Утром Холден осознал всю глупость принятого накануне решения. Ладно бы что-то одно, но он смешал лекарства с алкоголем, желая усилить эффект, и по пробуждении поплатился за это адской головной болью, спутанностью сознания и неутолимой жаждой. 

Он с трудом разлепил воспаленные веки и едва шевелил запекшимися губами, тело дрожало от озноба. Не одеваясь, он побрел сначала на кухню и, только выхлебав половину графина воды, решился на душ. Холден ругал себя последними словами, был же более щадящий вариант выхода из истерики, но нет, он пожелал уйти в глубокое беспамятство, сбежал от своих проблем в сладкую тьму небытия и только сейчас осознал, как рисковал, ведь если бы он ошибся с дозировкой, то вполне мог и не проснуться утром.

Пришлось признать, что он совершил необдуманный, импульсивный и довольно инфантильный поступок, но, подумав немного, пришел к выводу, что, даже зная о последствиях, все равно сделал бы точно также. Ему жизненно необходимо было напрочь вырубить себя, заглушить все процессы мозга, заставить свою нервную систему перезагрузиться. Может, если бы дома его не ждал Питер, Холден бы не рискнул проворачивать этот убойный финт, но его присутствие означало, что он больше не контролирует свой разум, и его ущербная психика начинает плодить фантомы. Питер, пожалуй, был самым желанным из них, Холден иногда специально доводил себя до предела, чтобы пообщаться с ним. Даже по прошествии почти пяти лет он не мог простить себя за тот вечер. Знал ведь, что Питер любит всякие снеки и не удержится от похода в магазин, если они закончатся. Холдену следовало озаботиться этим вопросом и заранее пополнить запасы. На Питера он не злился, не получалось. Ни тогда, ни сейчас.

Давясь невкусной, наспех приготовленной овсянкой, Холден старался разобраться с собой, своими ощущениями и воспоминаниями. Он не пытался убедить себя в том, что Питер хотел донести до него какую-то мысль, четко осознавал, что общался вчера со своим альтер-эго, принявшим форму Питера, как единственного существа, способного пробиться сквозь стены тщательно выстроенной Холденом крепости. Как бы это ни было парадоксально, но Холден хранил свои травмы, оберегал их от чужих глаз, боялся, что кто-то влезет ему в душу, и в то же время истово желал разобраться с собой, найти способ исцелиться и вернуться в лагерь условно нормальных людей. Двойственность желаний часто порождала резонанс в его мозгу, что еще больше усугубляло и так незавидное психическое состояние. 

Еда и лекарства помогли избавиться от тумана в голове, Холден глянул на домашнюю метеостанцию и осознал, что его проблемы на сегодня не закончились. Напротив, самое неприятное ждало впереди, и это точно будет хуже, чем утреннее похмелье.

Дата. Раз в месяц он проведывал свою единственную родственницу, и эти визиты не доставляли ему никакого удовольствия. Холден всегда нервничал, как в первый раз, отчетливо понимая, что если бы не научился контролировать себя, то был бы постоянным обитателем соседней с сестрой палаты.

Главврач не раз невзначай намекал Холдену, что ему стоило бы лечь в клинику и пройти курс лечения, но тот реагировал на предложение остро и с негодованием, игнорируя любые намеки на госпитализацию. Ему казалось, что если станет пациентом, то никогда уже не сможет выбраться из этого ада. Пугала сама мысль, что его запрут в стерильной белой комнате, разбавленной лишь хромом решеток и стоек для лекарств. 

Конечно же, он понимал, что лечить его будут в другом отделении, оно было построено совсем по иному принципу, больше походило на какой-нибудь пансионат, и каждый пациент волен был покинуть его в любой момент. Но в кошмарах, когда он попадал в лечебное заведение, он видел какой-то утрированный аналог богадельни из 60-х, где к нему применялись приемы карательной психиатрии. Страх не смог вытравить даже Ричардс, тем более, что каждый месяц Холден посещал отделение для опасных пациентов, а там больше заботились о безопасности, нежели о комфорте. Светлые стены без украшений, белый кафель на полу и толстые решетки, отделяющие каждый блок. 

Хелена содержалась в больнице уже двадцать лет, но навещать ее Холден стал сравнительно недавно, как раз когда сам первый раз сорвался. Тогда лечение он проходил в другом месте, и с того времени остались лишь смутные воспоминания без единой четкой и понятной картинки. Ричардс забрал его, как только Холден пришел в себя, и по-настоящему проникнуться атмосферой психушки он не успел. Однако Холден не был бы собой, если бы не решился разнообразить свои впечатления визитом к сестре, а встретившись с ней один раз, не мог более оставаться в стороне.

