Открывающийся портал высаживает Лололошку неподалеку от невысоких холмов, которые окружили некогда обитаемое и наверняка очень красивое, ухоженное в те времена место. Но ныне – увы, заброшенное и неживое.
Глаза сразу же отмечают пейзаж. Знакомый и неизвестный одновременно. Вот берег с темной водой, чьи волны уже многие годы лижут песок. Вот небольшая полянка, на краю которой практически идеально ровным рядом стоят величественные сооружения – Мироходец сразу распознает в них порталы, ведущие в различные измерения, и построенные… сколько им лет? Сто? Двести? Пятьсот?..
Ноги сами собой ведут к огромным каменистым рамам, давным-давно покрывшимся пылью и плесенью, и что-то внутри Мироходца ёкает, когда ладонь касается одного из них дрожащей ладонью. Когда он видит едва различимое свечение пространственной материи, ведущий куда-то в совершенно иной мир, далекий и неизвестный. А в голове проскальзывает мысль – «Неужели?.. Спустя столько лет, и они все еще активны?..»
Дыхание становится частым и сбивчивым. И с каждым шагом, который Лололошка совершает вдоль выстроенных порталов, его глаза сами собой начинают моргать все чаще. Словно от пыли, но на деле – от необъяснимого ощущения ностальгии. От ощущения дежавю, которое пронзает путешественника насквозь. И хотя утерянная память не возвращается – его тело само собой отзывается на когда-то давно знакомые места. А мир, который ему когда-то был милым домом – будто бы впускает в свои объятия. Ласкает теплыми порывами ветра волосы и щёки. Приглашает в себя мерным звучанием волн. Шепчет через листья деревьев: «С возвращением, милый странник. С возвращением в твой старый дом».
Мир зовет его, все больше и больше окружая самим собой и пробуждая внутри то, что объяснить словами будет попросту невозможно. И это столь непонятное, неописуемое чувство… найти возможность попасть туда, где когда-то ты жил многие годы. Туда, где когда-то находился твой дом и твоя кровать. Где осталась частичка твоей души. Частичка, что так отчаянно зовет тебя через пустотные просторы, умоляя отыскать себя вновь. Умоляя отыскать то, что оказалось давно забыто – но по-прежнему дорого сердцу. Ведь это – твоя история. Ведь это – часть самого тебя.
Шаг вперед, сминая нерадивый сорняк, которого здесь не должно быть – и он оказывается перед каменным зевом шахты, которую когда-то прокапывал самостоятельно. Которая когда-то помогала ему в добыче необходимых ресурсов. Которая, если заглянуть, тянется глубоко-глубоко под землю – так, что ничего кроме абсолютной тьмы, различить попросту невозможно.
Факела уже давным-давно потухли, а ступени полуобвалились вниз. Однако это не помешало бы Мироходцу все равно спуститься в самую глубь, исследуя каждый закуток когда-то родного дома. И не помешали бы огромные заросли, которыми покрылось когда-то обитаемое и теплое место. Не помешали бы продолжить свои изучения и воссоединение с той частью души, которая осталась здесь. Которая кричит уже невероятно громко –прямо тебе над ухом. Которая уже хватает Лололошку за капюшон белоснежной кофты. Которая уже вбивается в ноздри и в уши. Которая уже норовит слиться с ним воедино, вот только…
Лололошку отвлекает только одно. То, чего он никак не ожидал услышать здесь. То, чего он никак не ожидал услышать в заброшенном месте, но ошибиться было попросту невозможно – это был лай. Собачий лай, который почему-то прокрался в самое сердце. Ударил, словно пронзив насквозь катаной, парализовывая Мироходца. Заставляя ноги прирасти к зеленой траве, будто ватные, а мурашки – словно иглами, пройтись по всему телу.
Лай, такой знакомый, такой отчаянный… он словно зовет к себе. Он словно пробуждает то, что так же оказалось давно забыто – но теперь активно начинает прорываться наружу, заставляя Мироходца сорваться с места, и со всех ног броситься вперед. Прямо к дому, наполовину разрушенному и шаткаму. Прямо к проему, где когда-то стояла входная дверь.
