Хакуджи расшторивает окна, распахивает форточки настежь, чтобы запах уныния, пота и злоебучей депрессухи, как в шаражной программе, выветрить быстрее.
Гию на него даже не смотрит, хлопает изредка своими краснющими, пиздец какими воспалёнными глазами, которые выглядят даже хуже, чем у одного из их ебанутых коллег.
Хакуджи ладонью у него перед лицом машет, перед самыми глазами щёлкает, на всякий случай шею трогает, хотя и в душе не ебёт, зачем - ну, так в фильмах делают - хз, может, ему провидение в голову ёбнет, или собственный пульс от такого контакта морзянкой что-нибудь дельное настучит, хотя морзянку Хакуджи знает на уровне "какие ответы в тесте?"
Гию тёплый - относительно, живой - тоже относительно, и бледный - пиздецовее поганки.
Гию на своих ногах почти негнущихся в ванную валит, ладонь к губам прикладывая. Хакуджи ему любезно помогает дойти, не наебнувшись о пороги и беспорядок, потом - так же любезно держит волосы, ведь это, блядь, так романтично - держать сальные патлы своего вроде-как-краша, пока он сам отойти не может от прошлой своей условной love.
Гию рвёт желчью, потому что его желудок пустой, кажется, с самого начала их дистанта.
У Гию синяки - честно, мешки уже - под краснющими глазами настолько большие, что в них можно сложить и все его загоны, и дипломную работу эту ёбаную, которую он кое-как написал после всего своего жизненного пиздеца, и даже зарплату - хорошую, между прочим - которую он почти не тратит, ведь жрёт редко и только дрянь всякую, да и вообще, жрёт тоже - условно.
Хакуджи языком цыкает, прям в одежде заталкивает его в душевую кабину и поливает водой - сначала ледяной, чтобы бест френд в себя пришёл и хоть что-то одуплять начал, и только потом тёплой.
Солому тёмную, спутанную, сальную на голове его дурной тормошит, втирает в неё шампунь какой-то стрёмный, кондиционер какой-то стрёмный, бальзам какой-то стрёмный и не менее стрёмную маску, и ещё дохуя всего, что девчонки знакомые насоветовали, чтобы после этого акта непонятно чего сразу на красную дорожку можно было выйти и изображать вышедшую из клиники диснеевскую принцессу.
- Раздевайся, - говорит Хакуджи, когда выключает воду и стаскивает с себя полностью вымокшую футболку.
У Гию, кажется, в голове какие-то механизмы выполняют свою работу - Хакуджи слышит скрип шестерёнок - лицо становится чуть краснее, но не настолько, чтобы выглядеть более здоровым.
- Отвернись.
Хакуджи закатывает глаза.
- Нет.
Гию вместо очевидного продолжения мотает головой и отходит обратно в душевую кабину.
Хакуджи цыкает, силой его вытягивает и пытается стянуть вещи.
Гию дёргается, в глазах Хакуджи видит панический страх.
- Мы не в таких отношениях, - ждёт от него Хакуджи полушутливое.
Ждёт да не дождётся.
Гию молчит, не пытается отбиться, вывернуться, закричать.
Все его "не хочу", "не надо", "пожалуйста" в подобных ситуациях условным бывшим игнорировались, поэтому, похоже, в мозгу укрепилось короткое, но такое простое, но такое отвратительное: "молчи, терпи, и всё быстро закончится".
Хакуджи впихивает ему сухие вещи, отворачивается, хоть и боится, что вне его поля зрения Гию сделает с собой что-то на нервяке.
Хакуджи его не трогает, просто с закрытыми глазами, чтобы шарики за ролики у бест френда не заехали, трёт полотенцем, помогает трясучку в руках изрезанных-изжённых унять.
В этом доме больше нет зажигалок и сигарет, и спичек, и плиту ему Хакуджи, как порядочный бойфренд, купил электрическую, и лезвия все к ёбаной матери повыкидывал.
Хакуджи готовит из продуктов, которые сам же купил, лезет в холодильник, чтобы выкинуть просрочку - просрочки нет, потому что энергетики, которыми заставлены все, блядь, полки, хранятся долго.
Хакуджи вспоминает тупую песню, которую напевал перед экзаменами, и условно шмонает все ящики и шкафчики на кухне.
