Видео погубило звезду радиоэфира

Рождество — это когда с первым снегом по всему городу сияют гирлянды, по телевизору крутят старый-добрый «Один дома», а из каждой музыкальной колонки в торговых центрах Джордж Майкл обещает подарить своё сердце кому-нибудь особенному. Разукрашенные лентами, обвешанные игрушками снизу доверху, припорошенные ёлки одна за другой вырастают на площадях, не успеваешь глазом моргнуть. Одухотворённые седобородые старички в красных мантиях спрашивают, был ли ты хорошим ребёнком в этом году, порой даже если ты давным-давно перерос детские забавы — надеются взбодрить. Общие чаты разрываются от праздничной суеты, и обязательно найдётся человек, что позовёт встретить Новый год у него дома: когда минует сессия, каждый становится сам себе королём вечеринки.

Будь я помладше, умер бы от зависти — в годы коллежа сидел под замком в золотой клетке, как любимый попугайчик не слишком понимающего в заботе богача, мечтая однажды расправить крылья, улететь далеко в Африку и кружить в небе с собратьями, пока солнце не опалит перья. Но откуда взяться смелости хотя бы открыть клюв?

Это было задолго до того, как в канун Рождества я дёрнул за хвост другую птичку и узнал про богача много нового: и о скелетах в шкафу, и о криогенных капсулах в подвале. Дальше снежный ком: каминг-аут как герой Парижа, уничтожение имущества на полмиллиона евро, торжество справедливости и, наконец, первый Новый год с тётей Амели и Феликсом за целую вечность — по-семейному весёлой выдалась праздничная неделька.

Возможно, кто-то другой на моём месте до позеленения возненавидел бы Рождество и уединился на вершине горы до середины января, изо дня в день заливаясь густыми слезами. С чего бы? Богач перестал быть моим отцом. Мой настоящий отец не стал бы красть камни чудес и учинять хаос ради иллюзорной надежды вернуть прошлое. Он был рассудительным, трудолюбивым и, несмотря на маску безразличия, добрым в душе. Сложись всё иначе, из него вышел бы достойный супергерой. Но какая теперь уже разница? Его больше нет.

— Хочешь поговорить о том, что случилось? — Ледибаг осторожно касается рукой моего плеча. Видать, приняла мою задумчивость за отрешённость. — Ты сам не свой после задержания мсье Агреста.

— Я знал его когда-то, — отвечаю. — До всей этой истории с акумами. Хочешь верь, хочешь нет, но он действительно думал о благе других. И модельером стал из лучших побуждений, — не могу сдержать вздох. — Смерть жены его подкосила. Как говорится, video killed the radio star.

— Чего? — миледи смотрит на меня как на пришибленного. Интересно, как бы она отреагировала, скажи я то же самое без маски.

— Видео погубило звезду радиоэфира, — приходится пояснить. — То есть резкие перемены, которые человек не может вынести. Вот и пускается во все тяжкие. С па… Габриэлем так и вышло.

Она чешет затылок и кивает. Патруль продолжается. С тех пор как нападения акум и сентимонстров прекратились, наши ночные смены больше стали походить на прогулки по крышам. Желанная романтика наконец стала явью: только мы, полная луна и пара-тройка часов до полной разрядки талисманов. Казалось, отныне всё станет по-другому: между мной и миледи больше не будет секретов, а, быть может, я однажды стану помощником хранительницы. В конце концов квами меня знают, а я знаю многих из них — почему бы нам не дружить. Я верил, что Ледибаг оценила мои заслуги: как-никак я обезвредил Маюру и Бражника в одиночку и вернул два камня чудес. Я верил в совместное лучшее будущее.

Каким же наивным я был.

Совсем скоро ветер перемен ударил в лицо: я снова стал просто Адрианом, обычным парнем, живущим самой обычной жизнью. Больше некого защищать, некого исцелять от зла. Мелкие воришки и прочая уличная шантропа первое время не давали нам скучать, но менее чем через год никто и подумать не мог встать на пути у Ледибаг и Кота Нуара — такого резкого падения уровня преступности Париж ещё не знал. Без человека, что когда-то был моим отцом, и его бабочек жизнь словно опустела, превратилась в серое подобие прежней. Однообразные дни проходили один за другим: проснулся, коллеж, обед, фехтование, патруль, сон — и так по кругу. И я не мог понять, почему так. Разве я не должен быть счастлив? Великое зло побеждено, а у нас с миледи есть всё время в мире.