Мимо нее. Прямо вглубь. Прямо в комнату, крутя головой из стороны в сторону. Часто дыша и осматривая каждый уголок. Моргая – и вновь отправляясь бегом. Бегом туда, где был слышан этот оглушительный в звенящей тишине лай. Туда, откуда теперь доносится топот четырёх лапок, и цокот коготков по дощатому полу. Торопливый, словно к дорогому гостю, которого он ждал все это время здесь, и наконец дождался его прихода.
Секунда – и Лололошка видит, как из-за угла, прямо из соседней комнаты, пулей выбегает собака. Белая, большая собака, отчасти напоминающая волка по строению тела и морды – она, увидев незнакомца, тут же заливается счастливым лаем. Хвост начинает мотаться из стороны в сторону, так быстро, словно моторчик, а передние лапы поднимаются вверх, в прыжке обрушиваясь прямо на ошарашенного Мироходца, заваливая его на пол.
Лололошка падает, ничего не делая и не сопротивляясь. Он смотрит во все глаза на собаку, чей лай кажется до боли знакомым и родным, заставляя сердце сжиматься до невозможности. На собаку, которая встречает его – явно не как простого прохожего, но как друга. Долгожданного друга, которого ждала все эти годы. Который пропал совершенно внезапно. Оставил в одиночестве и непонимании. В тоске и с пустотой в сердце. И который наконец вновь оказался на пороге. На пороге дома, где они когда-то резвились, будучи совсем юными…
Язык собаки проходится по щеке хозяина. Один раз, второй, третий... Ушки оказываются прижаты к голове, будто бы в недоверии, а скулеж, тонкий, невыносимый – словно вопрос, выраженный через плач в понимании преданного животного «Я так соскучился по тебе!..»
Лололошка, ощущая слезу, скатывающуюся по собственно щеке, и которую тут же слизывает верный пёс, запускает ладонь в белую шерсть. Обнаруживая, что хотя та и покрыта слоем пыли, хотя уже давно вся спуталась и состарилась – все равно оказывается мягкой на ощупь.
Лололошка гладит шею и спину собаки, что прижимается прямо к нему, не в силах отойти от хозяина ни на секунду. Смотрит в глаза – и вправду такие родные, такие преданные…
Может быть он и не помнит их по-настоящему, но все существо молодого Мироходца отзывается на этот взгляд. Инстинктивно, вылавливая его словно из глубин, из самого подсознания – заставляя испытать невероятный стыд перед четвероногим братом. Перед тем, кого в свое время любил так отчаянно. Кого кормил и кто встречал его каждый день. Кого гладит и говорил, что всегда будет рядом. Кто так преданно ждал. Ждал целые столетия, сходя с ума от одиночества, и оглушая всю округу своим тоскливым воем, не понимая, почему его бросили. Почему он вдруг оказался совсем никому не нужен. Почему он отдавал всю любовь одному человеку – а тот оставил его, ничего не объясняя и не возвращаясь. Бросая самого верного, самого любящего, самого искреннего, и не оставившего свою преданность даже через века.
– Прости меня!.. – шепчет Лололошка сквозь слезы, прижимая к себе дрожащее собачье тело, и умирая изнутри от жутких картин. Картин, где бедняга воет день и ночь напролет. Где тоскливо зовет – а никто не возвращается и не отзывается на этот зов… Где бегает кругами, утыкаясь носом в землю и отчаянно ища любимого человека – а после тихо плачет в уголке дома, утыкаясь носом в постель, которая все еще хранит дорогой запах. Но который все равно выветривается, с каждым днем, с каждой неделей… – Прости меня, мальчик мой!... – шепчет он дрожащим от вины голосом. – Клянусь, я не хотел оставлять тебя!.. Я не хотел!.. Я…
Он утыкается в светлую шерсть, смачивая ее своими слезами. И гладит дрожащими руками – отчаянно, взволнованно. Извиняясь каждым своим движением. Стараясь загладить перед питомцем вину, которая оказалась невероятна огромна. Которую, кажется, он никогда самому себе не сможет простить – и проклинает свою потерю памяти, что разлучила с дорогим другом. Что заставила забыть того, кого он так любил, и кто отчаянно нуждался в нем, тоскуя все это время.
