Потеряв тело своё и растеряв даже душу, Король королей устал. Фуюки высасывал из него силы своей глупостью, смрадом и пороком – люди, больше похожие на жалких муравьев, давить которых будет также легко, но совершенно бессмысленно. Грааль подарил ему знания об этом веке, но не мог передать ни грамма уважения. Каждый день отвращал с новой силой, и Кирей, чья ветхая, грязная церковь стала его пристанищем, нисколько не помогал, показывая только самые гадкие и отвратные человеческие черты. Он был больше похож на существо из глины, чем давний друг Гильгамеша. Впрочем, минуло столько лет и столько событий, что никто уже не знал преданий древней Месопотамии.
- Алчность – матерь всех пороков, - вечность прошла с последнего раза, когда он слышал этот голос. Но Мерлин нисколько не изменился. Нелюдь, запертый в собственной башне, явился неожиданно. Впрочем, ничего нового.
- Слуги в это время так высокомерны, - Гильгамеш даже не встал, направив свой взор прямо вперед – белый цвет одежд волшебника слепил. Ложно наивное, миловидное юношеское лицо напоминало о дворце, в котором Король королей смотрел сверху вниз на каждого пришедшего. Теперь же каждый был с ним на равных, что отвращало похлещи гадкого Фуюки.
- Ты больше не Мастер, Гил.
- А ты не набивайся ко мне в товарищи или друзья, инкуб, - [как и в былые времена][одним своим существованием][он задевал твою гордость]. – Выбрался из своей белокаменной клетки, чтобы получить оскорблений от меня? Не знал, что у тебя такие наклонности.
- Ты совершенно не умеешь скрывать обиды за то, что я покинул тебя, - Мерлин пропустил мимо ушей сказанной Гильгамешом, пройдя вперед, бесцеремонно сел рядом, почти касаясь своим бедром чужого. Ухмылка на его лице не предвещала ничего хорошего – и как верный знак, рука волшебника легла на коленку Арчера. То место будто вспыхнуло, и Гильгамеш почти дернулся, отбрасывая надоедливую конечность Кастера. – Ты хорошо следишь за своим бренным телом? Или вновь хочешь попасть в подземный мир? Ой, он же сгинул вместе с эрой богов
вместе с твоим величием
- Жалкий, презренный глупец, как ты смеешь касаться меня, - Гильгамеш возмущался громко и ярко, но с места не сдвинулся. Гнев захлестнул его столь же сильно, как когда младшая Мато, пыталась склонить его. Почти также, как когда подделка-слуга дрался с ним без страха. Почти также, как когда Артурия отказалась стать его сокровищем. Почти также, как когда Цветочный Маг закончил свой контракт и исчез, точно свежий зефир, без слов и дела.
- Прежде тебе нравились мои прикосновения, - Мерлин был дитём демона, коварный, развращающий, хитрый, не гнушался подлости и коварства, сбегая с поля боя при помощи дешевых трюков, добрый братец, пока того требовала ситуация. Но Гильгамеш знал, как злость и жадность в лунном свете падали на юношеское лицо рефлексами, и словно собственным отражением, он видел в нём себя, а себя в нём. Жалкое зрелище, о котором стоило забыть, как и об Энкиду, войне с Тремя богинями и о прекрасном городе, построенным его величием.
- Я не тот Гильгамеш, как и ты не тот Мерлин. Мы оба знаем, что я и ты, реплики, воссозданные Граалем для войны магов.
- Не верно, - помотав головой, Кастер поправил Короля королей. – Ты, будучи человеком встретил меня Слугу, и теперь я, «человек», встретил тебя, как героическую душу. Технически, ты для меня незнакомец, а вот мою натуру изучил, наверное, лучше улиц города, что воздвиг? Помнишь жар моего тела? Как тяжело дыхание, когда мой член входит в тебя? Как нежны руки, оглаживающие ягодицы, и как ловок язык, которым говорю все эти непотребства?
- Ничуть не изменился, только стал ещё нахальнее.
- А ты ещё больше просишь члена своим поведением.
