старшем брате, о прошлом, о будущем — обо всём вскользь, мягким щебетом, так что Цзян Чэн не всегда вслушивался. Однако неизменно чувствовал фоновое присутствие друга — голос, прикосновения невзначай, запах сладкого дезодоранта (или духов, он не был уверен, если честно), какая-то странная, навязчивая, обволакивающая энергия. Цзян Чэн шмыгнул носом и, продолжая размышлять о нём, замедлил шаг.

Не Хуайсан нуждался в защите. Он был хилым, маленьким, жутко неудачливым. Ему часто прилетало мячами на физкультуре, он злил учителей, не делал домашнее задание и не готовился к тестам, конфликтовал с отбитыми хулиганами и школьной администрацией, потому что серёжки в ушах и яркие стрелки — это необходимый элемент его самовыражения. Катастрофа! Но когда было нужно, Цзян Чэн защищал его, как и Вэй Ин, они не могли по-другому. Было ли правильно идти к нему сейчас? Цзян Чэн на миг замер и подумал: не выдержит. Если он сам разваливался на части, не находил в себе сил справиться, каково будет Хуайсану? В конце концов, что могли вынести его хрупкие плечи? Цзян Чэн должен был его оберегать и поддерживать, не наоборот.

От мыслей, захвативших голову, стало тяжело. Слёзы обожгли глаза. Теперь, уже видя знакомую многоэтажку, мальчик чувствовал, что остался один. Совсем. Невидимой стеной отсекло весь мир: родителей, друзей, знакомых, а он один барахтается в мутной болотной воде, которая норовит задушить. Дышать стало труднее, морозный вечерний воздух с трудом проталкивался в сжавшееся горло. Может ли он так поступить? К горлу подступала тошнота, желудок свело. Цзян Чэн посмотрел вверх, чтобы сдержаться, но во второй раз это было сложнее. Накатывало волнами, и каждая следующая была сильнее предыдущей. Небо и уходящие в облака высотки сливались в единое пятно. Звёзд, конечно, было не разглядеть. Цзян Чэн вдруг понял, что не может вспомнить, когда в последний раз видел звёзды.

Чтобы отвлечься, он снова взял телефон. 3 ноября, 19:58, 21%. Смахнул раздражающие уведомления от одноклассников и новости из соцсетей, но вдруг палец остановился над одним диалогом в KakaoTalk.

Незнайка:

отправил вложение

«смотри смотри цзян-сюн!»

«я сегодня такоооое сделал»

«дагэ не оценил (((он меня ругал сегодня и почти лишь карманных но мы поговорили и теперь всё хорошо»

«сейчас буду смотреть тот сериал о котором говорил в прошлый раз. помнишь? наконец вышел 2 сезон я таак рад!!! там начинается всё самое интересное»

«ты занят???»

«извини если отвлекаю;(»

Цзян Чэн сглотнул. Он не знал, что ответить. По ощущениям, эти сообщения Не Хуайсана были откуда-то из прошлой жизни, очень-очень давно, когда всё ещё было хорошо. И он с ужасом гнал мысли, что хорошо никогда не было.

Хаски31020:

«привет»

«можно зайти к тебе?»

Импульсивное решение. Не Хуайсан был в сети час назад, Цзян Чэн снова игнорировал его. Вдруг не захочет отвечать? Правильно, с чего бы… Но он продолжал стоять под окнами друга, хотя тот никак не мог увидеть его с двенадцатого этажа, и никуда не уходил. Ждал. Смотрел в тёмную беззвёздную вышину, старался не думать, слить эмоции в единый колючий комок внутри, чтобы не терзали слёзы.

Наверное, стоило вернуться домой.

Цзынькнуло сообщением.

Незнайка:

«прихлди конечно!!!»

«я поставлю чай и у меня есть твои любимые чипсы и и мороженое»

Цзян Чэн рывком устремился к дому, не потрудившись ответить, проигнорировал лифт и взбежал по лестнице пешком. Весь красный и запыхавшийся стоял перед дверью, утирал пот и пытался дышать. Взял себя в руки и постучал. По ту сторону послышались торопливые шаги и, кажется, грохот? Боги, ну неужели… Цзян Чэн на всякий случай чуть отошёл от двери. Заскрежетал замок и она распахнулась: взъерошенный Не Хуайсан едва не вывалился за порог. Он улыбался ярко, широко и выглядел так, будто вот-вот был готов броситься на шею.