Но, кажется, собака и не нуждается в словесных извинениях. Ей не нужно ничего объяснять. Не нужно оправдываться – ведь разрезающий воздух хвост сообщает о счастье гораздо лучше, чем что либо еще, а язык, облизывающий лицо своего хозяина тут и там – будто бы способ сказать парню «Самое главное – что ты вернулся! Самое главное, что ты снова со мной!..»
– Да… да, теперь я снова с тобой, мой мальчик!.. – шепчет Лололошка, обнимая того за шею, и проводя ладонью по выцветшему ошейнику, который держится на любимце из последних сил.
Он заглядывает ему в глаза. Смотрит прямым взглядом, впервые за все это время – и вновь ощущает, как внутри что-то разбивается вдребезги.
Как он мог оставить его в одиночестве?.. Как мог бросить? Как мог забыть? Как мог предать эти верные глаза, полные любви, бескорыстной необъятной любви?..
И чем больше он всматривается в эти глаза, чем больше гладит по макушке, чем больше его сердце пронзается тысячами стрел за секунду – тем больше он клянется самому себе, что больше не позволит повторения этой истории. Что больше не оставит питомца в глухом одиночестве. Больше не заставит его страдать. Больше не бросит и не забудет… он заберет его с собой, заберет и не допустит, чтобы столь дорогие глаза вновь испытывали вековую тоску.
Он смотрит, понимая, что просто не может вновь допустить свершения той ошибки. Понимая, что хотя он и не помнит ничего, что происходило в этом мире тогда – но сердце все равно отзывается моментально. Сердце помнит и этот дом, и эти тропинки, и заброшенные сундуки, и преданные коричневые глаза, которые теперь, он клянется, никогда не будут забыты. Которые пережили столько страданий – но наконец снова счастливы. Ведь любимый человек наконец-то вернулся. Ведь, сколько бы ни прошло веков – он снова здесь, рядом с ним… И это трогает Мироходца за самое сердце, заставляя его трепетать, смаргивая с ресниц вновь подступившие слёзы.
– Персик… – шепчет он еле слышно.
Кличка, слетевшая с губ Лололошки... Он не знает, откуда она появилась на языке. Не знает, как пришла к нему в голову и почему именно она, почему именно этот фрукт, почему именно здесь и сейчас… но это слово выплыло будто бы из самой его сути. Из самой глубины его существа. Из недр памяти – прояснилось, позволяя впервые за долгое время назвать любимца по имени. Так, как и должно быть. Так, как звали его всегда.
– Персик… – повторяет Лололошка, ощущая, как по его позвоночнику пробегает будто бы мелкий ток. И еще больше – когда белоснежный пёс, услышав свое имя, тут же вскакивает на лапы, вновь заливаясь счастливым лаем, и крутясь вокруг своего хозяина, будто совсем еще щенок. И будто бы предавая тем самым «Ты вспомнил меня! Ты вспомнил! Ты вспомнил!..»
– Да, да, мой хороший… это ты, Персик… а это я, – продолжает шептать Лололошка, вставая на колени и вновь обнимая пса, который уткнулся ему в плечо, прикрывая глаза от счастья, и позволяя почесать себя за ушком – так, как не чесали его слишком долго. – Я вернулся… я снова с тобой, мой мальчик… И я больше ни за что не оставлю тебя.
– У-у? – уточняет пёс.
И хотя Лололошка совершенно не понимает собачий язык – ровно, как и собаки не понимают людскую речь – но он все равно почему-то оказывается уверен, уверен на все сто процентов. Уверен, что Персик понял его слова. Понял, что говорит ему Мироходец. И своим «У-у» - он будто бы утоняет, спрашивая «Ты правда заберешь меня с собой?»
– Конечно, хороший мой!.. – шепчет Лололошка, поглаживая любимца и уже представляя, как приведет его в полный порядок. Как помоет и расчешет спутавшуюся шерсть. Как накормит полноценной едой, а не костлявой добычей. Как отведет в теплое место, показывая Персику свой новый дом.
Лололошка вновь заглядывает ему в глаза. Улыбаясь через слёзы вины. И проводя ладонью прямо за его ушками. Нежно и аккуратно. Словно скрепляя свое обещание.
– Пошли, мой маленький. Я заберу тебя в наш новый дом. И я больше не позволю Пустоте разлучить нас.
Я тебе обещаю…
я заплакала, спасибо.