Очнулся он в тепле… и сырости. Во рту было сухо и мерзко, а перед сомкнутыми веками настойчиво мелькало что-то яркое, мешая вернуться в блаженный покой. Попытавшись отвернуться, Юлиан вдруг понял, что сидит. И что пошевелиться он не может.

Тело вмиг сковало страхом, а размытое сознание стало одно за другим подкидывать не успевшие остыть воспоминания о Риенсе.

— Нет, — прохрипел Юлиан, дёрнув руками — те не поддавались, и он сипло взвыл. В горле страшно першило. Только сейчас наконец получилось разлепить веки... чтобы тут же зажмурился вновь: глаза ослепил свет живого пламени. Теперь Юлиан чётко расслышал треск древесины, а обоняния коснулась гарь… и запах жареного мяса.

Паника подкатила к его горлу, а руки и лицо свело жгучей фантомной болью. В ушах зашумел стук собственного сердца, на сухом языке отчётливо проступил металлический вкус крови. От окатившего ужаса и бессилия хотелось закричать, но острый ком в глотке не позволял.

— Пожалуйста, не надо! — вдруг разрыдался он, сгибаясь пополам настолько, насколько позволяли путы. Звуки походили на скрип. — Я правда ничего не знаю, умоляю, я ничего не знаю!

Он забился на стуле, слыша эхо стука тяжёлых ножек от стен, и горло сдавило новым крякающим спазмом от страха.

— Прошу, отпустите меня! Я бесполезен! — взревел он на грани истерики, слыша, как голос бьётся о камень стен.

— Блять, вы ёбаные придурки! Мы же нахуй обсудили это, уёбища! — словно сквозь вату вдруг послышалась знакомая ругань где-то сбоку за спиной. К нему спешно приближались шаги, и Юлиану показалось, что сердце его сейчас лопнет. — Курвины дети!

— Ламберт?.. — прошелестел он.

То, что сдерживало его, постепенно исчезло, и Юлиан стёк бы костяной кучей прямо на пол, если бы его не подхватили чужие руки.

— Это я, Лютик. Всё хорошо. Ты в безопасности, тебе нич…

Юлиана вырвало.

— …блядь! Лютик!

Пока он приходил в себя и отплёвывался, повиснув тряпкой на чужих руках, ошарашенно моргая и привыкая к отсветам пламени на сырых стенах в полутьме, Ламберт продолжал ругаться и ворчать на кого-то, кого Юлиан не видел, но вдруг отчётливо услышал через шорох одежды, шёпот и звуки неуверенных шагов где-то вокруг.

— …воим дымом, сука! Напугали до усрачки, идиоты! Я и пальцем не пошевелю, сами убирайте за ним. И лечите, поняли?!

В тот миг, когда Ламберт перекинул руку Юлиана через своё плечо, помогая подняться, и аккуратно повёл к светлому проёму в стене, он вдруг осознал, что на нём есть обувь, а на груди вместо тонкой сорочки натянута чья-то шерстяная туника, и его пробило на громкий нервный смех.

***

Он сидел на скамье за длинным, плохо отёсанным столом, держа в ещё дрожащих руках кубок с чистой водой. Осматриваясь, он прикусил своё любопытство за язык, вспоминая пытки, и решил, что неведение о том, где он находится, может оказаться на руку в будущем. Блики факелов терялись в высоком потолке, напоминавшем свод королевского подземелья, и хоть света, усиленного скромными свечами на столе, было недостаточно, чтобы рассмотреть всех, Юлиану хватало, чтобы понять, кто перед ним. Точнее, перед кем он.

— Кушайте, мастер Свиристель, — подвинула ближе тарелку картофеля маленькая эльфка, совсем ещё дитя, смотря на него во все глаза. В них светилось неподдельное восхищение, и Юлиан на мгновение даже забыл о своих шрамах. На самом деле, есть он действительно хотел, но внимание и молчание остальных так давило, что он боялся поперхнуться. Он очень ждал сбежавшего куда-то, но обещавшего быстро вернуться Ламберта, чтобы хоть как-то справиться с этим напряжением.

Внезапно дверь в это подобие каменного зала распахнулась, и в него вошло больше фигур, чем Юлиан ожидал: за Ламбертом шли ещё два смутно знакомых эльфа, а так же…

— Йеннифер? Геральт?

С каждой попадающей в свет персоной его лицо становилось всё более ошеломлённым, пока пределом не стала княжна.