— Цзян-сюн! Ты быстро…

Тот тихо угукнул, кивнув головой, и неловко отстранился от начавшихся объятий друга. Не Хуайсан умерил пыл, пропустил его, но увязался следом, мягко подтолкнул в сторону ванной, буквально впихнул туда.

— Умойся, я пока подожду. На кухне чай заваривается, можешь не спешить! Полотенце второе слева, синее.

Цзян Чэн выдохнул. Дома у Не Хуайсана было тепло, тихо, пахло уютом, пылью и каким-то супом. Горел приглушённый свет, ненавязчиво шумел телевизор. В ванной всё ощущалось ещё глуше и тише, как в вакууме, так что мальчик опёрся о раковину и перевёл дух. Отражение в зеркале казалось отвратительнее обычного: с красными глазами, опухшим и таким же красным лицом, на кого он был похож? Холодная вода немного привела в чувство, но не сделала ситуацию лучше. Он всё ещё выглядел паршиво, мокрый, несчастный и красный. Ему нужно было немного времени, просто немного времени. Цзян Чэн прокашлялся — в горле заскребло, наклёвывалась простуда из-за долгой прогулки в одной лишь кофте. Горячий чай сейчас бы действительно не помешал.

Постояв ещё немного, он вышел. Не Хуайсан протирал собой противоположную стену, уткнувшись в телефон, но вдруг оживился, оторвался и взглянул с удивительно мягким выражением лица. Словно всё понимал. На миг Цзян Чэну стало страшно, что он мог разгадать его секрет, прочитать минуту слабости, когда он не мог контролировать свои чувства…

— Пойдём пить чай?

Друг вёл себя как обычно, ничем не выдавал какого-то смущения или (этого ещё не хватало!) жалости. Они прошли на кухню, где дымились две кружки с чаем и стояло блюдо с паровыми булочками и печеньем. У раковины хозяйничал Не Минцзюе: здоровый рослый мужчина расслабленно тёр губкой тарелки и аккуратно откладывал в сторону. Увидев его, Цзян Чэн невольно споткнулся в дверях, потому что присутствие старшего брата Хуайсана уже долгое время вызывало в нём смешанные эмоции. Мальчик потупил взгляд, буркнул уважительное приветствие и, не смотря на хозяина дома, направился к столу. Точнее, Не Хуайсан схватил его под локоть и потащил к столу, усадил, пододвинул чай, угощения и довольный плюхнулся на соседний стул.

— Кушай, они из пекарни неподалёку. Там вкусно!

Тут Не Минцзюэ обернулся к ним, и Цзян Чэн встретился с взглядом его серьёзных внимательных глаз, забывая дышать. Стыд затопил с головой, но он сдержал порыв нелепо закрыть лицо руками, вместо этого опустил голову ниже. Его короткие волосы в беспорядке падали лоб и не скрывали совершенно ничего.

Бас Не Минцзюэ прозвучал удивительно мягко:

— Хочешь что-нибудь ещё? У нас на ужин был жареный рис с курицей и лапшичный суп, там осталось немного.

— Нет… Нет, спасибо.

В животе разрасталась пустота, но Цзян Чэн не чувствовал голода. В присутствии Не Минцзюэ он всегда был настороже, не мог расслабиться, хотя этот человек действительно восхищал его. В хорошем смысле! Именно поэтому сейчас он не мог позволить себе смотреть на него прямо, говорить с ним — боялся не удержать лицо. Старший брат Не Хуайсана был для него кумиром: сильным, смелым, надёжным и мужественным, и Цзян Чэн надеялся, что когда-нибудь сможет стать таким же.

А пока он являлся лишь маленьким жалким подростком, который не мог справиться со своими проблемами. Он должен, он уже почти взрослый! Зубы до боли впились в губу, срывая старые корочки, короткие ногти драли кожу на больших пальцах. От привкуса крови на языке замутило.

Не Хуайсан резко встал и обернулся к брату. Цзян Чэн мельком поднял взгляд, чувствуя себя затравленным зверем, и увидел… Его спину. Узкие плечи и цветастую футболку-балахон.

