Ни прильнуть, ни убежать

— Ты…

— Ты ненормальный, да?

— Ты просто псих.

— Я тебя сейчас придушу, честное слово.

— Боже мой, как ты меня бесишь!

Ивайзуми ругается и ворчит — Ойкава же улыбается и молчит. Он прижимает мяч к животу и послушно идёт впереди Ивайзуми, получив прежде хороший подзатыльник по влажному (нет, мокрому, насквозь, чёрт побери, мокрому) затылку.

— Так приятно слышать, что ты обо мне переживаешь, — со сладким самодовольством в голосе протягивает Ойкава, перебивая ворчание Ивайзуми, когда они входят в дом через дверь, выходящую на задний двор.

Ивайзуми цокает языком, устремляя свой раздражённый взгляд на Ойкаву.

— Только твой эгоистичный, инфантильный, маленький мозг мог до этого додуматься, Дуракава.

— С чего это эгоистичный? — возмущается Ойкава и хочет встать на месте, чтобы обернуться на парня, но тот подталкивает его в спину идти дальше в сторону ванной комнаты.

— То есть насчёт инфантильного и маленького тебя всё устраивает?

— Не уходи от ответа, Ива-чан, — капризно настаивает Ойкава.

— Да потому что ты только недавно переболел, но почему-то вдруг решил, что потренироваться на улице под дождём отличная идея. Сегодня, между прочим, ещё и ветрено. Если ты снова сляжешь с простудой, только уже перед игрой, подставишь всю команду. И вообще, я больше не собираюсь тащить тебе через весь город лекарства, разогревать еду, помогать с домашкой и заниматься прочей ерундой, пока ты умираешь от несчастных 37,1…

— Температура была выше! И мне правда было плохо!.. — возражает Ойкава, но Ивайзуми не хочет его слушать (вообще никогда):

— Закрой рот, пока я тебя не ударил.

— Ты уже, — пожимает плечами Ойкава и кладёт мяч на корзину с грязным бельём. — К тому же, два раза. Наверное, меня должно напрягать, что ты приходишь ко мне домой и бьёшь меня же… — понизив тон голоса, говорит он, проходя в ванную комнату.

— Я вообще не понимаю на кой чёрт ты вылез на улицу, если сегодня была нормальная тренировка в зале.

— Ты сам ответил на свой вопрос, Ива-чан, — непринуждённо говорит Ойкава и добавляет, передразнивая: — Нормальная, — за что снова получает. На этот раз по плечу.

Нет, ну что за безобразие!

Ива-чан ужасный гость!..

Что ж, пускай остаётся.

Ивайзуми обречённо вздыхает и обходит Ойкаву, разглядывающего себя в зеркале, хотя вот что там разглядывать? Весь мокрый: волосы взъерошены, некоторые пряди липнут к вискам, одежда неприятно облепляет тело. И по́том от него пахнет. По́том и дождём.

— Тебе нужно принять ванну, чтобы отогреться, — нахмурившись, указывает Ивайзуми, включая горячую воду.

— Да мне не холодно… — тихо говорит Ойкава, хотя руки и ступни у него на самом деле замёрзли, и тут же шмыгает носом.

— Закрой рот.

— Молчу, — кивает Ойкава и тянет молнию на мастерке вниз. Он неспешно снимает с себя одежду, иногда бросая взгляды на зеркало у раковины. Мокрые вещи оказываюся рядом с мячом поверх корзинки с другим грязным бельём.

«Молчу», — говорит Ойкава, но молчание длится ожидаемо недолго, потому что через минуту он уже невозмутимо спрашивает:

— Мне полностью раздеваться, или ты стесняешься?

Ойкава остаётся в одном нижнем белье и заглядывает через плечо Ивайзуми, который поворачивает к нему голову и машинально немного отодвигается. Он опускает взгляд на тело Ойкавы и снова поднимает на его лицо. Хмурится.

— Разденешься, когда я выйду. Ойкава, ты дурак.

— Что? Оставишь меня? — поджимает губы Ойкава и опускает их уголки.

— А ты думал, я буду с тобой сидеть?

— Ну, была такая мысль, — кивает Ойкава. — Какая разница, — он пожимает плечами, — ты ведь уже видел меня голым.

— Не напоминай, — морщится Ивайзуми, и Ойкава смеётся:

— Да ладно, Ива-чан. Я уверен, что это было лучшее зрелище в твоей жизни.