Хелена его ненавидела и каждый раз доходчиво доносила до брата эту мысль. Холден выслушивал все, что она хотела ему сказать, и мягким голосом интересовался, как прошел ее день, сводя на нет агрессию в свой адрес. Он и не думал обижаться на нее, не имел права на это и с профессиональной точки зрения, и с этической, поскольку ее заболевание перешло в такую стадию, что она не могла отвечать ни за свои слова, ни за поступки. Лекарства помогали, но лишь с симптомами, гасили агрессию и не давали разрушительной натуре Хелены вырваться наружу. В иных условиях ее могли бы сдать на поруки родственникам, если бы нашлись желающие, но по предписанию суда она должна была оставаться под присмотром, и врачебная коллегия была с этим полностью согласна, поскольку теперь, в эру интернета, скрыть свои ошибки стало сложнее. Если бы общественность узнала, что кто-то был настолько беспечным, что выпустил из больницы человека, несущего потенциальную угрозу обществу, мог разразиться нешуточный скандал, в финале которого полетели бы головы.

Между главными воротами и центральным зданием раскинулся красивый парк. Прогуливаясь по аллее в тени раскидистых ярко-зеленых деревьев, Холден вдыхал аромат летнего дня – прогретого солнцем камня дорожек, цветов с клумб и насыщенный, выделяющийся своей остротой запах скошенной травы. На газонах и лавках расположились пациенты, они беседовали друг с другом или с приставленным к ним медперсоналом. В каком-то смысле это была идеалистическая картина, если не знать причин, по которым эти люди попали в клинику. Будь то шизоаффективное расстройство или депрессия, для человека – это проблема, которую нужно решать, не стесняясь прибегать к помощи специалистов. Холден это понимал и ловко применял этот постулат к любому своему знакомому, однако убедить себя самого в необходимости терапии даже не пытался.

Главврач наблюдал за пациентами с белоснежного крыльца. Доктор Эмиль Шиллер всегда вызывал у Холдена двойственные чувства. Внешне это был невысокий, щуплый мужчина с густой копной светлых волос и милой, скорее покровительственной, улыбкой. Он больше ассоциировался с какой-нибудь романтической профессией и, встретив его вне стен клиники, сложно было бы предположить, чем он на самом деле занимается. Однако, разобщавшись с ним, Холден четко уяснил, что имеет дело с профессионалом, а потому страстно не желал обсуждать с ним свои проблемы, ни секунды не сомневаясь, что Шиллер уже знает, с чем столкнулся. Он не оскорблял Холдена сочувствием, но в одном из личных разговоров рекомендовал позаботиться о себе. Наверное, стоило бы послушать его, как минимум для того, чтобы сменить препараты, но упрямству Холдена можно было позавидовать.

– Доктор Эшфорд, – улыбнулся Шиллер и по привычке тряхнул головой, убирая падавшую на глаза челку. В его очках хищно блеснул солнечный блик, придавая несколько романтическому образу большей серьезности. – Я ждал вас немного позже.

– Прошу прощения, если как-то нарушил ваши планы, – смутился Холден.

Шиллер внимательно осмотрел посетителя, его взгляд лишь немногим дольше задержался на подрагивающих руках и снова вернулся к лицу. Холден прекрасно осознавал, что сегодня его облик далек от идеала, и что тремор говорит Шиллеру о его состоянии больше, чем хотелось бы. За отсутствие комментариев следовало благодарить воспитание немца, он не посмел вмешиваться в дела человека, который не просил о помощи. В его взгляде читалась внутренняя борьба между чувством такта и профессиональной привычкой. Они понимали, что, рано или поздно, Эшфорд придет к доктору, однако все говорило в пользу того, что это случится нескоро.

– Вы нисколько не нарушили моих планов, что вы, доктор Эшфорд. Просто вы всегда появлялись в одно и то же время, и я не мог не отметить небольшие изменения вашего распорядка, – небрежно отмахнулся Шиллер.

– Как Хелена? – перешел к делу Холден.

– К сожалению, ее психическое состояние остается таким же. Боюсь, если нам удастся сменить ее статус, это произойдет не в ближайшее время. Однако она начала притворяться, и это меня беспокоит.

– В каком смысле? – напрягся Холден.

– Пойдемте в мой кабинет, – предложил Шиллер.

Только усадив Холдена в удобное кресло и настояв на том, чтобы тот выпил тонизирующий чай, Шиллер соизволил продолжить свою мысль.

– Поначалу я думал, что у нее наступило улучшение, однако со временем стал замечать, что она пользуется уловками, чтобы заставить персонал потерять бдительность. Она понимает, что мы хотим увидеть, и дает нам это.

– Хорошо, что вы заметили, – Холден не на шутку разволновался. Понимал, чего добивается сестра, и чем в ее случае это может закончиться.

Он не сразу смирился с мыслью, что не сможет ей помочь, но еще долго верил, что когда-нибудь она откажется от своих идей. Теперь же, после долгого наблюдения, Холден уже не сомневался, что сбить ее с пути не сможет никто.

Холден непроизвольно передернул плечами. Хелена не была так умна, как хотела казаться, и ее болезнь просто не позволяла ей долго играть выбранную роль. Однако, похоже, она действительно начала лучше себя контролировать, раз сумела изобразить какую-то степень вменяемости. 

