Вишнёвый сад

Здесь всегда стоял этот срывающий голову аромат. Немного сладкий, но трепетно-тревожный своими горьковатыми нотками.

Вишня.

Это место было ореолом доброты и спокойствия среди повсеместной лжи, зла и предательства. Это место было спасительным островком в необъятном океане крови.

Здесь можно было не бояться смеяться и чувствовать. Здесь можно было быть самим собой и оживлять вечно мёртвый взгляд арктических глаз цвета аквамарина.

Небольшой вишнёвый сад в самом укромном уголке.

Место, куда сейчас так больно возвращаться.

Но именно эта боль доказывает, что прошлое было реальным.

Летний ветерок заставляет хрупкие ветви немного качнуться. Словно уставшие руки давным-давно сдавшегося человека, эти ветви под тяжестью тёмно-красных плодов тянутся вниз.

Чуя небрежно отрывает одну спелую ягоду и долго всматривается в её сердцевину, на которой переливами играет нещадно палящее солнце.

Этот алый цвет так схож с цветом сухого красного хорошей выдержки, по привычке налитого в бокал, что сейчас стоял поодаль на белоснежной резной скамье.

Ощущать этот терпкий привкус вина на обветренных губах не было никакого желания.

Вино давно уже не опьяняло.

Вино — ничто, по сравнению с теми несдержанными и глупыми поцелуями, свидетелями которых были лишь изящные вишнёвые деревья.

Вишенка долговязой мякотью тает во рту и кружит голову своим неповторимым вкусом: лёгкой кислинкой, приторной сладостью, колющей остротой и едкой горечью.

У вишни, наверное, был вкус неизбежности.

Накахара не замечает, как набирает в руку уже целую горсть.

Любовь к вишне — это что-то неисправимое.

Кто бы знал, что такое важное лицо в мафии, как Накахара Чуя, точно пятнадцать лет назад, ворует вишню из сада.

Отличием было лишь то, что теперь он вкушал её, пытаясь сдержать подло подступающие слёзы.

— Воровать нехорошо! — чей-то заливистый смех послышался сзади.

Заметили.

Рыжеволосый мальчик, стоявший на ветхой стремянке, с целью достать вишнёвые ягоды с самых верхних ветвей, резко обернулся. Его лицо уже стало бледным, как снег.

Страшно.

Теперь его точно накажут.

Сейчас на Чую с интересом смотрели внимательные глаза цвета шоколада.

Лицо парнишки показалось знакомым.

Болезненно тонкая кожа, острый подбородок, губки бантиком, повязка, что закрывала чуть ли не пол-лица, обрамлённого копной тёмно-русых волос.

— Да не бойся ты так, — прочитав теплящийся во взгляде Чуи ужас, ответил незнакомец, — я тебя не сдам.

Накахара с облегчением вздохнул и, видимо, посчитав, что на сегодня пакостей достаточно, аккуратно слез по шатким ступенькам обратно на землю.

— Чуя Накахара, — он приветливо протянул руку.

Брюнет вежливо улыбнулся в ответ.

— Дазай Осаму.

В непримечательном вишнёвом саду началась история их чёрного дуэта.

Только что набранная горсть уже превратилась в косточки.

Накахара ненавидел себя за то, что помнил. Помнил каждый день, каждую опасность, что когда-то породила его.

Он ненавидел себя за то, что скучал. Скучал по старым временам. Скучал по серьёзным и страшным поручениям, скучал по наивным свиданиям в их вишнёвом саду.

— Дазай, пожалуйста, вернись в мафию.

Просьба, что, наверное, прозвучала как мольба.

Мольба, на которую Осаму даже не обернулся.

— Тогда я перефразирую. Дазай, прошу тебя, вернись ко мне.

Но ни одна скула на лице теперь уже бывшего напарника не дрогнула.

Чуе давно пора было бы признать, что отныне он будет любоваться вишней в саду в одиночку. Вернее даже сказать, он обречён любоваться ей.

Эти чёртовы чувства ностальгии слишком больно режут по сердцу.

Может быть, это и не такая плохая идея, выпить пару глотков вина?

Рука Чуи всегда грациозно держала бокал.

Дазай всегда восхищался руками Накахары.

Руками, что были по локоть в крови, но всё равно сохраняли красоту и невинность.