— Чем я только заслужил такую честь? — язвит Ивайзуми.

Ойкава задумчиво мычит, надувая губы, и наконец выдаёт:

— Сам не понимаю. Ты ведь постоянно меня оскорбляешь. И явно недооцениваешь мою значимость, — нарочно жалуется он.

— Не неси ерунды, — одёргивает его Ивайзуми и резко поднимает на него серьёзный взгляд, нахмурив брови. — Правда, ты иногда такую ахинею несёшь, что на голову не натянешь, — ворчит он и менее озлобленно добавляет в который раз: — Бесишь, придурок.

Ойкава только хмыкает в ответ и отводит взгляд.

— Уже можно залезать, — говорит ему Ивайзуми, когда в ванную набирается достаточно горячей воды. Он отходит в сторону, когда Ойкава выравнивается в полный рост, усмехаясь. — Тебе, наверное, одежда другая нужна.

— Да, принеси что-нибудь, — машет рукой Ойкава, опять шмыгая носом.

— Если ты опять заболеешь, я тебя убью, — предостерегающее тычет в него указательным пальцем Ивайзуми и выходит из ванной, чтобы взять сменную одежду для дома. Он легко ориентируется в доме, потому что знает в нём каждый угол. В последнее время — в полной мере осознаёт Ивайзуми это лишь сейчас — он стал частым гостем здесь.

Родителей Ойкавы часто и подолгу нет дома. Отец постоянно в разъездах, а мать на работе, поэтому Тоору давно предоставлен сам себе. И как-то так сложилось, что Ивайзуми находится рядом с ним слишком часто, даже после занятий в школе и тренировок.

Ивайзуми быстро находит в шкафу у парня серые хлопковые штаны с резинками на лодыжках и тёмно-серую футболку. Он слышит, как дождь за окном усиливается, небо раскалывается громом, стены полосует молния, поэтому, недолго подумав, берёт и тонкие короткие носки и кофту на молнии. В доме тоже немного прохладно, особенно в комнате у Ойкавы.

Обычно Ойкава не любит холод.

Когда Ивайзуми возвращается, то обнаруживает, что Ойкава уже успел добавить себе в воду пахучую пену. Не исключено, что под ней, на самом дне, лежит какая-нибудь морская соль с экстрактом чайной розы или лаванды.

Это очень по-тооровски.

А ещё его бельё лежит вместе с другой мокрой одежой.

И это тоже очень по-тооровски.

Сам Ойкава лежит в воде, уперевшись затылком в бортик ванной и вытянув ноги на смеситель, — его рост, конечно же, не позволяет уместиться в ней в полный рост. Он немного, как бы лениво, поворачивает голову к Ивайзуми и улыбается, прося:

— Останься со мной.

— Я оставлю это, — поднимает руки со стопкой одежды, отдающей порошком, — и выйду.

— Ну!.. — Ойкава отрывает голову от ванной и снова дует губы. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Побудь тут со мной, Ива-чан!

— Отвали.

— Ты сам сказал, что мне нужно отогреться! Мне будет одиноко и скучно одному… — бубнит он, замечая, как лицо Ивайзуми едва уловимо меняется. И он кивает, проходя ближе. Опускается на пол спиной к ванной и кладет предплечья на колени согнутых ног, сцепляя пальцы в замок. — Спасибо, Ива-чан, — довольно улыбается Ойкава.

Ивайзуми ничего не отвечает, уперевшись взглядом в белоснежный потолок. Он думает о своём — о домашке, завтрашней тренировке, скором матче. Об Ойкаве. Да, немного и об Ойкаве.

Но это, скорее всего, потому, что Ойкава во всём этом непосредственно участвует.

— А чего ты вообще пришёл? — внезапно спрашивает Ойкава, играясь с пеной.

— Просто так.

— Просто так, — повторяет за ним Ойкава.

— Не дразни меня. Ты же знаешь, что я этого не люблю. Бесит.

— Я и не дразнил совсем, — кажется он закатывает глаза, но Ивайзуми не может этого утверждать, поскольку не видит лица Ойкавы.

— И спрячь ноги под воду. У тебя в кроссовках аж хлюпало.

— Ива-чан, ты такая мамочка, — смеётся Ойкава.

Ивайзуми прерывисто выдыхает.

— Ты заставляешь меня таким быть, понятно?