– Как вы намереваетесь поступить?

– На самом деле, я не хотел показывать ей, что замечаю игру, но, к сожалению, не успел предупредить коллег. Впрочем, думаю, это бы не спасло ситуацию, поскольку Хелена довольно быстро выдала сама себя. 

– Религиозный бред остался? – без особой надежды спросил Холден.

– Увы, да, – покачал головой Шиллер. – В данном случае ее убеждения угнездились слишком глубоко. Она упорно считает правдой все то, что ей навязали в детстве. Мне кажется, если бы эпицентром ее бреда был бы какой-нибудь псевдо-проповедник, то было бы намного проще, но большую часть идей внушила ей мать, а она, в свою очередь, стала для Хелены центральной фигурой. 

– Зацикленность на личности матери сформировалась в юном возрасте, тут ничего удивительного, – вздохнул Холден. – Долорес делала все, чтобы внушить Хелене свою точку зрения, максимально очернить фигуру отца и все, что с ним связано.

– Дети, особенно до пяти лет, поддаются внушению, и все зависит от того, какую модель поведения заложит родитель или опекун. Конечно, с возрастом здоровый человек подвергает сомнению постулаты, привитые им старшими, но психически нездоровый разум может развить бредовую идею и возвести ее в абсолют, что мы и наблюдаем на примере Хелены.

Холден потер глаза. Из уважения к доктору Шиллеру он снял солнечные очки, чтобы собеседник не терял с ним зрительного контакта, но после вчерашнего приключения он испытывал настоящие муки, казалось, что кто-то от души сыпанул ему песка под веки, и льющийся из окон яркий солнечный свет только усугублял его положение.

– Доктор Эшфорд, вы уверены, что хотите встретиться с сестрой именно сегодня? – Шиллер окинул его обеспокоенным взглядом. Чтобы оценить степень паршивости самочувствия Холдена, вовсе не обязательно было быть врачом.

– Мне кажется, вне зависимости от моего состояния встреча будет одинаково неприятной. Но, если это, как вы говорите, полезно для Хелены, то не стоит откладывать, – пожал плечами Холден.

– Как пожелаете, – кивнул Шиллер. 

По его движениям и мелким изменениям мимики Холден сделал вывод, что доктор не в восторге от этой идеи и, будь Холден его пациентом, то, вероятнее всего, настаивал бы на том, чтобы перенести визит. Но, к счастью, пациентом была Хелена, а врач, как бы ему ни хотелось поступить иначе, должен бы прежде всего соблюдать интересы человека, за которого отвечает, а не его взбалмошного родственника. 

Ни одно посещение клиники не проходило без проблем, и в какой-то момент Холден задумался о том, чтобы прекратить заниматься мазохизмом и оставить все как есть, но, по словам доктора Шиллера, общение с братом благотворно влияло на пациентку, несмотря на то что со стороны, наблюдая их диалог, можно было сделать совсем иные выводы.

Несколько минут Холден стоял на пороге игровой комнаты, наблюдая за Хеленой издалека. Она выглядела много старше своих тридцати трех лет, на вид ей смело можно было дать и пятьдесят – сказывался многолетний прием довольно сильных препаратов и жизнь взаперти. Ее тусклые русые волосы пробила обильная седина, под глазами залегли глубокие тени, а кожу расчертили ранние морщины. Полная, сгорбленная и никому не нужная женщина. Холден испытывал к ней жалость, а потому не мог перестать навещать ее. Он слишком хорошо помнил, что такое остаться в полном одиночестве, потерять всех близких навсегда, и пусть Хелена его не любила, он продолжал считать ее своей сестрой.

– О, а я думала, уже не явишься, – Хелена обернулась, оторвав взгляд от шахматных фигур.

Она никогда не позволяла другим пациентам к ней присоединиться, а комбинации на доске чаще всего повторяли какие-нибудь партии известных гроссмейстеров. Пару лет назад Холден попробовал сыграть партию до конца, сделал ход, что в итоге привело к проигрышу сестры и ее неоднозначной, довольно агрессивной реакции. В тот день Холден сделал для себя неутешительный вывод – Хелена не потерпит его победы, она до последнего будет пытаться довести до конца то, что начала двадцать лет назад.

– Привет, Хелена, – Холден сел за стол напротив нее и поймал ее бегающий взгляд.

Отучившись на факультете психологии, он научился различать безумие в ее взгляде и наконец осознал факт того, что она верит в свой бред, и для этого ей вовсе не нужные какие-либо подтверждения.

В тот злополучный вечер двадцать лет назад у нее могло бы получиться реализовать свой чудовищный план. Все произошло быстро, в памяти шестилетнего Холдена остались лишь обрывки событий. Он хорошо помнил только то, как сестра с диким, нечеловеческим воплем бросилась на сидящего за рулем отца, с какой невероятной силой она рванула руль, и как машина, завизжав тормозами, вильнула в сторону, перевернувшись. Свою ошибку она осознала только тогда, когда поняла, что Холден жив, а ведь прежде, чем напасть на водителя, Хелена отстегнула ремни его детского кресла, убедившись, что он обязательно выпадет. Именно это и уберегло Холдена от смерти, его выбросило из салона до того, как, скатившись в кювет, машина налетела боком на ствол дерева. Если бы он стался внутри, то удар пришелся бы как раз в его дверь.