Молчание их отбивалось о стены религиозным звоном; свечи затрепетались от ветра; тени съедали всё пространство. Гильгамеш подобно идеальному созданию богов был слеплен из золота и благородства – жесткий, раскаляющийся от пламени чужих рук и тающий от него же, венец творения, корона, которой достоин лишь самый избранный, самый великий. Самый. Мерлин желал его столь страстно, будто разлуки и не было. В той башне, смотря за бесчисленными смертями, глупостями и бахвальством Короля королей, мысли его заполнялись лишь одним. Телом. Ладным, стройным, хладным, точно настоящий металл, верный.
- Я скучал, - Мерлин прервал их глупую игру первый. – В том месте водная гладь отражает небо, и видно лишь это. Ничего иного. И даже воспоминаний о прекрасной Месопотамии не помогало спастись от пустоты и… чего-то ещё. Величие было столь тяжким и гадким, и, видя редкие звезды, я вспоминал лишь тебя.
- Сладкие слова плута, - Гильгамеш был непреклонен. Жесткий тиран, сын богов, оружие против людей. Король королей. – Прикроешься ими в надежде, что забуду всё? Похож ли я на несведущего глупца? Или ты забыл, с кем разговариваешь?
- Жестокий, ты такой жестокий, - Мерлин спустился на колени, потёрся о чужие, точно дворовый пёс, скучающий по ласки.
Гильгамеш взял его за волосы, оттянул от себя, скривив лицо, почти плюнул, но в последний момент остановился, решив, что зрелище такого Цветочного мага гораздо лучше. Хватка его стала сильнее. Кастер убрал ухмылку, но что ему больно не показал. Взгляд его литая стальная стрела [ты как арчер хочешь его взять][съесть][оставить самое красивое, редкое сокровище из всех у себя][и никому не показывать]. Гильгамеш в конечном итоге сдался, отпустил чужие волосы, чуть погладил щеку. Мягкая, гладкая, и даже с того расстояния цветущая отдушка била в нос. Инкуб. Гадкий инкуб, совращающий каждую его мысль и помысел. Проведя ниже пальцами, коснулся губ – нежные лепестки вишни.
- Ты мой худший грех, волшебник.
Мерлин, будто не слушая, вобрал палец Арчера в рот, слегка царапая кожу зубами, неотрывно наблюдая, как менялось злоба на безразличие, а после и возбуждение, которое Гильгамеш пытался скрыть, сжав плотно губы, со свистом вдохнув. Горячий, влажный рот распалял в нём самые яркие фантазии – как откинув на пол, бесцеремонно, спеша, снял бы с себя штаны, судорожно провел по чужому лицу естественную смазку, а после вогнал бы в глотку по самые яйца, ощущая, как горло сжималось бы от нехватки воздуха и инородного предмета. Как страх и возбуждение затряслись зрачками – расширяясь и сужаясь, туда-сюда, будто настраиваемые колком громкости. Как жар опалил бы плоть.
Гильгамеш надавил на язык, заставляя Кастера открыть рот – его послушность легла на сердце приятным медом, растекающимся по телу предвкушением. Цветочный маг был покладист в редкие, безумно редкие моменты – наверное, их можно было посчитать на пальцах одной руки. Щёки его стали красными, а дыхание участилось. Весь его вид говорил о том, что он на грани, и только выдержка, приученная ему будто рефлекс, твердила: попытайся Мерлин повалить Арчера и не сносить ему головы. Он ждал, как верный пёс, когда ему позволят коснуться хоть члена, отсосать самому горделивому королю человеческой истории, причмокивая, будто нет для него большей награды.
- Возрадуйся, тебе будет дана честь сделать минет самому великому Королю, - Гильгамеш оттянул пальцем губу, обнажая клыки Мерлина. – Рад?
- Безумно, - и словно подтверждая собственные слова, он крепко схватил за бедра Арчера, утыкаясь в чужой пах, вдохнул запах, через одежду ощущая жар и возбуждение.
