С самого детства Шу верил, что он живёт ради одной цели: создавать идеальное искусство и делиться им со всем миром. Вера в самопровозглашенное предназначение побудила его взять в руки иголку с ниткой и изучать узоры для шитья, музыкальную композицию, хореографию, самостоятельно заниматься пением и танцами перед кукольной аудиторией. Это привело его в частную академию Юменосаки на курс айдолов, и заставило Шу чуть не выпрыгнуть из окна, когда ему на глаза попался очаровательный юноша неземной красоты – Назуна Нито, которого тот заметил, наблюдая со второго этажа.
Уже тогда Шу прекрасно понимал, что мир – не самое доброе место. Он не мог ожидать, что все примут или, хотя бы, оценят его творения. Но для тех, кто были похожего склада ума, как он… Подобно тому, как он сам когда-то находил утешение в антикварных куклах, картинах и айдолах, искусство Шу могло стать таким же убежищем для этих людей. Вместе с его драгоценным Нито они могли построить на сцене собственный мир. Мир, полный прекрасных, совершенных вещей.
– Жалко, однако, – начинался второй год совместной жизни. Время от времени Шу ловил себя на мысли, что они так и не нашли других союзников, готовых им помочь. Впрочем, это было неудивительно. Он не снижал своих стандартов ни для кого, и не стал бы мириться с глупцами, зависящими от них. Valkyrie стала главным юнитом Юменосаки не потому, что она была готова принять в свои ряды кого угодно, как это сделали Chess или Ryuseitai.
Нет, мир Valkyrie был полноценным только с ними двумя. Даже когда голос Нито изменился, и он больше не мог петь вживую, как в первый год, Шу никогда бы не позволил ему чувствовать себя обузой. Любые недостатки можно скрыть, а слабости преодолеть. Более того, если бы он перешел на использование записей прежнего пения Нито, это позволило бы его прелестной кукле сосредоточиться на танцах и совершенствовать собственное мастерство.
Это не может стать камнем преткновения – Шу не допустит. В конце концов, он наконец-то создал место для себя. Он наконец-то нашел партнера, который понимал его, которого он мог превратить в шедевр, достойный всеобщего восхищения. Поэтому Шу считал своим долгом продолжать улучшать их обоих и защищать от любого, кто мог бы попытаться разрушить их идиллию.
Неважно, что таких людей с каждым днем становилось всё больше и больше. Когда бесчисленные взгляды, следящие за ним и его собратьями-эксцентриками, так быстро сменились с восхищения на горькую зависть, на открытое снисхождение и ненависть, Шу ничуть не удивился. Мир всегда был против него. Сколько раз над его мечтами и желаниями насмехались? Сколько раз его творения вырывали из рук и топтали? Всё это было не в новинку. Не было ничего, чего бы он ещё не преодолел. Ответ, как всегда, заключался в том, чтобы крепко держаться за нити и сохранять контроль. Над собой, над Valkyrie и над миром, который он создал.
И всё же… чем больше он старался, тем стремительнее они распутывались. Каждый день его друзей жестоко клеветали и обвиняли в том, что они монстры, развращающие школу. Аудитория Valkyrie продолжала отворачиваться от них. Их плакаты портили, творчество Шу застыло, новые идеи отказывались приходить к нему, как бы он ни старался. Шу стал срываться из-за каждой мелочи, даже повышал голос на Нито, ругая его, когда тот совершал малейшую ошибку. Он видел, как напарник всё больше и больше замыкается в его присутствии, и даже короткие улыбки, которыми тот когда-то одаривал Шу, теперь стали воспоминаниями.
– Должен же быть какой-то способ, – говорил себе Шу. Какой-то способ преодолеть это испытание и вернуть былую славу Valkyrie, чтобы все те неприятности, через которые он заставил пройти Нито, хоть что-то значили.