Аварию заметили проезжающие мимо люди, вызвали скорую и полицию, а Хелена, едва придя в себя, спросила о родственниках. Стоило ей узнать, что брат выжил и только что был отправлен в больницу, она разразилась проклятиями, уверяя всех, что Холдена необходимо убить, он является Антихристом и станет причиной Апокалипсиса. Холден узнал об этом лишь много лет спустя, когда бабушка, взявшая его на воспитание, устала отвечать на вопросы о Хелене и врать, что она находится заграницей. Холден хотел с ней связаться, настаивал и вскоре выяснил, где находится его сестра, а также причину ее пребывания там. Лишь получив степень, Холден осмелился запросить ее личное дело, а прочитав отчеты врачей, ужаснулся. Ее бред прогрессировал, вскоре все, что в ее голову вложила Долорес, превратилось в мешанину из собственных идей, навеянных нездоровым разумом и навязчивой потребности закончить миссию, и только живое присутствие Холдена развеяло ее иллюзии. Не полностью, конечно, это было не под силу никому в мире, но только после второй их встречи Хелена, наконец, осознала, что находится в психушке, и что ее идеи идут вразрез с правилами общества. Она не отказалась от мысли, что Холден – Антихрист, но перестала талдычить о скором конце света.

– Паршиво выглядишь, – с довольной улыбкой сообщила Хелена.

– Да, я вчера перебрал, – виновато признался Холден. – Как твое самочувствие?

Проявление человеческих эмоций сбивало ее с толку, она не могла сопоставить бледного, страдающего похмельем брата с образом врага рода человеческого.

– Будет лучше, когда мне сообщат день твоих похорон, – без тени шутки сказала Хелена. – Только тогда я смогу спать спокойно.

– А разве тебе не дают снотворного? – спросил Холден, чем вызвал волну негодования у Хелены. Он намеренно низводил все до простых, не высокодуховных вещей.

– Когда я знаю, что ты ходишь по земле, снотворные не помогают, – прошипела Хелена.

– Да, а когда я летаю на самолетах или езжу в машинах тебе лучше? – спросил Холден.

Для любого здорового человека его слова прозвучали бы забавно, но бессмысленно, однако Хелену они заставили задуматься. Она на полном серьезе пыталась понять, отличаются ли ее ощущения, когда ноги брата не касаются земли.

Дальнейший их разговор шел примерно в том же ключе. Она высказывала пафосные мысли, стараясь задеть Холдена, а тот опускал все в реальную плоскость, не давая ей шанса углубиться в собственный бред. Стороннему наблюдателю беседа казалась легкой и непринужденной, но Холдена она выматывала не хуже марафонского забега. Каждая минута, проведенная рядом с истово ненавидящем его человеком, выпивала и без того скудный запас сил. Через час голова гудела, а мышцы одеревенели, Холден уже собрался прощаться, когда Хелена, наградив его ехидным взглядом, задрала подбородок и самодовольно заявила:

– Я рада, что рядом с тобой никого нет.

– В какой смысле? – насторожился Холден.

– В таком, что ты отталкиваешь от себя людей, тебе не на кого опереться, о любви я вообще молчу.

– С чего ты взяла это?

– Чувствую, – пожала она плечами. – Поэтому и радуюсь, что ты не отравляешь людей своим ядом. Тот мальчик, Питер, кажется? Ведь он умер из-за тебя, никто другой в этом не виноват.

– Всего доброго, Хелена, – как можно более спокойно попрощался Холден.

– Свят господь, из глубины я взываю к тебе… – прилетело в спину.

На пороге игровой комнаты его встретил Шиллер. Холден уставился на него немигающим взглядом, силясь облечь свои скачущие безумным галопом мысли в слова. Каким-то образом Хелене удалось найти его самую уязвимую точу. Она ударила настолько болезненно, насколько могла. Однако при всей сумбурности эмоций Холден, прежде всего, задумался над тем, как ей удалось узнать такие подробности. Кто-то ведь специально сообщил ей о Питере, знал, что она обязательно воспользуется информацией, чтобы ударить Холдена посильнее.

– Кто, кроме меня, навещал Хелену? – совладав с первой волной паники, спросил Холден.

– Была еще одна родственница пару недель назад, но после визита я приказал ее больше не пускать – поведение Хелены изменилось не в лучшую сторону.

– Почему?.. – но Холден осекся.

«Почему пустили кого-то постороннего?» – задавать такой вопрос он не имел никакого права, сам был тут в том же статусе, что и все остальные родственники. И в отличие от него, Хелена не была круглой сиротой. Общим у них был только отец. Хелена винила и Холдена, и его мать в разводе родителей, но, как выяснилось позже, Кристофер и Долорес Эшфорд разошлись задолго до того, как на горизонте появилась другая женщина, однако Долорес все равно считала ее разлучницей и внушала дочери ненависть к ней.