В груди его трепетало чувство, которое, казалось, им было позабыто также, как дуновенье ветра, твердость земли и ясность чистого неба. Гильгамеш собирал великие сокровища, но сам не заметил, как стал самым ценным из них. Ладони у Мерлина были большими и холодными, точно у трупа, но сжимал их так крепко, что сомнений не оставалось – живее любого. Он желал оставшуюся ему вечность держать в них тело Короля королей, запереть в клетке из любви, заботы и ошейника клятвы, святой клятвы нерушимой перед богами [но ты знаешь][презирает их точно дождевых червей][и нарушит собственное слово, как только того потребует сердце][а в нём уже не сомневайся][задрожит, словно стекло, готовое рассыпаться и вонзится в кожу][твою кожу]
Набравшись смелости, Мерлин обнажил член Гильгамеша – поразительно, но тот даже не носил трусов, отчего волшебник не удержался от едкого комментария: «Мир людской настолько развратил тебя?». Впрочем, его провокация не возымела никакого эффекта – взор Гильгамеша был столь же пристален и спокоен, точно металл, не поддавшийся удару наковальни. И даже когда Мерлин опустил свои губы на голову, нежно целуя, а после опускаясь, беря в рот горячую плоть, Арчер оставался непоколебим. Лишь дыхание, задрожавшее и сбившееся, будто тот забыл, каково это дышать, выдало его с потрохами. Он крепче сжал волосы Кастера, стараясь не выдать больше ничем, что был на пределе самообладания.
- Только и годишься, что удовлетворять своим грязным ртом мой член, - высокомерие его не более, чем остатки от гордости. Им обоим было известно, как умело сам Король королей принимает в себя члены и как стонет, точно распутная девица.
И в назидание ему Мерлин взял член глубже, урча горлом, словно огромный кот, с истинным удовольствием отметил, как широко распахнулись чужие глаза, а дыхание стала ещё более редким. «Проклятие», - только и сорвалось со рта Гильгамеша, понявшего, что и этот бой был не за ним. Язык волшебника, как по волшебству удлинился, обвивая пульсирующий член, готовый уже излиться. «Инкуб, мерзкий отвратный инкуб, чьё тело…», - но договорить Арчер не смог: голос дрогнул, сорвавшись на стон, а сперма потекла по горлу волшебника. Мерлин отпрянул слегка назад, хитро улыбаясь, не пролив и капли, вторя глупым людским сюжетам, показал рот, доказывая, какой же он прилежный мальчик.
- Ты хотел что-то сказать? – Цветочный маг ощущал себя победителем. Он был им. – Тщеславие не просто твой главный грех, это венец, воздвигнутый на твою голову. И стоит чему-то пошатнуть столь хрупкое эго, как спадает вниз, к чужим ногам. Скажи же, если я не прав, то почему столь развратен твой вид и столь горячо тело? Где отвращение и гнев? Ведь поставлю тебя на колени, Король королей.
- Гнусный волшебник, - Гильгамеш не злился, ведь знал, что у любой игры должен быть конец. – Храбришься – не уверен, насколько я милостив?
- Наш Царь ещё тот смутьян, а лишиться своей красивой головы не намерен, - смеясь, Мерлин отступил назад. – Мне покинуть вас, мой король?
Гильгамеш не произнес и слова.
Мерлин, развернувшись, направился к выходу – хотя оба прекрасно понимали: ходил ногами он только от показушного жеста и желания, чтобы переступив свою гордость и всякий стыд, Арчер остановил его.
Шаги звучали оглушающими и посторонними в церкви, как и стук посоха. Его не должно быть ни здесь, ни где-либо ещё. Мерлин – прекрасный мираж, сон наяву, от которого стоило давно отойти, точно от ночного кошмара, но Гильгамеш каждый раз хватался, будто не ведая иного исхода. Ни ясновиденье, ни ученый ум, ни боевой опыт – ничто из этого не помогало, когда аметист рассыпался перед ним, разгоряченный и страстный, охваченный любовью и желанием, раскрывался полностью, обнажая вместе с телом самое сокрытое и преданное, дрожащее, как под дождем. Сердце. Святой Грааль мерк перед ним, перед единственным «человеческим» органом – что есть исполнение любых мечтаний, когда существовал Мерлин.
