В тебе есть звёзды

- Да уж. На сегодня приключений достаточно.

Кэйа неспеша прогуливается по узким улочкам Порт-Ормоса, вернее, у него нет никакого маршрута или планов, поэтому, скорее, он просто бредёт куда-то подальше от бывшего места встречи. И капитан не знает, напугала ли его полученная информация о далёких кровных связях или больше расстроила.

Монетка зависает меж проворных пальцев - ей виртуозно играют в воздухе; некоторые купцы, кричащие направо-налево о своих товарах, вскользь замечают в середине улицы Альбериха, пытаясь привлечь к себе внимание ещё больше. Ведь это самый настоящий базар. Деньгами тут умеет крутить каждый.

Ещё раз поймав предмет в ладонь, тот, не расжимая руки, всё проворачивает поток мыслей на счёт своей фамилии, сравнивая её с морой в своей руке. На тыльной стороне ладони блестит четырёхконечная звезда, поблёскивая в свете всех яркостей прилавков. Да. Что мора, что фамилия - всё драгоценности.

Кэйе больше нет дела ни до уличных танцов девушек в шелках, ни до множества мелких таверн, облепляющих город по краям. Оживлённый базар постепенно уходит назад, виду предстаёт более спокойная улица.

- А мои корни... в Каэнри'ах, которая, как говорят, находилась глубоко под землёй где-то в районе Сумеру. - Рыцарь вспоминает разговор, тем временем заворачивая за угол очередного раскидистого строения. Да и можно ли назвать это углом, если в Сумеру города напоминают огромные дупла, а люди - маленьких белок? Сумеру-сити ни капельки не обделённое силой Архонтов, раскинулось вокруг, в, на и над деревом. Порт-Ормос имеет дело с этим же. Везде одни корни. У всего есть корни.

Болтающийся меч на поясе даёт о себе вспомнить, когда каменная плитка городской дороги сменяется на бугристую почву, заставляющую подниматься и опускаться раз за разом. После достижения самой высокой точки холма, Кэйа отряхивается, расправляясь ради вида. Горячее солнце, сочетающее в себе сгустки жёлтых, оранжевых, красных и розовых цветов на секунду ослепляет, - но своей красотой прямо-таки навсегда, - точёные ветром горы и холмы видны везде, огибая Сумеру.

Нет. Сумеру совсем не похож на Мондштадт. Мондштадт, со своими холодными утренними ветрами, со своими снежными зимами, со своими лугами цветов кажется уже роднее. Тот Мондштадт, где каждый пытается быть свободен, но лишь больше зарывается в работу, где ураганные бедствия лишь порождают монстров, отчего страдают мирные жители, где на цветущих лугах пролегают братские могилы рыцарей, становится нужнее.

Даже если неугомонный маленький ребёнок внутри, ищущий маму и папу, не может забыть этого, не может не искать свой дом, то стоит ли брать на себя ещё больше, чтобы забыться? Всё где-то здесь. Возможная родина.

Альберих разворачивается в сторону Порт-Ормоса, любуясь на жизнь издалека. У него ещё есть незавершённое дело, любезно полученное названным братом, но сил возвращаться к нему, чтобы лишь хлебать вина, пока что не появилось. Всё равно, сквозь шутки и подколы, совестливый ум прикажет выполнить задание. Чуть позже.

Тропики топят проходимцев влажной жарой и природными сильными запахами цветущего обилия; капитан даже не думает снять мех с плеч, ему будто вообще всё равно на погодные и климатические условия. Холодная рука проходится сзади по шее, подцепляя синие волосы. И чувствуется холод. Холод не от глаза бога.

И вот, в его прогулке, наконец, появляется какое-то изменение: среди зелени деревьев, скользкой травы и кустов появляется что-то драгоценно-фиолетовое. Сумерская роза проросла между камней, скорее всего, - почва под ними так и оставалась влажной, - выбиваясь всем своим соцветием к солнцу.

- Ого! - Пальцы подцепляют на себя чуткие лепестки, отдаваемые ласковым свечением.

Кэйа чувствует себя ещё более одиноко, когда в мыслях вскакивает знакомый человек, всем своим видом напоминающий такую же ласковую преземистую розу.

Это было почти накануне предстоящего недлительного отъезда, но было так неподобающе, что после стоило бы извиниться.

Почему-то, ведьма извинения не приняла.

- Даже книги... даже в книгах... какое уродство...