— Цири?! — догадаться, что за юное создание старалось держаться Геральта, было совершенно несложно — тем более, бард Лютик счёл бы непростительным упущением быть знакомым некоторыми залами и портьерами цинтрийского дворца, но не с внешностью легендарного дитя неожиданности. — Что вы все…

— Лютик, — властно, но мягко перебила его приближающаяся Йеннифер, и с порывом магии в помещении стало светлее. Дыхание перехватило: здесь было много… нелюдей. Не только эльфы. — Посмотри, кто спас тебя.

Она особо выделила это слово, и Юлиан недоумённо моргнул.

— Спас?..

Он медленно перевёл взгляд на молчавших Геральта и Цири, вцепившуюся в его предплечье, а затем обвёл взглядом всех остальных вновь: осознаннее и сосредоточеннее. На него были обращены десятки пар глаз, и большую… большую их часть он видел не впервые.

— Ох, — кубок чуть не выпал из его рук, если бы не чуткая малышка рядом. Она аккуратно помогла поставить посуду на стол, нежно положив руку на запястье барда в ободрении.

Многие из присутствовавших оказались теми, кому Юлиан — Свиристель — помог. Внутри кольнуло чувство вины: кто-то рассчитывал на его помощь до… всего, и не дождался её. Юлиан попытался отмахнуться от этой мысли. Некоторых эльфов он узнал по чужим словам: ему доверяли истории о близких и любимых, с кем разлучала судьба, а он старался сберечь эти рассказы и запомнить на случай, если столкнётся с их героями. Но не это лишило Юлиана дара речи: у каждого — без исключения — находившегося здесь были… увечья.

Он смотрел на порванные рты, перевязанные глаза, перетянутые культяпки. На шрамы, ожоги, отсутствие волос. С дрожью он вспомнил об отрезанном языке, встретившись глазами со знакомой эльфкой, которой сохраняли жизнь в плену лишь из-за красоты и аппетитных форм. У незнакомого ему краснолюда, что с громким бряцаньем снял сурового вида металлический намордник, проглядывала часть челюсти через дыру вместо щеки. И вдруг Юлиан заметил, что у половины эльфов — тех, что не прикрывали голову платками или капюшонами — не было… не было ушей. Точнее, были их жалкие остатки — останки их гордости, чести. И осознал, что он бы не заострил на этом внимания в любой другой ситуации — только если бы не был уверен, что его ждёт увлекательная история, которую охотно расскажут. И он бы… он бы всё равно ни на миг не усомнился, что перед ним стоит эльф. Как и не спутал бы краснолюда с придворным карликом.

Он опустил вгляд на свои скукоженные руки, и уткнулся взором в ту, что покоилась поверх его запястье: на нескольких тощих детских пальцах отсутствовали фаланги.

«Поешьте, мастер Свиристель».

Юлиан громко судорожно вдохнул, и резко закрыл рот свободной ладонью. Пальцы наткнулись на привычные рубцы, и Юлиан неверяще переместил ладонь на свою щёку, будто та была чужой, а затем закрыл глаза. Его замутило.

Он знал, что гул его мыслей был слышен даже тем, кто не умел их читать, и покачал головой.

— Я такой трус… — выдавил он. — Я жалкий трус…

И в ответ на него внезапно обрушился шум и движение, словно кто-то снял с его головы мешок. Словно до этого вокруг никто не дышал, а теперь в миг ожили все.

— Нет! — свистяще гаркнул тот самый краснолюд, стукнув по столу и брызнув слюной сквозь дыру в щеке. Лязг его своеобразной маски будто послужил точкой невозврата: поднялись голоса, становясь громче и громче, полные негодующих эмоций, противоречащих жалости Юлиана и его позиции. Всё, что он мог — выхватывать обрывки фраз из всеобщего гула, поворачивая голову, как заторможенный старый пёс.

— Вы самый смелый бард на всём Континенте!

— И красивый…

— Ты что, позволишь им тебя сломить?!

— Слишком хорош для труса.

— Для человека тоже! Ха!

— …рестель!

— …помогли моему отцу, я должен вам до конца своих дней.

«Спасли», «один из нас», «герой» — выкрики сливались в затопляющую тревогой и стыдом какофонию, перед глазами поплыли пятна, пока до жадного до красоты слуха не донёсся чей-то глубокий голос:

— Птицам место под солнцем, а не под старыми богачами.

Юлиану стало совсем дурно, пространство словно сжало его, и он тяжело упёрся в стол, перестав дышать.

«Хватит!», хотел сказать он, «перестаньте!», но горло сдавило, губы казались чужими, а ноздри не могли вдохнуть. Слезящиеся глаза выражали панику, которую будто никто не замечал. Всё происходящее казалось не меньшей пыткой, чем жестокость Риенса.