Шу пришёл к выводу, что, согласившись на поединок DreamFes против fine, он сможет заткнуть всех критиков и скептиков. Поставив игрушку этого богача, против его тщательно продуманного искусства, он заставил бы их всех признать ценность того, что он создал. Они бы поняли, что для него это не просто хобби или мимолетное увлечение. Это работа всей его жизни. Мир, полный всего, что он любил.
И вот, во время выступления Valkyrie, спустя пару минут с начала шоу, отключилось электричество, и наступил конец этого мира, в кромешной тьме и абсолютной тишине.
________________________________________
Шу не мог сказать, сколько прошло времени, прежде чем Нацумэ пришел его проведать. К тому моменту он совсем потерялся в пространстве и растворился в бесцельном существовании. Его мучали кошмары и странные сны, размывающие грань между миром грёз и реальностью, а за задернутыми шторами всегда было темно, независимо от времени суток. Выйти из своей комнаты было невозможно. Есть было ещё труднее. Если бы его оставили в одиночестве надолго, он, возможно, действительно сумел бы заморить себя голодом.
Только забота одного мальчишки спасла его от этой участи. Увидев состояние Шу, Нацумэ сразу же настоял на том, чтобы обратиться за помощью к родителям. Дух Шу был настолько сломлен, что у него даже не было сил протестовать. Он, в принципе, вряд ли понимал, что происходит. К тому времени, когда он снова пришел в сознание, Шу находился в больнице, где за ним присматривал частный врач его семьи. После этого его забрали обратно в главный дом. Его родители, когда узнали, что тот очнулся, скоропостижно сообщили Шу, что время “играть в айдола” закончилось. Он не имел ни эмоциональных ресурсов, ни желания возражать против этого.
Но это сделал Нацумэ. Глупый, но не менее дорогой, мальчишка навестил Шу перед тем, как его привезли домой, успев вызволить Мадемуазель из темного угла, и принести её в знакомые руки. Шу не имел возможности выразить свою благодарность словами. Его голос не подавал признаков жизни, но он всё равно осторожно забрал Мадемуазель у Нацумэ и держал её на коленях, аккуратно расчёсывая её волосы. Нацумэ же в это время рассказывал о том, что Шу до сих пор может вернуться:
– Год ещё не закончился, – настаивал Нацумэ, в ответ на молчание Шу, – мы ещё можем показать всем правду о нас пятерых. Мы даже можем стать единым юнитом и выступать вместе. Или, если тебе нужна кукла, я могу-
– Нацумэ-чан, – наконец произнесла Мадемуазель. Её голос прозвучал не так сладко, как Шу представил в своей голове, – это очень любезно с Вашей стороны, – её маленькая фарфоровая рука утешительно коснулась мальчишки, – но Шу-кун сейчас очень устал. Ему нужно много отдыхать. Лучше бы Вам найти свою собственную сцену – в таком случае он тоже будет счастлив.
Нацумэ удивленно взглянул на неё, его планы, казалось, провалились с треском, при столкновении с её словами. Через мгновение он вновь попробовал спросить:
– Шу-нии-сан? – однако Шу по-прежнему не мог говорить самостоятельно. Его голова висела вяло, глаза выглядели пустыми и мутными, и вовсе не были направлены на Нацумэ.
– Всё в порядке, я здесь, чтобы присматривать за ним, как и его семья, – опять ответила Мадемуазель, ласково улыбаясь ему, – Вам не нужно так волноваться, Нацумэ-чан. В конце концов, я была с ним очень долгое время. Уверяю Вас, я намного способнее, чем может показаться на первый взгляд!
Не зная, что ещё предпринять, Нацумэ сдался и нерешительно кивнул в знак согласия.
Шу смог почувствовать небольшую дозу облегчения. Если кого-то и можно было спасти от этого мытарства, то только его. Шу не повторит ошибку, которую совершил с Нито. Он не потащит их бесценного “младшего брата” за собой на дно.