Вдалеке от посторонних глаз, в объятиях цветущих деревьев, Осаму медленно и со смаком снимал с них шершавые перчатки. Он исследовал каждый палец, каждую фалангу и костяшку. Он целовал выступающие вены и со стремительной скоростью появляющиеся на коже пунцовые пятна. Потом Дазай целовал такие же пятна цвета киновари на щеках, что показывали плохо скрываемое смущение.

Небеса, эти действия вгоняли в краску.

Но Чуя был не в силах оттолкнуть.

Нет, он просто не хотел отталкивать.

Знаешь, я уже никогда не попаду в рай.

Ведь я просто не знаю как.

Я могу лишь закурить, если жизнь пошла под откос.

Знаешь, ты был единственным, в ком я нуждался.

Тогда я подниму этот бокал за всё, что потерял с тобой. Может быть, когда-нибудь, и ты поднимешь бокал за меня. Или хотя бы за этот треклятый вишнёвый сад.

— Чуя, а почему тебе так нравится это место? — однажды, как бы невзначай, спросил Дазай.

— Почему? — Накахара об этом никогда не задумывался.

А действительно, почему?

— Наверное, потому, что здесь я могу дышать полной грудью.

Точно.

Они могли вдыхать запах вишни, молодости и абсурдной симпатии.

Они могли прижиматься плечами друг к другу.

— Знаешь, Чуя, я где-то читал, что вишня — это символ недолговечности и расставания.

Такая интерпретация Накахаре совсем не нравилась.

Пусть вишня лучше будет олицетворять порочную, но такую сильную любовь, в пучине которой они тонули.

— Я же вижу, как ты страдаешь после активации порчи. Если бы мы не встретились тогда в этом саду, тебе бы не пришлось использовать эту страшную способность.

Да, Дазай был прав.

Но в таком случае у них не было бы общего прошлого.

И не за что было бы поднимать очередной бокал с алкоголем.

И некого было бы горячо ненавидеть.

И некого было бы страстно любить.

— Перестань, — замотал головой Накахара, — хотя бы тут. Я не хочу говорить о способностях и убийствах.

Дазай как-то неестественно усмехнулся, но тут же закрыл рот ладонью.

— Чего ты смеёшься? — нахмурился Чуя.

— Ничего, — тихо ответил Осаму и осторожно провёл холодной рукой по щеке напарника.

Прикосновения.

Твои прикосновения заставляют вздрагивать.

Хитрый огонёк промелькнул в узких глазах.

Огонёк, который не предвещал ничего хорошего.

Огонёк, за который Чуя был готов отдать жизнь.

— Ты съел всю вишню, что мы насобирали, — с наигранной грустью произнёс Осаму, — я тоже хочу.

— Надо было раньше думать, — Накахара равнодушно хмыкнул в ответ.

— Ну уж нет, так не пойдёт. Ты поделишься со мной.

Губы Чуи тут же вовлекают в нежный поцелуй.

Язык еле ощутимо, так щекотно касается нёба, а зубы несильно оттягивают нижнюю губу, слегка покусывая её.

Как Дазай и хотел, тот поцелуй полностью пропах вишней.

Именно таким был их прощальный поцелуй.

Тихий шёпот, что смешался с шелестом деревьев.

— Какой же ты придурок, Осаму.

Кажется, уже нет смысла скрывать слёзы.

И даже не стоит жалеть только что разбитый бокал.

Уходя, Дазай хотел сбежать от собственной боли. Но он не подумал о том, насколько больно будет другим. Насколько будет паршиво тем, кто действительно любил. Тем, кто каждый раз жертвовал собой, кто стоял на грани смерти. Тем, кто просто знал. Тем, кто просто чувствовал. Тем, кто хотел, чтобы именно так и было всегда.

Дазай ушёл, оставив на столе лишь небольшую записку и веточку перезрелой вишни. Вишни, что раньше была наливной и прекрасной, но теперь она измята и скомкана, покрыта морщинистыми складками.

Эта вишня потеряла свой багровый оттенок.

Она стала коричневой, медной и тухлой.

Та ягода была уродлива.

Её красота уже исчерпала себя.

Как и эта спонтанная любовь, у которой, оказывается, тоже был срок годности.

А в записке всего одно короткое слово:

— Прости.

И если любовь можно сравнить с садом, то одним словом, как тяжёлым топором, Осаму сумел сравнять этот величавый вишнёвый сад с землёй.

Знаешь, Дазай.

От вырубленных деревьев остались лишь не выкорчеванные гнилые пни.