— Юлиан, — услышал он прямо за своей спиной, и вздрогнул. — Посмотри, как много ты для них значишь. Они говорят то же, что говорил тебе я. И поверь, мы не репетировали.

На его плечи мягко опустились знакомые сильные руки, и только в этот миг Юлиан вспомнил, как дышать. С горла исчезла невидимая хватка — он хапнул воздуха, слепо вцепляясь в пальцы Геральта, как за единственное спасение. Когда тот нежно сжал плечи в немой поддержке, не обращая внимания на сильную хватку Юлиана, пелена с глаз начала сходить.

— Все они верят в тебя, — тихо произнёс Геральт со всем присущим ему теплом, вкладывая в эти слова куда больше глубинного смысла. «Всё, что мне было нужно — это вера, Геральт», пронеслось воспоминание. Сердце дрогнуло, и Юлиан, сглотнув, хрипнул:

— Что вы сделали?..

— О, — засмеялся Ламберт, громко севший за стол со свободной стороны, руша всю интимность момента, и нагло пихнул Юлиана, — всего лишь отвели пару лишних глаз. Думаю, тебя не сразу хватились.

Он потянулся к куску мяса, и растерянный Юлиан увидел, как закатила глаза Йеннифер:

— Мужчины. Я предлагала им план попроще, и даже не единственный! Но им хотелось риска, драмы и помахать кулаками.

Народ за столом весело загудел.

— Я не понимаю, — выдавил Юлиан, так и не отпустивший ладонь Геральта.

— В истории не бывает святых королей, — произнёс эльф рядом с Йеннифер, облачённый в очень упрощённое подобие брони - один из немногих, которого Юлиан видел впервые. От остальных его отличали не только целые уши, но и некое благородное достоинство, сквозящее во всём его виде. — В твоём борделе множество чёрных ходов. Удивительно, что ими никто больше не пользуется. Я даже разочарован.

Общая картина наконец стала проясняться в голове, и Юлиан изумлённо обернулся на Геральта.

— Так это всё ради меня?!

Геральту не было нужды отвечать — оживлённый гвам вокруг не давал усомниться в выводах.

— Теперь Свиристель на свободе!

— Вашу честь больше не посмеют осквернить.

— Ты смотри, как радуются, — хохотнул Ламберт.

Лютику захотелось закрыть уши, но он лишь сипло уточнил:

— То есть, вы напали на бордель… просто из-за меня?

— Никто не пострадал, если ты вдруг переживаешь, — проницательно сказала Йеннифер, садясь наконец за стол напротив.

— Но я слышал бойню! И крики… и всякие… звуки, — вспомнил он звук упавшего тела за дверью своих покоев. — Там не было никого, кто причинил мне вред! Они распутны, несколько… порочны, да, но совершенно невинны!

— Никто не пострадал, — повторила Йеннифер с мягким нажимом, пока гул вокруг не приобрёл оттенок негодования.

Геральт вдруг склонился над ухом Юлиана, и очень тихо, так, что тому стало щекотно, шепнул:

— Всем здесь не обязательно знать причины, по которым ты там оказался, — он отстранился, иронично приподняв бровь в вопросе, ожидая реакции.

Юлиан не сразу понял — это заняло несколько мгновений, а потом он вдруг слюняво прыснул и рассмеялся. Получается, куча разьярённых нелюдей напали на богатый бордель, просто чтобы отвести глаза и выкрасть его? Оборвали роскошные гобелены, разбили дорогие вазы, напугали работниц и работников — просто чтобы посеять суматоху, отводя внимание от его «похищения»? Впервые за эти мучительные месяцы отчаяния и пустоты он вдруг почувствовал в себе свет и ростки былого озорства.

— Они не знают? — громче нужного шепнул он, и получил ещё один тычок в бок от Ламберта.

Геральт закатил глаза и беззлобно сжал губы.

— Нет, Лютик.

— То есть, — аккуратно повернулся тот к остальным, — никакого нападения не было?

— Нет.

Юлиан помолчал, всё еще пытаясь переварить всё услышанное.

— А почему вы не могли просто выкрасть меня? — недоумевал он, наконец понемногу расслабляясь и успокаиваясь. — Вы ведь… прямо ко мне в покои ворвались. Что мешало сделать то же самое без шума и…

Красноречивый взгляд Йеннифер, о который споткнулся Юлиан, говорил за неё сам. Она показательно развела руками, мол, вот о чём я и говорила. За себя говорила и нервозность, сквозящая из Ламберта, да недовольное, будто ребячье бурчание с разных сторон.