— Чем же это я тебя заставляю?

— Мы это уже проходили. Прекрати себя изнурять.

Ойкава молчит, слышно только его ровное дыхание и хлюпанье воды, когда он проводит по ней руками просто для того, чтобы занять себя чем-нибудь. А потом Ойкава не выдерживает и чихает, а потом округляет глаза, зная, что сейчас будет.

— Сейчас я должен сказать, что я говорил.

Ладно, это оказалось менее безболезненно.

— Тупица.

Чуть ближе к правде.

— Ну почему ты такой идиот?

Ойкава закатывает глаза и усмехается.

Как же предсказуемо!

— Эй, Ива-чан, — тянет Ойкава и тыкает его влажным пальцем в щеку, и Ивайзуми даже не уворачивается, только поджимает губы. — И-и-ива-а-ача-а-ан.

— Что?

— Ты симпатичный, знаешь?

— Чего? — морщится Ивайзуми, но он знает. Ему говорили. Тоору ему говорил. Не сегодня, не сейчас, а чуть меньше года назад. На тот момент они были второгодками, победили в выездной игре и кто-то — Ивайзуми уже и не вспомнит таких подробностей — подсобил им с выпивкой, и они всей командой решили выпить, чтобы отпраздновать и расслабиться. Хотя, конечно, это был только повод.

Тоору не умеет пить, не успел научиться. Был занят другим — оно и хорошо.

Тоору не умеет пить. Хаджиме тоже, но Хаджиме хватило ума не пить много.

Тоору не умеет пить — именно поэтому он рассказал Хаджиме больше, чем следовало бы. Но это Тоору — ему, по сути, всё равно. Что пьян он, что трезв — язык у него развязан. Но тогда был развязан чуточку больше, чем обычно. Чуточку откровеннее.

— Я сейчас уйду, — угрожает Ивайзуми, потому что Ойкава продолжает давить ему пальцем на щеку, проводит по скуле, плавно опускается влажным пальцем вдоль линии челюсти и обратно, задевает большим пальцем шею.

Ойкава облизывает нижнюю губу и улыбается, не отрывая взгляда от профиля парня — он хмур, но не столько от злости, сколько от волнения. У него даже дыхание изменилось. Стало более поверхностным, осторожным. Как будто бы он отслеживает каждый свой вдох и выдох, чтобы по нему — не дай боже — не стало «всё понятно».

Но по нему всё понятно, выдаёт напряжение.

Ивайзуми застывает, как восковая фигура.

Ни прильнуть, ни убежать.

Ни прильнуть — потому что проблем не огребёшься. Это же Ойкава, непонятно, что у него на уме. Может быть, он только забавляется. Ивайзуми знает, что он легкомысленный. Не отнять у него этого. А ещё — тогда Ойкава узнает о нём. Он может подозревать всё что угодно, но пока он не прильнул — ничего не было, это не считается, есть возможность дать заднюю, сослаться на недопонимание. А ещё — правда? Ойкава? Этот эгоистичный, самовлюбленный придурок с синдромом отличника?

Ни убежать — потому что не хочется. Вот так легко и просто — не хочется. Потому что когда ещё такая возможность ему выпадет: оказаться наедине с Ойкавой и терпеть его нарочито нежные прикосновения, у которых цель одна — смутить, спровоцировать. Уничтожить, вероятно, тоже.

Ивайзуми сейчас задохнется от недостатка кислорода.

— Серьёзно, убери руки.

Только так он может чувствовать их — со сведенными к переносице бровями и сжатыми зубами, с раздражением в голосе и напряжением в спине.

Внезапно Ойкава отрывает спину от белоснежного бортика и поддается вперед таким образом, что застывает рядом с головой Ивайзуми. Тот продолжает смотреть вперёд, надеясь, что эта пытка закончится быстрее, чем он кончит в штаны.

— Хочешь меня поцеловать?

— Господи, — выдыхает он. — Нет, — и это звучит как да.

— Ты не хочешь или не можешь?

Ивайзуми молчит.

— Хаджиме.

— Я не хочу говорить об этом.

— Боишься? Ива-чан, здесь же только ты и я. Мы в одной лодке. Никто не может понять тебя лучше, чем я.

Ивайзуми снова молчит, только прикрывает глаза на секунду, а когда открывает — белый свет режет глаза ещё сильнее, и гром трещит над домом.