- Прекрати паясничать и возьми меня, будто земную деву, - Гильгамеш проиграл. Опять.
Цветочный маг обернулся, крупным шагом, почти в два прыжка, оказался рядом с лучником и, улыбаясь самой гадкой ухмылкой из всего своего арсенала, нежно начал раздевать парня. Остатки одежды быстро упали на пол – «обнажи и своё тело» Король королей звучал непривычно жалко, умоляюще, отчего Мерлин не смог не исполнить просьбу, хотя по обычно, наверняка, устроил игру, накаляя нервы до предела. Белая мантия упала, шумно звеня скрытыми шпильками, кинжалами и колокольчиками – к чему всё это ему? – и черная облегающая одежда ещё больше накалила Гильгамеша. Вылизать. Он хотел вылизать его полностью с головы до пят, точно блудный пёс.
- Вы покоряли города, но не можете справиться с одним инкубом. Каково это понимать? – Мерлин смеялся, потому что привязать к себе по-другому Короля королей было невозможно. Нет более крепкого ошейника, чем желание отомстить.
- Будешь и дальше трепать своим языком без костей или уже трахнешь меня?
- Мир людей явно не пошёл тебе на пользу.
Мерлин обнажил свой член – красивый, созданный будто самим богом, ровный – и Гильгамеш сглотнул. Самоконтроль шёл так далеко и на долго, что можно было только смеяться с его глупых игр в гордость [если этот гнусный, хитрый волшебник приказал погавкать или произнести грязную речь, содранную из третьесортной порнухи][ты согласен на всё, если того потребует он][гордость, тщеславие, репутация – к чёрту это всё, если его член не будет в тебе][высунь язык, застони, будь не собой][хотя бы сейчас]. Мерлин слегка шлепнул его по лицу – шипя, Гильгамеш уже хотел возмутиться, но Кастер его опередил.
- Не думай ни о чём другом, кроме меня, - он становился собственником, когда дело касалось Арчера. Никто и никогда не должен был касаться его так, говорить с ним подобным образом, выводить, смешить, злить, ведать, как его эмоции менялись и как безразличие спадало вместе со словами волшебника – это принадлежало и будет принадлежать ему.
Цветочный маг крепко схватил его за бедра, подставляя свой член, с каким-то приятным и неожиданным осознание того, что Гильгамеш готовился, растягивал себя в ебучей темной церкви, зная, чувствуя его приход. Каждый толчок, движение, прикосновение к нежной, мягкой коже, вкус пота при поцелуях шеи – долгожданная награда. Стоны звучали прекрасной мелодией, победным маршем, реквием возвестившем о смерти чужой гордости. Любовь, он ощущал любовь, которая струилась по телу, пронзая сердце, стучала внутри в попытках вырваться наружу. «Будь навеки моим, Гил», - эта нежность тонула в стонах и стуках о деревянные скамейки.
Тщетная просьба – он мог склониться единожды, дважды, да хоть трижды, но вечно быть под ним, говорить слова любви, нежничать и связать клятвой верности. Не в этой жизни и не после – это для ничтожных людей, не знающих более великой радости, для смертных, коих волнует продолжение рода и семья, для презренных, у которых попросту нет ничего ценного. Гильгамеш – покоритель, завоеватель, король по праву рождения, сила облеченная в доспех и меч, золото, которое не достанется никому. «Только если ты перестанешь наблюдать за людьми со своей дурацкой башни», - он поставил точку.
- Ха-ха, как всегда поймал меня, - ладонь Мерлина сжала слегка член Арчера, оттягивая оргазм.
- Я могу подарить тебе лишь смертный миг, но разве от этого он не более ценен? – Гильгамеш уткнулся ему в плечо. Жар его тела был подобен раскаленному механизму.
- Однажды, я заточу тебя в чертовой башне и тогда ты не сможешь говорить эти высокопарные оправдания, - ускорив темп, Мерлин поцеловал сначала макушку, а после, подняв чужой подбородок, прильнул к губам, переплетая языки, почти кусал, будто возвышая о своём превосходстве. – Ты превращаешь меня в животное.