— На самом деле, мы не до конца понимали, куда именно ведут эти ходы. Времени проверять каждую дверь не было, — вздохнула Йеннифер, словно смиряясь, а Ламберт победно сложил руки на груди, приподнимая бровь.

— То, что один из них завершался именно твоими покоями — лишь судьбоносное совпадение, — обернулся он к Юлиану, и тот мог поклясться, что в глазах ведьмака было плохо скрываемое разочарование, что бывает у детей, не получивших кусок торта, ради которого они шли на ненавистный приём. — Всё получилось чище и быстрее, чем мы планировали.

Тогда взгляд Юлиана стал озорным и несколько осуждающим. Он склонил голову, с лёгкой улыбкой смотря исподлобья.

— Варвары, — ласково произнёс он, и Ламберт усмехнулся.

— Так и есть, Лютик, — он вернулся к еде, и повторил, прежде чем закинуть кусок в рот: — Так и есть.

— Госпожа Йеннифер, а вы умеете подогревать картошку? — прозвучало с другого боку. Кто-то протягивал друг другу бурдюк с водой, запахло вяленым мясом, и впервые за всё это безумие мутота Юлиана сменилась урчанием живота. Эта суета была настолько знакомой и родной, что внезапно повеяло ностальгией. Их с Геральтом дорогой. Домом. В голову словно впустили свежий воздух, проясняющий разум и отпускающий тревогу. Плечи постепенно расслаблялись, и Юлиан задумчиво хмыкнул, погрузившись в свои мысли.

— Ладно. А зачем тогда было меня привязывать к стулу? — спросил он, поднимая глаза к каменным сводам, и весь шум ненадолго стих. В воздухе почувстовалась неловкость.

— Потому что придурки, — сказал Ламберт с набитым ртом. — Их никто не просил, если ты об этом.

— Видите ли, мастер бард, — откашлялся старый эльф, сидящий чуть поодаль, — вы были без сознания…

— И без одежды, — вставил краснолюд с другого края стола. Раздались приглушённый смешок,  кто-то шикнул и, судя по звуку, одарил весельчака подзатыльником.

— А постелей здесь нет, только сырая солома. В себя вы не приходили, зато успели замёрзнуть, и мы…

— Не придумали ничего лучше, чем оставить одного у открытого огня, привязанным к стулу? — спросил Геральт.

— Эй!

— Привязали, потому что он сползал.

Лютик хрюкнул в чашу.

— И он не был один!

С трудом выхватывая сбивчивые отрывки фраз, Лютик слушал, как эльфы рассказывали о подземных залах, находившихся в том числе и под борделем, пользовавшихся большой попьулярностью у королей прошлого. О древних катакомбах, часть которых люди нашли и отвели под канализацию, а, то, что осталось тайной забрали себе гонимые законом нелюди под временное укрытие; о том, как до эльфов дошла весть о попавшем в беду Свиристеле и как его искали через рассеянные по ветру слухи; как Ламберт придумал план и как нелепо Лютик выглядел, пока его пытались привести в чувства…

— Ой, — наконец отомлела Цири и тоже подошла к Юлиану. В руках её был большой свёрток. — Йеннифер нашла вот это. Держи.

Она неловко протянула свёрток, и Юлиан сразу же угадал в нём форму лютни.

— Я не смогу, — ошарашенно выдохнул он, бросая полный ужаса вгляд на Йеннифер, чувствуя, как только успевшая рассеяться тяжесть тревоги и паники наваливается вновь. — Я не… я больше не… — губы его задрожали, пальцы снова перестали слушаться, но Геральт уже привычно сжал его плечо в выражении поддержки, а потом вдруг спешно склонился к самому уху, шепнув:

— Ты никогда не переставал быть бардом, — и на глазах у всех трепетно прижался губами к виску. 

Юлиан судорожно вдохнул. Весь мир вдруг сконцентрировался на прикосновении, голосе и этих словах — даже рвотного позыва со стороны Ламберта не услышал, — и присутствии Геральта, его окутывающей уверенности, которой он щедро делился. Он увидел, как Йеннифер сдержанно кивнула, приподнимая уголки губ.

— Ну же, — улыбнулся Геральт в его волосы.

— Ладно, — нервно шепнул он и облизал губы, словно собираясь с духом. — Ладно, — повторил он, потерянно кивнув сам себе.

Под пристальным ожиданием десятков пар глаз Юлиан испуганно, словно то была самая хрупкая в мире реликвия, вытащил инструмент. Свой инструмент: расписанную эльфийскими узорами родную лютню, повидавшую немало историй вживую. Настоящее воплощение своей души, обретённое продолжение своего существа.