– Я могу вам чем-то помочь, доктор Эшфорд? – Шиллер аккуратно подхватил Холдена под локоть и отвел в свой кабинет, благо до него было не далеко.

И от укола, и от таблеток Холден отказался, тут свое взяла паранойя. Он не то чтобы боялся, что его запрут в клинике, а, скорее, опасался, что под действием незнакомого препарата не сможет удержать свой язык за зубами и сболтнет лишнего. Покуда Шиллер не является его лечащим врачом, ему вовсе не обязательно быть в курсе бардака, творящегося в голове у Холдена. Ценой невероятных усилий удалось сделать вид, что все хорошо, и сторонняя помощь не нужна. Единственное, о чем мечтал Холден – вырваться за стены клиники, не до конца понимая, что будет делать дальше. Вчерашний визит Питера и упоминание о нем уже сегодня запустило жуткий процесс в голове. Нужно было срочно добраться домой, чтобы принять лекарства, и не важно, что это будет уже второй раз подряд, главное – избавиться от гнетущего чувства тревоги.

– Доктор Шиллер, если кто-то снова навестит Хелену, пожалуйста, сообщите мне, – попросил на прощание Холден.

– Разумеется, – легко согласился Шиллер.

Поскольку никто, кроме Холдена, ранее не проявлял интереса к пациентке, Шиллер тоже нашел визит странной родственницы подозрительным. Он не сразу понял, что именно произошло, но короткий пересказ сегодняшнего разговора с Хеленой прояснил некоторые моменты. Самым неприятным оставался тот факт, что и врач, и сам Холден пребывали в неведении касательно мотивов неизвестной женщины. В силу профессии никто из них не склонен был делать поспешных выводов, и было решено сначала узнать, кто именно посетил Хелену, а уже потом предпринимать какие-то действия.

Вызывая такси, Холден колебался. Он разрывался между тем, чтобы обозначить в приложении свой домашний адрес, или все же поехать в антикварный магазин, хозяином которого был его самый загадочный любовник. Очень хотелось разгрузить голову, перекинуть бразды правления кому-то другому и позволить отпустить себя. Однако небольшой страх, поселившийся в душе Холдена при первой встрече два года назад, постепенно рос. Вначале знакомства он списывал свои ощущения на паранойю, склонность преувеличивать масштабы проблемы, особенно в моменты, когда кто-то входил в его личное пространство. Но со временем, когда психика смогла преодолеть сложный рубеж и выйти из коллапса, Холден более трезво взглянул на ситуацию и с удивлением заметил, что его внутренние ощущения по отношению к новому любовнику нисколько не изменились. Напротив, на основе здравых рассуждений он пришел к выводу, что с Нэйтаном Хартманом что-то не так. А вот что именно, он не смог разгадать до сих пор. Пожалуй, это и привлекало, и отталкивало, вызывая нездоровое, но очень соблазнительное чувство тревожного покоя. Холден переживал, что не может понять личность Хартмана, и в то же время ощущал себя в безопасности рядом с ним, словно этот хищник опасен только для тех, кто находится снаружи, самого же Холдена он оберегал, обволакивал своим полем, позволял нервной системе восстановиться.

Подумав, Холден все же выбрал адрес антикварного магазина. Решение в его пользу он принял еще и потому, что Хартман увлекался БДСМ и мог прояснить кое-какие аспекты расследования. На самом Холдене он никогда не практиковал своих пристрастий в полной мере, скорее, просто заставлял подчиняться. Ему для этого не нужно было прилагать никаких усилий – Холден приходил в таком состоянии, что сам готов был надеть ошейник с поводком, лишь бы не принимать решений самостоятельно. Но Хартман ни разу не предлагал ему сессию, а когда Холден поинтересовался, почему, то ему дали четкий ответ, что он просто не создан для жестоких игр.

Поборов чувство досады, Холден отложил эту идею на потом, поскольку и сам понимал, что пока не готов к таким экспериментам. Сейчас же ему необходимо было чувство защищенности, способ избежать приема лекарств, а значит, следовало воспользоваться возможностью. Кроме того, это был еще один шанс понаблюдать за Хартманом на его территории и попробовать разгадать сложную головоломку его личности. Ну, а последним и, наверное, самым важным поводом было то, что Холден хотел секса, получить разрядку, уплыть на волнах оргазма, чтобы на короткий период времени выключить мозги.