________________________________________
После этого… после этого время протекало умеренно быстро, не ставя во внимание любые чувства Шу. Его родители следили за тем, чтобы он ел и пил достаточно для поддержания жизнедеятельности, но не могли справиться с его поведением. Неважно, проводил ли он дни, не вставая с постели, или громил свою комнату в приступах первородной ярости или отчаяния, они всё равно игнорировали его. Никаких врачей больше не привлекали – да и зачем? Изгою семьи уже делали добро, и единственное, что он давал им в ответ, – это поведение жертвы, утопающей в жалости к себе. В конце концов, это пройдет – он сможет забыть о постыдном проступке, который совершил, и вернуться на путь достойный члена семьи Ицуки.
Когда зима сменилась весной, родители пытались уговорить Шу пойти куда-нибудь на последний год обучения в старшей школе. Например, в частную старшую школу, которая, вероятно, была связана со средней школой, в которой он раньше учился. Но, к счастью, дедушка вмешался и отговорил их от этой затеи. У него не было собственной инновационной идеи о том, что делать с унынием Шу, но он, по крайней мере, понимал, что лучше дать внуку восстановиться наедине, чем заставлять его делать то, к чему он явно не готов.
Дедушка много раз пытался заговорить с Шу. Были попытки переубедить его, но они оказывались тщетны. Он ругал его за то, что внук отказался от всего, что любил, и пытался напомнить ему, что в будущем тот пожалеет, если не вернется к истокам, пока ещё молод. Если бы кто-то другой попробовал так повлиять на него, Шу легко отмахнулся бы. Но, в глубине души, он понимал, что дедушка просто очень беспокоится о нем, и что окружающие его люди прилагают много усилий, чтобы заботиться о его благополучии. Было бы правильно ответить на их усилия своими собственными.
Он знал это. И он желал этого. Но каждый раз, когда Шу набирался решимости попытаться сделать что-то снова, тело подводило его. Каждый раз, когда он предпринимал попытку исполнить песню – в горле появлялся болезненный комок, запихивающий слова подальше в глотку. Ноги спотыкались, когда он пытался выполнить самые простые шаги. Руки дрожали так сильно, что он не мог держать ни карандаш, ни иглу. Как бы он ни пытался наказать тело, заставить его слушаться, всё это приводило лишь к ещё большей боли и отсутствию результата.
Почему кто-то стал искать его после падения Valkyrie? Почему нельзя просто позволить ему угаснуть и исчезнуть, как он того заслуживает? Если он действительно больше не может ничего создавать... какой смысл в том, чтобы оставаться в живых? Данный вопрос не раз угрожал ментальному состоянию Шу. Его останавливала одна вещь: смутное воспоминание о том, как Нацумэ впал в панику, обнаружив его в темноте, без сознания.
Шу полагал, что его смерть может стать облегчением для его семьи. Ведь осознание того, что им больше не придется беспокоиться о том, чтобы нести на своих плечах проблемного ребенка, перевесит любое горе, которое они испытают. Но Нацумэ, который всегда смотрел на него с таким восхищением, который, даже после того, как увидел его в том отвратительном состоянии, всё равно хотел, чтобы он вернулся... если существовала хоть какая-то вероятность того, что его смерть ещё больше ранит мальчишку, Шу должен остаться в живых. Он уже доставил достаточно вреда людям, которые ему дороги. Он не мог допустить, чтобы это повторилось.
Нет, стоит подождать. По крайней мере, пока Нацумэ окончательно не продвинется в своей деятельности и не забудет о нем. Только мальчишка оказался чересчур старательным – хотя он не прогуливал школу, чтобы навещать его, как в больнице, он продолжал писать письма. Каждую неделю, даже не получая ничего в ответ, одно письмо приходило как по часам. Именно через них Шу узнал, что приключилось в Юменосаки. О реформах студенческого совета, о продолжающемся господстве fine в школе, о том, с чем столкнулись его друзья, и о тех, кто пал в процессе. И даже... что Нито присоединился к новому юниту.