— Я никому не расскажу, что ты…

— Замолчи, придурок. Я не знаю, что ты там себе понапридумывал.

— Тебе нравятся парни. Тебе нравлюсь я, Ива-чан, — беспощадно произносит Ойкава. — Я не спрашиваю, я знаю. О чём я тебя спрашиваю, так это о том, хочешь ли ты меня поцеловать?

Ивайзуми бесшумно выдыхает.

— Посмотри на меня. Я хочу тебе кое-что сказать.

— Иди к чёрту.

— Посмотри.

— Вода уже холодная, я прав?

— Я не отстану, Ива-чан.

Ивайзуми поворачивает голову и переводит на него взгляд, пытаясь вложить в него всё своё презрение и ненависть к Тоору, которых нет. Раздражение, усталость от него — да, бывает, но не презрения или ненависть.

— Несложно, правда? — улыбается Ойкава, отчего в уголках его глаз собираются незначительные морщинки. Его карие глаза блестят, а волосы убраны назад. — Я чувствую ровно то же самое, — улыбка пропадает, как и не было её. — Каждый раз когда ты приходишь сюда, ешь со мной, занимаешься, берешь мои вещи, тренируешься со мной, слушаешь музыку или смотришь матчи, я чувствую ровно то же самое, что и ты. Тебе не кажется…

— Я не понимаю, о чём ты говоришь.

— Врёшь. Почему ты боишься? Совсем необязательно, чтобы кто-то знал! — повышает голос Ойкава, а потом тише добавляет: — Разве что мы.

Ивайзуми сужает веки и качает головой.

— Я знаю, что ты ещё ни разу не целовался, — усмехается Ойкава. — Хочешь, я сделаю это первым?

— Ойкава…

— Я знаю, нет, не говори. Я знаю, почему ты это делаешь. Потому что думаешь, будто так у тебя есть пути отступления, но это не так. У тебя их нет, потому что я уже знаю…

— Да откуда ты можешь знать?!

— Я вижу, как ты смотришь на меня.

— Как на прилипший банный лист?

— Именно, — улыбается Ойкава. — И, тем не менее, я нравлюсь тебе. Мне надоело случайно сталкиваться с тобой пальцами и прятать руки, пересекаться взглядами и ждать, кто первый сдастся, смотреть на губы во время разговора и переводить взгляд на глаза. И… О, да! Как я мог забыть! Прятать стояк тоже не очень удобно, правда? В конце концов, если бы ты правда не был геем…

— Замолчи.

— …ты бы уже врезал мне. По-настоящему. Оттолкнул. Ни разу не позволил бы мне прикоснуться к тебе, а ты позволяешь. Вроде терпишь, ага.

— Значит, мне стоило тебе врезать, — говорит Ивайзуми, рывком поднимается и выходит из ванной, а Ойкава, приоткрыв рот, удивлённо смотрит ему в спину.

И думает: «Неужели перегнул?»

А потом: «Вряд ли»

Он задел чувства Ивайзуми? Что ж, его чувства, может быть, тоже задеты. Нельзя было ждать от Ойкавы, что он будет молчать. Наблюдать за ним исподтишка, незаметно дотрагиваться и думать, что всё укроется, сгладится. «Не заметится». Очень даже заметится. И совсем не преднамеренно, а случайно — ответным спазмом в животе.

Ойкава вылезает из ванны. И правда, вода остыла. Но ему всё равно теплее, чем было до. Не так тепло, как он рассчитывал, что будет. Ивайзуми оказался намного более упёртым, чем Ойкава всегда думал.

Он вытирает тело полотенцем и одевается, не торопится — ему нужно время, чтобы привести в порядок себя и — раз уж на то пошло — своё задетое эго.

В это же время Ивайзуми заваривает чай и разливает его по двум чашкам. Одна мятного цвета, любимая Ойкавы, ведь на ней красуется он сам и его имя (чего ещё можно ожидать от этого идиота?). Ему её подарила какая-то девчонка со школы. Ивайзуми уверен, что Ойкава даже её имени не помнит, если запомнил лицо — уже хорошо.

И.

Ивайзуми хочет. Он хочет поцеловать Ойкаву. Хотя бы один раз — чтобы попробовать, как оно вообще, целовать его; чтобы проверить, точно ли он чувствует то, что чувствует. Может быть, ему кажется.