— Здравствуй, — еле-слышно шепнул он, с трепетом проводя по деке. Казалось, он любовно приветствовал не только дорогой сердцу инструмент — но Лютика. Он слышал, как кто-то восторженно ахнул, а потом послышалась суета и низкий женский голос крикнул:

— Да здравствует Свиристель!

Тишина вновь заполнилась гулом ликования, кто-то захлопал в ладоши, и стыд, что затопил Юлиана вновь, заставил его закрыть глаза рукой. Он всхлипнул.

— Не смей, — услышал он прямо над ухом, а потом руки Геральта крепко обвили его в объятии. Неожиданно к ним присоединилась еще одна пара — Цири неуверенно прижалась сбоку, протиснувшись между бурчащим Ламбертом. Это была их первая встреча, поэтому действия княжны удивили Юлиана, отвлекая своей неожиданностью на мгновение. Но в тот же миг вихрь мыслей привёл его к умозаключению: раз Цири видела его в видениях, то, вероятнее всего, Цири слышала о нём. И вероятнее всего — от Йеннифер, Геральта… и эльфов.

— Я, — услышал Юлиан с другого конца зала, — хуй свой за Лютика отсеку.

И тогда, выпустив неловкий смешок сквозь очередной всхлип, пытаясь справиться со жгучей смесью эмоций, он наконец понял: его принимают, как одного из воинов. Как не просто равного тем, кто находится здесь — выше. И никто не посмел даже намекнуть, что это незаслуженно. Никто не считал его жалким, даже Ламберт. В Юлиане видели свет, вдохновение, и сейчас — как ни в ком другом особенно. Несмотря ни на что. И он не хотел бы рушить эту ответственность собственной жалостью к себе. Он хотел бы… вновь стать тем, кто селит надежду в души и сердца.

Благодарность переполнила его, заглушив стыд, и со счастливым выдохом он обнял тех, кто давно уже являлся его семьёй. Поза была ужасно неудобной, и, вероятно, выглядела крайне нелепо, но этот миг был бесценным сокровищем.

Юлиан почувствовал себя Лютиком.

И даже если бы весь мир сейчас над ним рассмеялся, это не смогло бы помешать свету разливаться по его венам, концентрируясь где-то в нутре.

— Но как я буду выступать теперь? — спросил он, поёрзав и кое-как подняв глаза на Геральта.

— Ты справишься, — улыбался тот. Глаза его светились редкой радостью, и от блика свечи Лютик на мгновение увидел своё отражение в расширенных зрачках. Тогда губы его дрогнули, и вскоре он сам расплылся в счастливой ответной улыбке.

Впервые за долгие месяцы отчаяния Лютик действительно поверил: он справится.

***

— Раз уж вы такие варвары, — шептал прижатый к стене Лютик в поцелуй, извиваясь от чувств и задирая своими движениями тунику, — могли бы и огоньком приложить. А что вам стоило? — он отстранил голову Геральта, чей взгляд был поплывшим, и выгнулся от прикосновения чужих рук к оголённому животу, застонав полувыдохом на следующем слове. — Во-от таким горящим поленом! Там, глядишь, — он помог Геральту расправиться со своими завязками и затем вновь притянул его губы к своим, договаривая в них фразу, прежде чем поцеловать, — клеймо вот это на благородный такой шрам в пол-лица сменилось бы.

Геральт не останавливал этот бурный поток глупостей. Когда Лютика отпустило, его состояние натянутой струны сменилось пьяным перевозбуждением и словесной лавиной. Нервные беседы и смешки вскоре переросли в уже полноценные, но бессвязные тараторные монологи с дерганными, широкими жестами — и никто не посмел закрыть ему рот. Все понимали.

— Идиот, — лишь выдохнул Геральт и смял желанные губы, уделяя особое внимание зализыванию рубца, привыкая.

— Нет, а что? Или топором: о, да! — он вновь оттолкнул Геральта, смотря на него с лихорадочным блеском. Дай сил, Мелителе, взмолился ведьмак. — Снести мне половину лица, — Лютик эмоционально взмахнул свободной рукой, видимо пытаясь наглядно показать, как топорами сносят лица, — чтобы новое выросло!

Геральт не выдержал.

— Лютик, — крепко обхватил он его лицо, собственничнски проводя большими пальцами по скулам, чувствуя нежную бугристость шрама с одной стороны, и прижал всем своим весом к стене. — Заткнись.