Чуя всегда писал письма на французском.
Он часто говорил о том, как сильно любит звучание и мелодичность этого языка.
Только послания на французском он считал изящными.
Только их он считал стоящими себя.
Стоящими своей гордости.
Сейчас Чую и Дазая разделяли океаны.
Разделяли сотни осколков, тысячи недосказанностей и миллионы фальшивых чувств. Их разделяли дороги, которые они когда-то проходили вместе.
Сейчас между ними пропасть. Пропасть в целые три года.
Три года, что были заполнены ненавистью и нескончаемыми попытками забыть. Попытками жить как раньше.
Но Дазай до сих пор находил в своём почтовом ящике аккуратно сложенные белые конверты без марки.
Без подписи.
Без желания.
Без искренности.
Издеваясь, Чуя продолжал писать Дазаю на французском. Зная, что Осаму не поймёт ни единого слова.
Конечно, Дазай мог просто-напросто воспользоваться переводчиком или словарём. Но это было своеобразной игрой. Неким особенным поединком.
Для Дазая Накахара был личной загадкой.
Чуя прятал в своих голубых глазах целое скопище демонов. И именно этим демонам Дазай когда-то давно продал свою душу.
Jamais Penser à moi.
Никогда больше не вспоминай обо мне.
J'en Aime Plus.
Я тебя больше не люблю.
Брюнет каждый вечер пробегал глазами по заострённым буквам, проводил по ним пальцами, стараясь ощутить ещё живое касание ладоней Накахары. Дазай невольно представлял, как Чуя вальяжно сидит на диване, закинув ногу на ногу, и выводит чёрной гелиевой ручкой каждую чёрточку, каждый завиток.
Il serait mieux si nous avions jamais rencontré.
Лучше бы мы никогда не встречались.
А потом Накахара, сложив листок в ровный треугольник, так соблазнительно запечатывает конверт.
Горячий язык слишком пошло проводит по шершавой бумаге.
По спине пробегает паршивая дрожь, руки тут же потеют, и где-то внутри всё напрягается.
Можно вычеркнуть из памяти.
Но тело будет помнить против твоей воли.
Дазай невольно сглатывает.
Скажи, Чуя, а можно ли это считать косвенным поцелуем?
Очередная строчка.
Очередная ничем не оправданная догадка.
Je mentais. Il n'y a pas une seule ligne de vérité dans cette lettre.
Я врал. В этом письме ни строчки правды.
Каждое письмо Накахары било слишком больно.
Их первая совместная поездка, как напарников, хорошо запечатлелась в памяти.
Это был Париж.
Им едва исполнилось шестнадцать, они были ещё юны и неопытны. Они ещё ничего не видели, кроме родной Йокогамы.
Но тут жизнь заиграла совсем другими красками.
Тогда Дазай понял, что Париж — действительно город Накахары. Ведь Чуя идеально вписывался в окружающую атмосферу: так же быстро и непринуждённо, как жители столицы, общался с официантами небольшого кафе и одевался так, словно всю свою жизнь провёл здесь.
Накахара, звонко смеясь и хлопая длинными ресницами, вёл Осаму через толпу, чтобы посмотреть салют с высоты Эйфелевой башни. Чуя с таким спокойствием и отрадой гулял по Елисеевским полям. Он восхищался всем. И здесь он впервые попробовал вино.
А, как известно, с непривычки быстро пьянеют.
— Чуя, уже ночь на дворе. Пора укладываться. Если мы завтра опять не найдём нужных документов, Мори просто выкинет нас из мафии и пошлёт на все четыре стороны. И эта поездка станет для нас последней.
Нельзя сказать, что Осаму был занудой. Но к работе он всегда относился ответственно.
Чуя ничего не ответил, а лишь начал напевать себе что-то под нос.
Оказывается, у Чуи такой красивый голос.
Эта французская песня пробирала до глубины души.
Дазай не знал, о чём пел Чуя, а главное, о ком. Но Осаму так хотелось, чтобы эти слова были посвящены ему.
Тогда Дазай понял. Понял, что по уши влюбился в это рыжее несчастье.
— Перестань петь, ты даже не попадаешь в ноты.
Нет, не правда. У тебя отлично получается.
— Я хочу нормально поспать, а не возиться с тобой, алкоголик, всю эту грёбаную ночь.
Я готов хоть до рассвета слушать, как ты поёшь.
К вокалу добавилось лёгкое пританцовывание.
— О, Небеса, — в бессилии взвыл Дазай, — смотри же под ноги!
Но было поздно. Запнувшись о пустую бутылку вина, Накахара благополучно приземлился на колени напарнику.
Ну и угораздило же тебя, Чуя.
Ты, наверное, помнишь, что этой ночью мы совершили множество ошибок.
Не знаю, как ты.
Но я не жалею ни об одной.
Тяжело сохранять холодный рассудок, когда хрупкие руки с такой любовью обвивают шею. Когда слегка припухлые губы невесомо касаются щёк, лба, скул и век. Когда тёплое дыхание ласкает каждую клетку, когда острые зубы чуть прикусывают мочку уха, заставляя глухо взвыть от боли.
Или наслаждения?
Остановись, Чуя.
Я просто хочу, чтоб ты побыл со мной подольше.
Чтобы твои объятия защищали меня.
Как граница.
Несдержанный, неумелый, но полный переполнявших чувств поцелуй в губы.
Два тяжело дышащих тела падают на кровать.
Я вбираю тебя, как воздух, которым дышу.
Мне никогда не будет достаточно.
Согревай мою душу, пока я ныряю глубоко в океан.
Уставший голос шепчет:
— Je T'aime.
Чёрт бы побрал твой французский.
Повтори ещё раз.
— Je T'aime.
И с этими словами они засыпают в объятиях друг друга, не зная, что их ждёт впереди.
Но верь, я продолжу быть твоим путеводным светом.
Потом Дазай видел Чую ходящим по берегу Средиземного моря, катающимся на горных лыжах в Швейцарии, прячущимся от ледяного дождя в английской телефонной будке, забавно поедающим огромную пиццу в Италии.
Но лучше всего Накахара смотрелся в Париже.
В городе, который Чуя обожал.
В городе, который Дазай отчего-то ненавидел.
Кто бы мог подумать, что они снова попадут туда. Вернутся в начало, чтобы положить конец всему.
Всё было точно в первый раз.
Только сейчас вокруг стоял противный, совершенно непроглядный сигаретный дым. Бутылок из-под спиртного было гораздо больше. В движениях было меньше нежности. Она уступила место страсти.
Низкой.
Почти животной.
Грязной.
Страсти, что загасила все остальные чувства.
Собственничество.
Присвоение.
Теперь с уст Чуи не срывалось такое милое, простое и честное:
— Je T'aime.
Фраза, что была куда интимнее секса.
Они оба устали, окостенели и испортились. Их испортили положение, деньги, успех, уважение и звание.
Они испортили друг друга.
Дазай считал, что Чуя убил любовь. Если она вообще когда-нибудь существовала.
А он, Осаму, просто похоронил её. Похоронил в том месте, где она и родилась. Он похоронил свою любовь в Париже.
Накахара же сумел увести её оттуда.
Раненую, искалеченную и изломанную.
Свою единственную настоящую любовь.
И теперь Чуя вкладывал остатки души в эти глупые письма.
Чтобы вернуться, им нужно было просто преодолеть черту непонимания.
Нужно было просто переплыть океан.
Каждому свой.
Океан из страданий, печали и песен на французском.