Может быть, ему кажется, что от Ойкавы вкусно пахнет; что у него красивые глаза; что он выглядит мило в очках и сексуально без них, в линзах; что ему идёт мятный и белый; что его самовлюблённость очаровательная; что он самый искренний, когда расстроен; что у него потрясающие икры; что его тело — от макушки и до пяток — само по себе уже потрясающее; что у Ойкавы шелковистые волосы; что у него хороший вкус; что он не поверхностный…

Может быть, Ивайзуми только кажется, что Ойкава ему нравится.

А потом Ойкава заходит на кухню, видит Ивайзуми и две чашки, над которыми поднимается горячий пар. Здесь пахнет чаем.

— Я думал, ты ушёл, — хмыкает он, хотя нет, он не думал. Точнее, не был в этом уверен. Предполагал, что может уйти, но не слышал, как хлопнула входная дверь. Так что ему просто хочется узнать, почему не ушёл.

Ойкава улыбается собственным мыслям, охватившему чувству правоты. Конечно, Ивайзуми не ушёл. Он не ушёл, потому что Ойкава сказал правду. И взбесился он тоже поэтому.

— Я сделал тебе чай.

— Это твой способ извиниться? — усмехается Ойкава и хрустит пальцами, подходя к столу. — Очень оригинально. Моти? — указывает пальцем на тарелку со сладостями.

— Твои.

Ойкава кивает.

— Останешься сегодня со мной? — спрашивает он, потянувшись за моти.

На кухне темнов и холодновато. Гром больше не слышно, молния не сверкает, но дождь продолжает лить. Стоило бы предложить Ивайзуми остаться на ночь и, скорее всего, в любом другом случае тот бы остался, но в сложившейся ситуации эта вероятность близится к нулю. В любом случае, предложить стоит.

И Ойкава очень удивляется, когда Ивайзуми кивает, принимая его предложение провести ночь здесь.

Что ж, возможно, ситуация между ними оказалась не настолько острой, как Ойкаве показалось изначально.

— Чем займёмся? — заглядывает он Ивайзуми в лицо, откусывая моти.

Тот переводит взгляд с его рта на окно и обратно.

— Хочу.

— Хочешь?.. — недоумённо переспрашивает Ойкава, пережёвывая. Опускает глаза на откушенный моти и протягивает парню, но тот только вскидывает брови — и это очень похоже на: «Ты идиот?»

Да, идиот, и что с того?

— Поцеловать тебя.

— А… — тянет Ойкава и следом: — О! — он резко улыбается и громче, чем следовало бы произносит: — Это так мило, Ива-чан! То, как ты осторожно выбираешь слова, потому что смущаешься!

— Но это может всё усложнить, — Ивайзуми игнорирует приступ восторга Ойкавы и делится своим волнением — и он готов снова рассыпаться от избытка чувств, но берёт себя в руки. То есть, Ойкава кладёт оставшийся моти на тарелку и делает шаг почти вплотную, притягивает себя ближе, держась за талию Ивайзуми, — и тот давится воздухом, усердно делая вид, что нет, ничего он не давится.

Как вообще можно подавиться воздухом?

Странное выражение, которое Ивайзуми никогда раньше понять не мог. Теперь понимает. Оказывается, это приятно.

— Пока что усложняешь всё только ты один, Ива-чан, — закатывает глаза Ойкава и наклоняется к его лицу. — Приоткрой рот, — тихо просит.

И Ивайзуми приоткрывает, непроизвольно кладя руку на щеку Ойкавы, потому что всё его тело на секунду сжимается, воплощая собой комок ощутимого напряжения, как будто бы так он может повлиять на ситуацию и оттолкнуть, но уже через секунды его рука медленно соскальзывает на шею Тоору. Потому что он целует неглубоко и не слишком влажно, чтобы это казалось пошлым. Он целует мягко, с привкусом моти на губах. Без лишних торопливых прикосновений к телу — только аккуратное и лёгкое нажатие на затылок.

Всё внимание сконцентрировано на одной точке — на обволокшем его Тоору, на слегка липких и сладких губах, совершенно не сухих.

И этот поцелуй длится недолго, жалкие несколько секунд. Потом Ойкава отрывается от него и спрашивает с незаменимой улыбкой на губах, которые всё ещё центр внимания Ивайзуми:

— Сложно?

— Да, — говорит Ивайзуми наперекор ему и тянет парня обратно на себя, чтобы снова поцеловать, на этот раз первым.