— Дагэ, оставь, я потом домою. Иди, отдыхай, а мы с Цзян-сюном посидим.

— Ты с чего такой хозяйственный? Обычно не допросишься, а сейчас сам…

— Захотелось! Ну чего, отказываться будешь?

Не Минцзюэ недоверчиво цыкнул, пригрозил младшему брату нагоняем, если обещанное не будет сделано, и вышел. Напряжение спало, а Не Хуайсан сел обратно. Цзян Чэн выдохнул — сегодня он наиболее явственно ощутил разницу между братьями Не: они были различны, подобно отражению луны в воде и тигру в лесной чаще. Сейчас это было очень кстати. Присутствие Не Хуайсана рядом помогало расслабиться. Он, что-то мыча и насвистывая себе под нос, двигался по кухне, швыркал чаем, хрустел печеньем — создавал естественный шум. Ничего не говорил, не подходил слишком близко. Цзян Чэн всё ещё чувствовал себя вынужденным прятать лицо, но сейчас это не казалось таким невыносимым. Спазм отпустил горло, внутренний волнительный жар спал, оставив лёгкую испарину и ощущение разбитости.

Холодными пальцами мальчик хватался за горячую кружку, будто пытался найти в ней опору, впитать в себя хоть немного её тепла. Снаружи было жарко — изнутри Цзян Чэн покрывался изморозью. Он почти чувствовал, как внутренние органы сковываются ледяной коркой, а на рёбрах прорастает иней. Стало страшно. Что, если это навсегда? Ощущалось противно и горько. Цзян Чэн не хотел так, но что он мог сделать? Что он, чёрт возьми, мог сделать со всем этим?!

Из горла вырвался полувсхлип-полухрип. Цзян Чэн упрямо сжал губы, выдохнул через нос, помотав головой. Вдруг на плечо осторожно легла рука.

Не Хуайсан немного наклонился к нему и тихонько спросил:

— Пойдём ко мне в комнату?

Тот кивнул головой и пошёл вглубь квартиры. Цзян Чэн знал, куда идти, но заходить вперёд хозяина не стал, он был совсем не в настроении проявлять инициативу и что-либо делать. Скрипнула дверь, Не Хуайсан юркнул в тёмную комнату, что-то упало, он ойкнул и щёлкнул выключателем. Маленький забавный светильник в форме кота. В его стиле.

— Посидишь здесь, пока я схожу на кухню? Надо всё-таки посуду помыть, а то дагэ ругаться будет… Можешь сесть на стул, или на кровать, или на кресло-мешок. Ну, как обычно располагайся! Тут ещё книжки, диски, журналы есть, бери, если хочешь, — уже наполовину стоя за дверью, добавил, — Только ноутбук не трогай! И альбом тоже!

Не очень-то и хотелось. Когда он вообще делал что-то такое? Подобным баловством занимался разве что чёртов Вэй Ин. Вздохнув, он сел на край кровати. Под ногами лежал густой мягкий ковёр — Цзян Чэн привычно поелозил по нему замёрзшими пальцами в тонких носках. Осмотрелся. Ничего не изменилось: вещи то тут, то там, плакаты и рисунки на стенах, учебники неаккуратной стопкой на полу, стол, заваленный карандашами кисточками и бумагой.

Было тихо. Цзян Чэн всё так же сгорбился, уставившись на сомкнутые руки. Приглушённый шум воды на кухне и тепло комнаты разморили его. Глаза слипались, он изо всех сил противился желанию лечь и уснуть прямо сейчас. Так что Цзян Чэн плотнее закутался в кофту, пододвинулся подальше и опёрся о спинку кровати. Он ждал Не Хуайсана. В одиночестве мозг сходил с ума, Цзян Чэн не мог остановить это — не мог контролировать дрожь и спазмы в желудке, и навязчивые тревожные фантазии. Пялился то в стену, то на светильник, считал секунды, минуты.

Наконец дверь приоткрылась, Не Хуайсан проскользнул в комнату. Цзян Чэн всем телом дёрнулся в его сторону, и в тот же момент зазвонил телефон. Мелодия разорвала спасительную тишину. Отыскать мобильник в полупустом рюкзаке оказалось непросто, Цзян Чэн шарил рукой, путаясь в проводах наушников, но он будто выскальзывал из пальцев. Нашёл, крепко сжал в кулаке. Он боялся смотреть на дисплей.