У Гию полно кофе, полно сладостей, полно чипсов, полно лапши быстрого приготовления и прочей хуеты, которую он раньше ел, как не в себя, и которую потом выблёвывать начал - и Хакуджи ловит пиздатейшие флешбеки со своего - такого же условного, как и многое в его и не только жизни - отото.
Гию любит морепродукты - его мама, по крайней мере, хорошо их готовит - и Хакуджи откладывает снеки со вкусом краба, которые ему на голову ёбнулись, готовит пасту с креветками и салат крабовый, и обещает форель купить - потому что Гию в плане именно рыбы, если честно, очень приёбистый, очень привередливый и просто - о ч е н ь.
Хакуджи прислушивается, пытаясь понять, шкварчит ли у него что-то - "блядкает" на всю кухню и срывается в ванную.
Вырывает покрасневшие руки Гию из-под кипятка, кран закрывает.
У Хакуджи веко дёргается и что-то ему говорит, что очередного человека он спасти не сможет.
Он не смог спасти девушку, которой хотел сделать предложение, не смог спасти условного отото, которого условный отец довёл до вполне реальной, не условной шизы, и теперь он возится с парнем, который был влюблён в его условного отото. С парнем, который на свою голову нарвался в универе на ебанутого условно яндэрэ, от чьих рук в итоге, снова не условно, а вполне реально чуть не погибли уже они с Хакуджи на пару.
Ну, что сказать, охуительно.
Гию его младше года на четыре, Гию его ниже сантиметров на шесть, Гию его запуганнее, зашуганнее, слабее, поломаннее раз в десять точно.
Ты готов возиться с этим, Хакуджи?
Готов?
Хакуджи с ложки кормит Гию салатом - немного, чтобы тот снова блевать не побежал.
Хакуджи заваривает ему чай - хороший, вкусный.
Хакуджи его просит, потому что он, Гию, в отличие от отото - по крайней мере, по мнению Хакуджи - разъёбан не так сильно, и ещё понимает человеческий язык.
Гию жмурится, когда Хакуджи руку заносит.
Гию резко вдыхает, когда Хакуджи его по еле прочёсанной соломе на голове треплет.
Хакуджи говорит:
- Я не буду тебя бить.
Я не буду тебя бить, потому что тебя уже жизнь побила.
Я не буду тебя бить, потому что я знаю, каково это - когда тебе хуёво до невозможного, а кто-то близкий тебя пиздит от плохого настроения.
Я не буду тебя бить, потому что тебя мог бы побить Кибуцуджи Аказа, которого с раннего пиздючества учили бить тех, кто ответить не в состоянии; тебя мог бы побить Кибуцуджи Аказа, условным отцом которого был Кибуцуджи Музан; тебя мог бы побить Кибуцуджи Аказа, которого Кибуцуджи Музан дрессировал, как собаку; тебя мог бы побить Кибуцуджи Аказа, но Кибуцуджи Аказа сдох несколько лет назад на каком-то вписоне, сторчавшись, смешав кучу алкоголя и энергетиков и заев это дело горьким дымом; тебя мог бы побить Кибуцуджи Аказа, а моё имя - Кейзо Хакуджи, и я спросил у отца своей мёртвой девушки разрешение на то, чтобы отныне называться её фамилией.
Хакуджи целует Гию в лоб сквозь ещё мокрую чёлку и проводит большим пальцем по бледному шраму на щеке - след, метка, доказательство того, что условный бывший Гию существовал и чуть не убил его самого, успев, всё же, убить его психику.
- Пожалуйста, спаси меня, - тихо просит Гию, сжимая слабыми руками ткань своих оверсайзовых штанов. - Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Хакуджи, спаси меня.
Пожалуйста, спаси меня, ведь я сдуру пообещал о отото-сан, что проживу очень-очень долго, ведь я пообещал маме, что свожу её на море, ведь я пообещал анэ-сан, что доживу до дня её свадьбы, ведь мне, на самом-то деле, так страшно.
Хакуджи закрывает глаза и прижимает его к себе - осторожно, чтобы не сломать.
- В пятницу начнём поход по врачам, ладно?
Хакуджи чувствует, что Гию кивает, слабо стукая своим подбородком ему по плечу.
Хакуджи выдыхает с облегчением.