- Ты им и родился, инкуб.
От злости или желания наказать за сказанное волшебник вогнал член полностью, рыча, точно на самом деле дикое животное – ему было так обидно и горестно, жалко самого себя, отчего слезы начали капать сами собой. Наверное, он впервые за вечность ощутил себя ребенком, беспомощным созданием, у которого ни воли, ни знаний, ни сил. Гильгамеш коснулся его щеки, нежно огладил, утирая слезы. «Чего ты плачешь, милый, от того, что счастье не для нас или так рад быть во мне?», - голос его подобен песни, что пробуждала ото сна, долгого страшного сна, а Мерлин сам, не явь, придумка, но почему-то счастлив как никогда.
- От любви, что не продлиться долго, - Кастер крепко обнял, продолжая двигаться. – Будь со мной навеки, будь моим, будь наградой и проклятьем, просто будь верным другом и мужем, будь оружием и орудием, будь, пожалуйста, будь.
- Как же ты сентиментален, - стон глух, скуп, но так прелестен. Мерлин заменил бы им стук сердца, сосудов, разгоняющих кровь, всё, что слышал. Лишь бы это был его звук, его слово – его. – Разве не приказал тебе ценить миг, подаренный нам чертовым Граалем? Люби меня, люби так будто завтра не наступит, люби сегодня, люби всегда, стоя на башне, странствуя по землям, дыша каждый день и каждую ночь. Люби, пока у нас есть время, а после пусть всё горит, горит в пламени.
- Могу ли я сказать ещё слов любви?
- Говори, пока у нас есть на то время, а после закончи всё, - притянув к себе ближе, Гильгамеш, сдерживая очередной стон, продолжил. – Кончи в меня.
- Ты самое прекрасное, что я лицезрел, - он продолжал двигаться, ощущая, что они оба были уже на грани. – Моя душа, сердце, тело – отданы тебе. Любовь моя губительна, но отдамся ей, хоть придётся приступить через собственные принципы и перестать наблюдать. Тогда, останешься, не уйдешь, не исчезнешь, не перестанешь существовать? Будешь со мной вечность? Пожалуйста, солги, но скажи, что будешь рядом. Не покинешь.
[ты рассыпался точно хрупкий гранит][будучи прекрасным аметистом, сияешь от злата его солнечного лика][улыбки, что растянулась по лицу от произнесенных слов][всё земное тянет тебя вниз, тяжелым, непосильным грузом][ещё движение, ещё только касание – испаришься, аннулируешься, войдя в квантовые поля, черные дыры и прочие человеческие придумки, бесполезные глупости][размажет, переплетая фиолетовый с желтым, превращая в неприглядную, отвратную грязь – в неё окунешься, точно в море, с головой, забыв дышать, открыть глаза и жить, остановишь прекрасное мгновенье][богу проиграл, как только отозвался на зов][голос золота, блеска и гордыни]
- Глупый волшебник, это ты должен помнить, что никогда не сможешь от меня сбежать, - они горели, пылали, не только метафорично, а реально, плавясь от собственных чувств и праны, которую не могли подчинить уже. – Я разрушу ту башню, разобью, точно гадкий противный Вавилон, не дав тебе права думать, что не принадлежишь мне. Ты жемчужина моей сокровищницы, Мерлин.
- Такой жадный король.
[их тела слились в едино][оргазм раскрасил мир в красный точно прощальный закат]
[твои чувства – смятая банка от газировки][твои чувства – переплетенная триста раз веревка, что вот-вот порвётся]
[горишь как же ты горишь][таешь, плавишься, сгораешь, тлея]
- Люблю, - Гильгамеш поставил между ними точку. Дальше – вновь по новой, укусы, склоки, желание победить другого и черта.
***
Мерлин ушёл с рассветом, точно никогда не приходил, а Арчер даже не попытался остановить его, будто ему безразлично.
Кирей только после полудня, ехидно улыбаясь сам себе, поинтересовался, как прошла ночь.
- Было… приемлемо.
[словно и не соврал]
[твоя не очень-то глубокая душа][была самой лучшей]