Автомобиль остановился возле старинного здания. Холден иногда сомневался, что это место способно вместить в себя масштаб личность Нэйтана Хартмана, оно немного не стыковалось с его образом. Магазин представлял собой обширную коллекцию довольно дорогого антиквариата, однако со временем Холден выяснил, что основная часть товара в залах не выставляется. Некоторые предметы искусства Хартман отправлял сразу заказчикам, а часть выставлял на аукционе. Магазин служил просто витриной, и довольно часто на его двери висела табличка «Закрыто». Уткнувшись в такую, Холден набрал номер Хартмана. В трубке ответил низкий и бархатистый мужской голос. Первая фраза прозвучала резковато, но, узнав звонившего, абонент смягчился. Хартман обрадовался внеплановому визиту Холдена, а сам Холден испытал то странное чувство, которое не брался даже описывать – по позвоночнику пробежали искры, спустились к пояснице и прострелили внутренности. Его нельзя было назвать страхом в прямом смысле, не было это и возбуждением как таковым, какая-то потрясающая, выворачивающая нутро смесь, манящая и отталкивающая.

Холден не испытывал большой привязанности к Хартману, не чувствовал уколов ревности, если узнавал, что у того в гостях другой любовник, но не мог полностью отдалиться от него.

Нэйтан открыл дверь через несколько минут после звонка, и, увидев его, Холден пожалел, что сегодня проигнорировал костюм и оделся, как обычно, в свой безразмерный худи и такие же мешковатые штаны. Вот как раз мнение Хартмана о новом образе ему бы хотелось узнать больше всего, но он не планировал визита к иконе стиля и просто забил на свой внешний вид. Сам Хартман всегда был одет, словно сошел со страниц журнала для джентльменов – стильная строгая классика без налета излишней консервативности. Костюм-тройка сидел на худощавом, но очень высоком человеке идеально, хотя тут удивляться нечему – Нэйтан пользовался услугами частных портных. Густые волосы всегда аккуратно подстрижены и уложены, однако без особого фанатизма. Лицо Нэйтана нельзя было назвать красивым, скорее, наоборот, он обладал грубыми тяжелыми чертами, глубоко посаженные глаза всегда смотрели с легким прищуром, во взгляде скользило что-то такое, от чего у Холдена подкашивались ноги.

– Я рад видеть тебя, Холден, – вежливая улыбка Хартмана сгладила неловкость момента.

– Я тоже, – Холден переступил порог и тут же захлопнул за собой дверь, отрезая их от остального мира.

Не теряя времени даром, он буквально повис на руках Нэйтана и поцеловал в губы, прямо намекая на то, зачем пришел.

Тело потряхивало, но уже не от нервов, а от желания. Холден позволил себе отклониться назад и заглянуть в жуткие глаза. Жуткие – потому что в этой серой хмари ему виделся холод глубоких водоемов, непроглядная чернота омутов и потаенная тьма человеческой души. Можно было тешить себя иллюзиями сколько угодно, вдали от Нэйтана Холден смел верить, что когда-нибудь ему удастся найти ключ и разгадать этого человека, но стоило еще раз увидеть взгляд, попасть под его влияние, как надежда рассыпалась прахом, и именно это заставляло желать его разоблачения еще больше. Холден не единожды пытался разобраться в своих ощущениях, но так и не смог понять, что заставляет его раз за разом идти к Нэйтану, однако он мог с легкостью ответить на вопрос, почему из всех своих любовников выбирает именно его. Эмоции тут были ни при чем, их связь можно было назвать договором на крови, словно Нэйтан был каким-то демоном. Ведь никто во всем мире не мог дать Холдену то, чего он хочет, а Хартман умудрялся нейтрализовать хаос в его душе одним своим присутствием. Правда, платить за это приходилось дорого, потому что, стоило покинуть уютное жилище экстравагантного антиквара, мир снова наваливался на Холдена, но после передышки он чувствовал все намного острее. Впрочем, эта самая передышка позволяла справиться с невзгодами гораздо лучше, чем если бы ее не было вовсе. 

– Давно ты не приходил, – отстранившись, сказал Нэйтан. – Я и забыл, несколько ты нетерпелив. 

Он перехватил руку Холдена и сжал железной хваткой запястье, убирая шаловливые пальцы от пряжки своих брюк. Холден недовольно заворчал, но сопротивляться не посмел, подчиняясь чужим правилам. Иногда удавалось спровоцировать Хартмана на безумство, устроить оральные ласки прямо посреди магазина, точно зная, что если мимо пройдет какой-нибудь особенно любопытный прохожий, то не спасет и прикрытие в виде статуи каменного льва. Но чаще всего Нэйтан требовал, чтобы они поднялись наверх. Там, в принципе, уже не имело ровным счетом никакого значения, где произойдет основной акт пьесы – кабинет, гостиная, библиотека, но ради комфорта, в основном, выбирали именно спальню. Холден позволил увлечь себя на лестницу, он вынужден был терпеть до момента, пока Хартман не позволит ему взяться за дело.

Нэйтан никогда не был импульсивным, его холодная взвешенность и самоконтроль позволяли Холдену вообще ни о чем не думать. Даже опьяненный своей похотью, лишенный способности размышлять здраво, он понимал, что ему не навредят, не случится травм из-за несдержанности, не будет ненужной боли, все пройдет гладко. Избавление от приземленных страхов давало волю и простор для глубинных. Не беспокоясь ни о чем, Холден мог насладиться давящей аурой Хартмана, почувствовать над собой власть другого человека в полной мере. 

