Запястья прижимают к полу сильной рукой. Железо наручников неприятно звенит, скрипит об пол, больно впивается в кожу. Петров тяжело дышал: пытался сохранить самообладание, не закричать, не разрыдаться в мольбах.
В горло вгрызался пес, и горячая кровь густо стекала по его подбородку.
Другая рука лежит на ребрах, давит с силой, не дает шевельнуться. Петров и не смог бы. Уже как с минуту-две его плечи опустились, и тело не двигалось, ничего не двигалось, кроме его багряных губ, шепчущих что-то бессвязное и неслышное. Голова безвольно лежит на полу — затылок саднит от хлесткого удара о жесткую сцену.
Кровавый ворот водолазки был разодран — руками, зубами. Петров уже не мог разобрать, что с ним происходило — шея, плечи — все превратилось в сплошную боль. И не мог разобрать куда сейчас вонзились крепкие зубы.
Петров отрешенно смотрел на высокий потолок. Пытался ли он отвлечься или уже принял все как есть? Влажные глаза резал яркий свет софитов. Механизмы встали, не скрипели. Трещала лишь разбитая Наташа. Бой с ней разрушил арену еще сильнее: осыпались куски стен от взрывов ракет, прямиком в зрительный зал упала люстра с потолка.
И Петров думал, что на этом все закончится. Он не пытался тогда убежать, сидя смиренно на авансцене, прожигая взглядом то наручники на своих руках, то озверевшего Нечаева.
Как по команде, перед ним показалось лицо майора. Он смотрел на него своим белесым взглядом, полным тумана. Медленно жевал кусок его плоти, смакуя кровь.
Из горла все же вышел сиплый смешок. Еще один. И вот он уже из последних сил заливисто хохотал прямо в лицо нависшего над ним Нечаева.
Какой же это все абсурд.
И Нечаев даже завис. Разглядывал его, осторожно приблизившись. Будто что-то на самом деле видел и понимал, будто размышлял, куда ударить и как сделать больнее.
И вот он вгрызается в щеку. Но замирает.
Виктор морщится. От боли, от запаха собственной крови, от колючей бороды майора. Тот трется о него своей щекой, будто слышал сейчас все мысли. Лижет кровь с растянувшихся в улыбке губ Петрова. Не спешит кромсать голову, ведь даже в таком состоянии, как послушная собачка, выполняет команды.
— Животное, — вырывается, когда Нечаев прижимается к нему со стояком.
И Нечаев рычит, кусает чужие губы в подобии поцелуя.
Петров все еще смотрит отрешенно куда-то перед собой. Он в самом деле думал встретить смерть в театре: но сейчас хотелось просто умереть быстрее. Не ощущать грубые прикосновения по телу, то, как его сейчас хватают за подбородок, как вновь вгрызаются в челюсть, в шею. Не слышать отвратительные чавкающие звуки с каждым укусом, треск кожи. Не ощущать, как разрывается собственная плоть. И он замер, с усилием приподняв руки и закрыв себе ладонями глаза. Чтобы темнота наступила быстрее. Боль пронзила горло, он как рыба на суше, хватал судорожно воздух. Не мог дышать.
Слезы застыли на глазах, на губах померкла улыбка.
Нечаев пришел в себя, лежа на трупе. Все еще теплая кровь начала неприятно стягивать кожу. Он медленно приподнялся на локтях, челюсть и десна сводило колющей болью.
— Ебучие пироги…
Майор не смог сразу доложить о произошедшем. Труп холодел, пока Нечаева рвало кровью. ХРАЗ издевательски молчал.