Письмо было написано нерешительно, с явным намерением аккуратно подбирать слова, как будто Нацумэ колебался, стоит ли упоминать о чем-то, вплоть до отправки письма. Однако Шу был рад это услышать. Каждый раз, когда он вспоминал Нито на той мрачной сцене, его рубиновые глаза, расширенные от ужасного осознания, его открытый рот, но голос, отказывающийся звучать, обращенный к нему за указаниями, которые он больше не знал, как дать – Шу мог лишь ненавидеть себя за то, что подвел мальчишку, которого так дражайше любил. Не только в тот момент, но и во все предыдущие. Если Нито смог оборвать нити, связывающие их с Шу, и пойти самостоятельно, тот мог только пожелать ему зайти как можно дальше.
Это была настоящая причина, по которой он, в конце концов, отпустил свою мечту, вместо того чтобы продолжать бороться за ещё один шанс. Дело было не столько в том, что мир Valkyrie разрушен, а в том, что ему пришлось признать, что искусство, которое он считал таким прекрасным и ценным, с самого начала было губительной ошибкой. Всё, что ему удалось создать, – это петлю, подходящую для двух шей, идеально приспособленную для того, чтобы её затянули.
Если даже Нито удалось оставить его позади, то остальные точно смогут так же. Чем дольше Шу читал, тем больше убеждался в этом. Рэй сыскал себе парочку драгоценных младших, о которых заботился, Каната привыкал к жизни в своем новом юните, а Ватару... Ватару каким-то образом решил присоединиться к этому отвратительному демону в человеческой плоти и выступать на его стороне. Эйчи Теншоуин. Даже год спустя, при единой мысли о данном индивиде, Шу прошибал холодный пот. Последние слова, прозвучавшие между ними, до сих пор звенят в его ушах. “Спасибо, что станцевал именно так, как я и ожидал.” Если бы он позволил этой мысли задержаться в его сознании дольше, Шу бы непременно стошнило. Это заставляло его чувствовать себя отвратительно, а собственная беспомощность и уязвимость – были позором, от которого он никогда не отмоется. Вот почему... сколько бы раз Нацумэ ни просил его прийти посмотреть одно из его шоу, Шу просто не мог вынести возвращения в Юменосаки. Если уж его довел до столь жалкого состояния этот мальчишка на пике своей карьеры, Шу не мог рисковать и встречаться с ним сейчас.
...По правде говоря, он вообще не хотел, чтобы кто-то из них видел его таким. Ни враги, ни друзья. Он читал письма Нацумэ, но не мог заставить себя ответить. Что бы он ответил? Ему нечем поделиться. Только новыми неудачами и потерянным временем.
Вскоре наступил его день рождения. И вдобавок несколько писем вместе с ним.
Нацумэ, естественно, прислал ему одно, кроме того, пришел толстый черный конверт от Рэя, заполненный витиеватым почерком и детскими каракулями на полях. Письмо Канаты было настолько заляпано пятнами от воды, что Шу иногда с трудом мог разобрать полное предложение, но то, что ему удалось прочитать, ясно указывало на желание Канаты пообщаться как можно скорее. На конверте Ватару не было ни имени, ни фамилии, ни письма внутри, однако для Шу сразу стало очевидно, от кого оно. Когда он открыл конверт, из того посыпались конфетти и заиграла песня. Не от fine – его собственная. Вместе с этим лежали две упаковки: фотоальбом, полный фотографий, сделанных за последний год, и запись одного из последних выступлений Нацумэ в юните Switch.
Шу просидел так довольно долго. Бумаги раскиданы по площади его кровати, как ещё одно одеяло. Он совершенно не знал, что делать, что думать. Он продолжал перелистывать страницы альбома, затем брался за письма. Все те записи, которые они сделали для него… Шу сомневался какой именно ответ он должен отыскать здесь и есть ли здесь в принципе что-то, что требуется найти.
В конечном счёте, сама Мадемуазель нарушила тишину:
– Они не собираются ждать вечно, ты ведь знаешь, – её голос прозвучал с нотками горести и сожаления, – они не куклы. Это естественно, что люди растут и меняются.
– Им придется, – пробормотал Шу. Воистину, только потому, что эти четверо не были нормальными и не обладали здравым смыслом, они всё ещё держались, – если бы они просто забыли обо мне... если бы они просто оставили меня в покое, я бы мог-
– Ты действительно этого хочешь?