Ощущение хватки пропало с запястья, и Холден воспринял это как сигнал к действию. Он тут же развернулся и, бухнувшись на колени, принялся нетерпеливо дергать за ремень. Пара мгновений, и крупный, возбужденный член оказался на свободе. Хартман глухо выдохнул, смотреть на него сейчас не было нужды, это действо разыгрывалось множество раз прежде, воображение Холдена живо рисовало, как Хартман запрокидывает голову, как в первые, самые долгие и мучительно-сладкие минуты он держит руку над макушкой Холдена, позволяя ему приноровиться, и лишь когда член скользит в расслабленное горло, сжимает волосы в кулак.

С этого момента Холден полностью подчинился чужой воле и наслаждался своей беспомощностью. Из глаз брызжут слезы, челюсть ломит, но Холден самоотверженно продолжает ласкать член, играет языком, описывая сложные фигуры, и получает лишь краткое мгновение свободы, когда Хартман подается бедрами назад. Член напрягается сильнее, а Холден старательно работает ртом, отмечая каменный стояк Нэйтана. Таким он бывает за мгновение до оргазма. Развязка наступает в ту же секунду, как Холден успевает подумать об этом. Над головой раздается рваный выдох, а в глотку двумя тугими струями выплескивается сперма. Первый раунд окончен.

Холден осел на пол и, согнувшись, обхватил колени руками. Он тоже кончил, так происходило всегда, и ему необходимо было время прийти в себя. Хартман дал ему несколько минут и выдернул из вязкого послеоргазменного небытия легким прикосновением к плечу. Вот еще одна его сторона – после жесткого секса он был всегда деликатен и мягок. На самом деле, не будь он в курсе, что Холден может кончить, не прикасаясь к себе, а лишь от того, что с упоением отсасывает кому-то, Хартман бы не оставил его без внимания. Ничего, полноценный секс у них сегодня еще будет. Но позже. Холдену очень хотелось в душ, и это тоже было частью ритуала. Но сегодня в привычную схему закралась неточность. Сквозь туман в голове проступила довольно яркая и от того желанная картинка, Холден вспомнил, что всегда с каким-то благоговением заглядывался на большую, глубокую лохань, установленную аккурат в центре ванной комнаты. Он всегда обходил ее стороной, предпочитая пользоваться комфортной кабиной, но тут ошалевшая от притока положительных эмоций фантазия нарисовала ему соблазнительную картинку.

– Нэйтан, а я могу принять ванну с пеной? – Холден едва смог сфокусировать взгляд на чужом лице. 

Нэйтан улыбнулся. Улыбка всегда сглаживал остроту черт, и Холдену казалось, что в его облике только она настоящая. Разум на мгновение всколыхнулся, за эту долю секунды Холдену показалось, что лицо Хартмана пошло трещинами, которые часто появляются на старых картинах и фресках. На самом деле, это не было галлюцинацией, а всего лишь визуальное воплощение сомнений, подсознание что-то подсказывало, но обремененный рамками реальности разум не мог разобраться в намеках. Да и не хотел, наверное. В сущности, какая разница, кто такой Нэйтан Хартман на самом деле? В нем нет того, чего стоило бы опасаться.

– Конечно, можешь, – мягкий платок с вышитым белой гладью вензелем прижался к подбородку. Пальцы со всей возможной осторожностью коснулись губ. – Раздевайся пока, где халат, ты знаешь. 

Хартман поднялся и скрылся за дверью ванны, сразу же за этим послышался шум воды. Холден не входил, знал, что Нэйтан принимает душ, и не хотел мешать. С трудом поднявшись на ноги, он побрел к двери гардеробной. Там, в углу, всегда висело несколько халатов. Первый раз Холден удивился – зачем столько, но стоило ему свыкнуться с длинным, но очень уютным балахоном, как внезапно появился еще один, но меньшего размера, словно специально для него купленный. Свою одежду он сбросил в угол. Ничего страшного, если она немного испачкалась, после визита к Нэйтану он не собирался никуда заезжать, а значит, никто не увидит его в таком неряшливом виде. 

Нэйтан появился в комнате минут через десять. Сменив костюм на домашнюю рубашку и брюки, своего лоска он не утратил, ему вообще удивительно шло все. 

– Проходи, вода уже набралась.

Холден испытал почти детский восторг, увидев взбитую белоснежную пену. Ему до одури хотелось нырнуть прямо так, но, чтобы насладиться процессом и просто полежать с удовольствием, он сделал над собой усилие и зашел сначала в душ. Хартман побеспокоил его через полчаса. Он принес чашку чая и, сунув руку в воду, открыл горячий вентиль. 

– Я скоро выйду, не беспокойся. 

– Лежи, сколько хочешь, – сказал Хартман. – Но следи за температурой, чтобы не замерзнуть.