Альберих шепчет свои умозаключения, не поднимает и взгляду, смотрит куда-то в пространственную глубину библиотеки, точнее, комнаты для отдыха самой Лизы. Насколько нужно было устать и напиться, чтобы пустить ход мыслей в сторону потенциального родства с монстрами. С жителями Каэнри'ах.

- Тише, милый... Я уже говорила, что это никакой не дефект. Твои очаровательные глазки... - Лиза ломается на половине фразы, не зная, как лучше выразиться про глаза... глаз рыцаря. - Ну же, из-за слёз ничегошеньки не видно.

Тот чувствует, что повязка на лице намокла с внутренней стороны, а из неприкрытого глаза под неестественным углом скатываются слёзы. Всё потому, что голова повёрнута набок, чтобы никто не видел больше такого упущения от капитана. Он сильно хмурит брови, сбивая слёзы с уголков глаз прищуриванием.

Ведьме видеть можно.

Глубокий голос Минчи дотягивает то самых краешков сознания; взгляд - на несчастный стол, книги и свитки. На информацию о главном признаке Каэнри'ахского народа - звёздах в глазах.

Кэйа устаёт справляться один, устаёт пить, - запах знаменитой "Полуденной смерти" остаётся на нём, как парфюм, - слишком устаёт искать себя. Лиза прижимается ближе, чувствует этот холод от чужих рук, как и всю ментально опасную ауру. Но капитан лишь смиренно лежит, затылком прилегающий почти вплотную к животу.

Он терпит поглаживания по своим шёлковым волосам, знает, с каким пониманием сейчас относится Минчи к ситуации, опуская глаза на человека перед собой, молчит, всё тихонечко молчит, ничего не произносит, способная отвечать лишь на слабые поддразнивания самого Альбериха, чтобы напомнить, что он не один. Это лишь сильнее даёт пинок не делать настолько грозного лица, чтобы не пугать. Кэйа больше не плачет.

А Лиза всё гладит того по голове... и гладит... и гладит. И ведьму пугает не злое лицо, не слёзы. Пугает то, как можно ещё так хладнокровно жить, зная пол правды - она растворяется в терпком вине. Как же видеть в себе звёзды?

Слабый холодный ветерок можно назвать настоящей редкостью в джунглях. Кэйа поднимает голову к небу, отпуская из рук цветок. Почему столь жуткие воспоминания охватили его так резко?

Запретный отдел библиотеки на то и запретный, что своей литературой способен нанести вред обществу. Вред не в виде небесной кары, а извлечение из спокойной тихой жизни глубочайшее сожаление правды.

Кэйа знает слишком много, находясь в мире, пронизанном для него бесчеловечными воспоминаниями целой эпохи. Лиза, тенью, сопутствует рядом, притягивая через всю густую мглу стрелку внутреннего компаса. С огромным пониманием. Будто они знакомы сотни лет и знают каждый возможный шаг друг друга, делясь мудростью. Они рядом.

Может, и знакомы.

Капитан явно думает уходить, чтобы продолжить бродить по землям Дендро Архонта - внутри колеблется странное запоздалое ощущение, будто скоро это всё уйдёт, этого не станет. Что родная земля, что зелёные края самого понравившегося региона.

Привык. Привык терять.

Взгляд опускается ниже, на собственные сапоги. Рядом, почти прижимаясь своим тоненьким стеблем к лодыжке, мирно растёт роза.

- Даже цветы не могут жить без корней. Ведь у людей они тоже есть? Корни. - Думает капитан, собирая в глазах блеск цветка и мокрой травы рядом.

Хочется ещё выпить, чтобы не ощущать себя слабо, не считать себя вновь родившимся ребёнком.

- Люди могут существовать и без этого.

Возможно, корни - это не родные истоки, а то, что стало близким, за что или за кого хочется цепляться?

Рука опускается ниже, вновь удерживая небольшой стебель. Цветок срывают - Альберих немного думает, потом обдаёт его крио-инфузией, концентрируясь на кончике стебеля, притерпевшего вырывание.

Теперь они вместе. Можно же так считать?

- ...сумерские розы отличаются одними из самых длинных корней и большой живучестью в родных краях, но также абсолютной неприживаемостью к новым условиям выращивания при глубокой адаптации. - Кэйа смеётся, вторит статью, что когда-то прочитала ему Лиза, и тихонько отходит, следуя дальше по тропинкам и маршруту своего сердца.

Словно магнит для пурпура.