Он вздрогнул и замолчал.
Мадемуазель сделала паузу, наблюдая за его реакцией, затем продолжила:
– Шу-кун, ты знаешь, что я останусь с тобой. Но... внутри ты также понимаешь, что это не то же самое. Подобного не было, когда ты потерял Куро-куна, и не будет, если ты потеряешь их. Такими темпами... ты никогда больше не будешь счастлив, – она сказала это мягко, настолько, насколько могла. Вот только услышать это от неё, как от любого другого человека, было похоже на смертный приговор. Шу склонился над ней, прижимая её хрупкое тело к своей груди, не в силах оторвать взгляд от подарков.
– Я знаю, – наконец прохрипел он, – я давно это понял. Но я... я больше не знаю, что делать, – он чувствовал, как слезы жгут уголки его глаз, и только потому, что вокруг не было никого, кроме неё, он не скрывал их, – они все... нашли выход как идти дальше и продолжать жить. Тем или иным способом. Если я не смогу сделать то же самое, как я могу называть себя равным им?
Всё-таки они были не просто его друзьями. Они были единственными людьми, которых он когда-либо встречал, и которых он действительно считал родственными душами. И они видели в нём то же самое. Как он мог предстать перед ними в таком виде? Тенью того, кем он когда-то являлся, и ожидать, что все они будут относиться к нему как к одному из них?
– Тебе не обязательно прямо сейчас знать куда ты хочешь идти. Никто от тебя этого не требует, – Шу помог ей поднять руки, чтобы обнять его как можно крепче, – но если тебе нужно направление, почему бы тебе не начать с того, что тебе всё ещё нравится, и двигаться дальше?
То, что ему всё ещё нравилось...? Сначала ничего не приходило на ум. Но через несколько мгновений он робко взглянул на все те моменты из прошлого, которые все старались сохранить и разделить с ним. Это было не совсем то же самое, но... это было похоже на то, что когда-то делал и он, не так ли? До того, как он попытался стать айдолом, до того, как он стал настолько поглощен созданием своего собственного шедевра... он находил искусство других и пытался позаботиться о нём и вынести на свет, чтобы его увидели должным образом. Все эти антикварные вещи, которые он нашел в подвале, были забыты и оставлены покрываться пылью. Он преуспел в этом, не так ли? Да – сама мадемуазель была тому доказательством.
Она ответила на его мысли, подбадривающим голосом:
– Верно, Шу-кун. Ты уже бывал в подобном состоянии, помнишь? Даже если ты хочешь забыть о плачущем ребенке, который подходил за поддержкой к моей стеклянной витрине – я никогда этого не допущу.
– Мадемуазель!-
– Тише. Послушай меня, хорошо? – она посмотрела на него с неизменной улыбкой, такой же прелестной и понимающей, как в тот день, когда он её встретил, – Вспомни, что спасло тебя тогда. Все те драгоценные вещи, которые ты любил и о которых хотел заботиться, – Шу поднял её ближе, и она приложила руку к его щеке, – мир все ещё полон ими, ты знаешь. Но ты не увидишь их, если закроешься в себе, как сейчас.
Долгое время он глядел только на неё, сдерживая усталые, тревожные слезы, пытаясь поверить в то, о чём она ему напоминает. Затем, поколебавшись, он вздохнул. Шу собрал письма на кровати в аккуратную стопку и положил их на стол, после он сел и попытался найти канцелярские принадлежности в одном из ящиков. Его рука всё ещё дрожала, когда он взял листок и положил его перед собой. Он слабо верил, что сможет закончить все письма, которые ему нужно было написать, в тот день, но нынешняя ситуация была неприемлемой... и Мадемуазель была права. В этом мире ещё остались вещи и люди, которых он любил. И если он не хочет их терять, нужно было что-то делать. Ответ на подаренные ему чувства мог стать его первым шагом в новое прекрасное будущее.