Опять эта ненавязчивая забота. Впрочем, немного разобравшись со своими эмоциями, удалось утрясти переживания, и к Холдену вернулась способность мыслить здраво. Хартман действовал как любой нормальный доминант – заботился о человеке после сессии, пусть ее толком и не было. По сути, то, что случилось в спальне, было специфической формой доминирования и подчинения, да и Холден был в таком жутком состоянии, что Хартман не смог побороть привычку и обеспечил ему комфортные условия. В иных обстоятельствах Хартман стал бы идеальный партнером для жизни, но, к сожалению, это было невозможно. 

Из ванной Холден выбрался через час. Вдоволь наплескавшись, он реализовал свою фантазию и пребывал в хорошем настроении. Хартмана он нашел в кабинете. Нэйтан как раз просматривал очередной каталог, но лоты его явно не слишком привлекали, поскольку появление Холдена он заметил сразу. 

 Холден окинул кабинет взглядом. В который раз он ощущал двойственность этого места, но никак не мог понять, в чем дело. Вроде все нормально, обстановка подобрана со вкусом, все погружено в темные тона, много деревянных деталей, разбавленных бронзой. Но нет ощущения тяжести, нет флера старины, который, казалось бы, должен тут витать. Почему так? Весь остальной дом намекал на увлечения Хартмана, и кабинет разительно отличался даже не стилем, а атмосферой, как если бы дом готовили для сьемки в журнале, а эту комнату обошли стороной.

– Удалось расслабиться? – опустив очки в тонкой золотой оправе на кончик носа, спросил Хартман. 

– О, да! – с придыханием признался Холден. – Секс и это – лучшее лекарство от нервов. 

– Тебе опять досталось? – с сочувствием спросил Хартман. Вопрос риторический.

– Ты же знаешь, чтобы меня доконать, нужно еще приложить усилия, – улыбнулся Холден, хотя в этот момент он не был до конца уверен в своих словах. 

Да, он действительно считал себя крепким орешком, раз до сих пор не свихнулся, но к черте безумия он подходил слишком часто, чтобы не понимать – заигрывать со своим разумом не стоит, рано или поздно все закончится очень плохо. 

– Самоуверенность – это хорошо, особенно в твоем случае, но я бы не стал полагаться на самовнушение полностью. 

– Ой, оставь, – закатил глаза Холден. – Ты отлично знаешь, что я не брошу работу. 

– Знаю, поэтому и предлагал тебе чаще видеться. У меня дома тебе удается отдохнуть.

– Да, – не стал отпираться Холден. А смысл? Ведь Хартман видел его насквозь. – Но я не могу нести тебе свой негатив постоянно. Полагаю, у тебя и своего хватает. 

– Напротив, у нас с тобой взаимовыгодное сотрудничество, – снова улыбнулся Хартман. 

– Я подумаю, – Холден устроился в глубоком, обитом темно-серым бархатом кресле и, смерив Нэйтана длинным, задумчивым взглядом, спросил. – Ты же бываешь в БДСМ-клубах?

– Интересный вопрос, – хмыкнул Хартман. – Сомневаюсь, что ты спрашиваешь из праздного любопытства, но все же хотелось бы спросить, зачем тебе эта информация?

– Я… – Холден растерялся. Он секунду думал, стоит ли выдавать подробности расследования, но, рассудив, что никто из его знакомых больше не практикует Тему, стоило рискнуть. – В моем расследовании проскользнула гипотеза, что преступник увлекается жесткими играми и… Порой не сдерживает себя.

– Занятно, – Хартман подумал какое-то время, а потом добавил. – Сомневаюсь, что в тех заведениях, в которых я бываю, можно встретить несдержанного доминанта. Если бы такой был, все бы знали, и его бы не допускали к сабам ни за какие деньги.

– В том и суть. Я полагаю, что, став персоной нон-грата в этом обществе, он нашел способ удовлетворить свои желания иным способом.

– Продолжай, – в голосе Хартмана проступили угрожающие нотки.

Холден даже не удивился, в среде людей, практикующих БДСМ, были свои правила, и предположение, что кто-то из них мог сознательно навредить партнеру, злило Нэйтана. Исходя из того, что он не стал сходу отрицать возможности, Хартман допускал, что такое может иметь место.

– Я полагаю, что начинать он мог с вполне безобидных вещей, а потом, почувствовав вкус крови, пустился во все тяжкие. Но я уверен, что между этими событиями есть переходная фаза, которую мог бы кто-то заметить.

– Я узнаю, были ли подобные случаи в нашей среде, но обещать ничего не могу.

– Буду очень тебе признателен.

– Но у меня есть условие, – улыбнулся Хартман, а у Холдена по спине прошел холодок. – За информацией ты явишься лично ко мне.

– Само собой, – кивнул Холден. – Почему бы и нет?

– А теперь, не хочешь ли ты продолжить развлекаться?

– Конечно, ведь я за этим и пришел.

Холден не был уверен в том, что видел, но ему показалось, что по лицу Хартмана скользнула тень.