Мама.

Его не было слишком долго? Она уже заметила? Волновалась? У него было несколько секунд на ответ, иначе звонок прервётся…

— Да? — получилось хрипло и едва слышно.

— Что? Цзян Чэн, это ты? Говори громче!

— Да, мам, я здесь.

Цзян Чэн сжал губы. Не глядя в сторону, он почувствовал, как матрас прогнулся под весом ещё одного человека. Не Хуайсан подполз ближе, сел рядом. Близко, на расстоянии едва ли с ладонь.

— Где — здесь? Когда ты успел уйти вообще… Нет, не важно. Возвращайся немедленно! У тебя завтра занятия.

— Я дома у Не Хуайсана… Мы… Мне нужно было к нему.

С каждым словом голос становился глуше, пока не затих совсем. Мама уже что-то говорила в трубку, распалялась всё больше, а он не мог ничего ответить. Не зная, что делать, Цзян Чэн отчаянно взглянул на друга. Тот сделал знак рукой, мол, «дай телефон», и уверенно покивал головой. Цзян Чэн согласился с ним. Сейчас он не находил в себе сил на сопротивление и принятие ответственности за свою жизнь. Пусть решает кто-нибудь другой.

— Здравствуйте, госпожа Цзян! — его голос не выдавал ни капли напряжения или неудовольствия, — Да, да, это Хуайсан, ваш сын сейчас у меня дома. Понимаете… Я забыл! Мне срочно нужна помощь с проектом, который нам задавали в прошлом месяце, а я не сделал. Кроме Цзян-сюна мне никто не может помочь! Тут много работы, так что он на ночёвку у меня останется. До свидания!

Не Хуайсан выпалил всё на одном дыхании, не пытаясь слушать, что там ему отвечают, и сбросил вызов. Поражённый Цзян Чэн смотрел на него. Он не мог поверить. Мама ведь сейчас устроит, с неё станется приехать сюда…

— Не переживай, даже если она будет ещё звонить, старший брат всё решит. По крайней мере, сегодня, тебе больше не нужно беспокоиться об этом.

С груди словно сняли тяжёлый груз. Цзян Чэн почувствовал легкость, наполняющую его внутренности, и склонил голову в знак благодарности. Слёзы полились сами, вместе с едва различимым «спасибо». Цзян Чэн снова плакал и перед лицом единственного друга, шмыгал носом, молчал и желал провалиться сквозь землю. Слёзы текли беззвучно, но неостановимо. Он некстати вспомнил, что последний раз плакал, вроде бы, в третьем классе, когда упал с новенького велосипеда и сломал его.

— Пожалуйста. Цзян-сюн, знаешь, — Не Хуайсан почти шептал, наклонялся всё ближе, — Я довольно глупый. И слабый. Да, да, ты, конечно, это знаешь, ты много раз помогал мне, но… — его тёплые пальцы легли на шею, погладили бритый затылок, вызывая у Цзян Чэна щекотку по позвоночнику. — Всё будет хорошо.

Он гладил одной рукой по шее, другой по спине и продолжал говорить. Цзян Чэн не различал слов, лишь чувствовал прикосновения и тёплое дыхание возле уха. Наконец расслабился, поддался — под напором чужой ладони уткнулся лицом в подставленное плечо. Ткань намокла, но друг не спешил брезгливо отстраняться. Устроившись поудобнее, Не Хуайсан откинулся на спинку кровати, уложил Цзян Чэна на себя и обнял всем телом, даже переплёлся ногами. Его грудь медленно поднималась и опускалась, убаюкивая.

Цзян Чэн сполз ниже, крепко обхватил друга поперёк живота и пробурчал:

— Никому ни слова, понял?

Последнее, что он запомнил, перед тем как сознание закружилось и ухнуло в темноту: тяжёлый топот Не Минцзюэ за дверью, его звучный голос где-то там, далеко, и данное шёпотом в самое ухо обещание Не Хуайсана.

Он никому ничего не расскажет. Как он мог? Такого Цзян Чэна… Он хотел эгоистично оставить только себе.