Я и не заметил, как прошёл целый год. Близилось Рождество. Никогда бы не подумал, что свыкнуться с опекой тёти окажется проще, чем со своим местом в этом мире. Но это лишь полбеды. С того дня, когда всё закончилось, между мной и Ледибаг как будто выросла стена. Сколько ни пытался это отрицать, списывать на безделье, выводы напрашивались сами собой. Наши встречи потеряли прежнюю непринуждённость, обуславливались скорее привычкой, чем благом для парижан. В последние пару месяцев мы практически не разговаривали — просто проходили намеченный маршрут и, не прощаясь, расходились. Ну как, расходились — она убегала, а я оставался, смотрел ей вслед.

Зажжённый когда-то давно огонь былых чувств медленно догорал: я больше не мог называть её своей леди. Чёрт, мне в кои-то веки стало всё равно, кто скрывается за маской. Без слов понимал, Ледибаг выбрала свой путь, и дорога недостаточно широка для обоих нас; чувствовал, что пришла пора разойтись. Нет смысла отчаянно цепляться за былые времена, иначе я закончу как отец.

Конец года — лучшее время во всём разобраться. Не придётся нести это бремя в следующий.

— Видео погубило звезду радиоэфира, — вспомнилось мне на очередной «прогулке» по крышам в первом округе. — Тебе не кажется?

— Ты о чём? — и снова она не понимает. Но затем вдруг что-то щёлкает: — Что-то про перемены?

Я жестом останавливаю её на подходе к очередному выступу.

— Да, о них я и хочу поговорить, — я опустился на холодную черепицу и хлопаю по более удобному месту. — Присядь.

Она садится. Я делаю глубокий вдох и продолжаю:

— Слушай, без малого три года мы напарники. Вместе прошли через огонь и воду: исцелили от зла пол-Парижа, победили чёрт знает сколько суперзлодеев, даже спасли мир разок-другой, — усмехаюсь, но улыбка тут же теряется, — и я благодарен тебе за то, что была рядом всё это время, но… с тех пор, как Бражник попал за решётку, наш союз будто потерял смысл. Я смирился с тем, что больше не нужен городу, но ответь и, пожалуйста, ответь честно: я ещё нужен тебе? Не как напарник, не как Кот Нуар, а как… друг?

Она молчит и смотрит на меня, как школьница, забывшая тетрадку с домашним заданием, на учителя; осознаёт неизбежность признания, но не может взять себя в руки и признаться. Говорят, молчание — знак согласия. Явно не тот случай.

— Кот, я… — она прячет взгляд. — Ты же знаешь правила. Я как хранительница не могу их нарушить даже теперь. Да и твоя правда, мы теперь каждый себе на уме и…

— Я всё понимаю, — встаю и помогаю ей подняться. — Для меня было честью помогать тебе, — улыбаюсь, — Париж не будет спокоен вечно. Удачи тебе и, надеюсь, мы ещё встретимся… миледи.

Шагаю к краю, готовлюсь к прыжку.

— Кот, постой! — я оборачиваюсь. Ледибаг, понурив голову, медленно подходит ближе и ни с того ни с сего крепко обнимает меня и шепчет на ухо: — Береги себя.

Впервые за этот унылый год я чувствовал себя по-настоящему счастливым, пусть и всего на несколько мгновений.

Лучший подарок на Рождество, о котором я только мог мечтать.

Оставалось позаботиться о самом главном.

***

— Ты припозднился сегодня, милый, — тётя Амели встретила меня у порога с коробкой ёлочных игрушек в руках. — Мы с Феликсом начали без тебя. Всё хорошо?

По всему дому были развешаны бумажные снежинки, на покрывшихся инеем стёклах наклейки с Сантой и оравой эльфов, над декоративным камином ровной линией расположились три праздничных носка с нашими именами, а на нём — семейное фото и фигурки героев Парижа. Из столовой доносился сладкий аромат запечённого гуся. В дальнем углу гостиной дожидалась меня нетронутая ёлка.

— Да, — стряхиваю снег с куртки и разуваюсь, — всё просто замечательно.

— Ужинать будешь, гуляка? Или мне больше достанется? — из кухни выглядывает Феликс в белоснежном поварском фартуке.

Раз он заведует готовкой, это точно рождественское чудо. Попробуй убеди его встать у плиты в любой другой день.

— Даже не думай, братец, — усмехаюсь. — Сегодня я с вами.

И завтра тоже.

— Тогда беги мыть руки, — тётя Амели ставит коробку у дверей. — После ужина украсим ёлку все вместе.

Они уходят сервировать стол, а я ненадолго задерживаюсь у «камина». Фигурки героев отправляются в мой рождественский носок, оставляя на виду только то, что действительно важно.