De sterrennacht

٭٭٭

7 мая, 1973 год. Провинция Чеджудо.

Игривые солнечные лучи нахально прокрадывались внутрь приземистого дома, целуя волосы еще спящих и давно проснувшихся. Они не обделяли нежной лаской ни ресницы, ни губы, ни россыпь родинок на лицах своих возлюбленных. На первом этаже заводил печальную песнь закипевший чайник и слышались приглушенные разговоры; о крышу же то и дело разбивались спелые плоды старого Персикового Дерева. Люди ждали Его гибели не первое десятилетие, ведь срок жизни у этих растений, увы, до смешного короткий¹, однако уже на протяжении полувека упрямец даже не думал доставлять такого невообразимого удовольствия жильцам и, будто назло, цвел пуще, чем в самые первые свои годы.

После бабушкиной кончины, семья Хан так и не смогла смириться с необходимостью продажи места, пропитанного уютом, теплом и воспоминаниями, посему не прошло и пары месяцев, как она перебралась из несмолкающего Сеула на окраину захудалой провинции. Хан Джисона ничуть не отягощали подобные перемены, не поймите превратно. Ему попросту было все еще больно возвращаться туда, где более не было родной души. Отец с матерью, напротив, кажется вовсе не утруждали себя скорбью: они без всяких горести и нежности распахивали скрипучие двери скромного жилища. Объясняли же родители свою эгоистичную нужду в переезде фальшивой участливостью: «Этот дом нельзя оставлять без должного внимания и ежедневного ухода. Ты, видно, еще слишком юн, чтобы понимать подобное».

Впрочем, быть может здесь вновь найдется то, ради чего стоило бы проживать день ото дня, и не молить ночами Смерть о скором воссоединении с любимой бабушкой?

— Джисон-а, пора просыпаться! — за дверью послышались крик, торопливые шаги и жалобный скрип половиц. В тот же миг граненая ручка, скрежеща, провернулась, и все чаяния о спокойном пробуждении вдребезги разбились.

— Мама, мне уже не десять лет, я в силах сам разобраться с тем, что и когда мне делать.

— Девять утра. Чайник вскипел. Завтрак на столе. Спускайся. И придай своему лицу хоть крупицу довольства, будь так добр. Смотреть тошно, — женщина, подобно коршуну, нависла над бедным чадом и зло осклабилась, пресекая всякие попытки указать на отсутствие нужды в контроле.

Чета Хан — люди весьма своеобразные, уживаться с ними крайне тяжело. Вы только подумайте: ежели хоть что-то начинало претить их выстроенному, строгому распорядку, оно тотчас должно было приладиться к нему — в противном случае коллизии не избежать. Даже у пресловутых пробуждения и отхода ко сну имелись определенные сроки исполнения. Сюр, да и только! К чему устанавливались подобные ограничения, Джисон не знал, однако все же предпочитал не спорить — себе дороже. Впрочем, было еще одно негласное правило (помимо соблюдения уклада) — улыбаться. Всегда и везде. Точно как кукла. Что забавно, даже бабушкины похороны не обошлись без лучезарного оскала, заставляющего поджилки дрожать сильнее, чем при звуке спуска курка отцовского Colt Python². Однако не будем утомлять читателя представлением столь омерзительной картины.

Утро, по своему обыкновению, проходило скучно: за столом родители о чем-то тихо ворковали, натягивая на физиономии неизменно-счастливое выражение и не уделяя юноше и толики внимания. В такие моменты из раза в раз складывалось впечатление, будто все происходящее — дилетантская кинокартина, а Джисон — несчастный зритель, не имеющий возможности уйти с показа. И лучшим решением проблемы, какая неожиданность, извечно оказывался побег в свои красочные фантазии.

Покончив с завтраком, мать, как и всегда, на повышенных тонах принялась вещать о делах, кои необходимо выполнить за день, а отец лишь изредка вставлял в нескончаемый монолог замечания. Интересно, думают ли эти странные люди хоть о чем-то, помимо планов на ближайшее время? Впрочем, вопрос этот навсегда останется без ответа.

Минуты тянулись нестерпимо долго, вынужденное изучение очередной статьи по истории стало порядком утомлять: вкус матери в литературе был на редкость извращенным. Хан бы даже поглумился над этим, если бы подобное «саморазвитие» не убило нем всякую живость. После длительного буквенного насилия настало время пересказа прочитанного (все с той же вымученной полуулыбкой, не сходящей с лица Хана, казалось, даже во время лихорадки), а затем послеобеденного сна и свободного времени. В шесть вечера родители с садистским удовольствием принялись истязать Джисона уроками пения, вызывающими, к слову, еще пущее отвращение, нежели заунывные писания старых историков. Часовая стрелка указала на кривую девятку — пора готовиться ко сну.

Поверите ли Вы, ежели Хан скажет, что готов продать душу самой Смерти, лишь бы избавиться от удушающего контроля и навечно утратить возможность придавать выражению лица подобие счастья?

٭٭٭

17 мая, 1973 год. Провинция Чеджудо.

Полпервого ночи. Монотонную тишину нарушало лишь тихое шелестение Персикового Дерева, словно рассказывающего замысловатую сказку на родном языке, шум прибоя и стрекот цикад. Зябко. Несмотря на летний зной, Хан никак не мог по-настоящему согреться: в доме не осталось ни капли прежнего бабушкиного тепла, все словно пропиталось каким-то потусторонним холодом. Страшно открывать глаза — запревшие стены непременно расплывутся в злом оскале, с потолка начнет капать ядовитая слюна, замочная скважина разразится оглушительным хохотом, а мягкая перина непременно пожрет лежащего на ней. Тошнота начала подступать к горлу, сил вновь пытаться преодолеть липкий ужас уже не осталось: Джисон опрометью поднялся на ноги и, не глядя, распахнул окно, вопреки родительскому запрету. Казалось бы, ничего примечательного: все тот же блеклый сад, когда-то пестрящий красками, все та же «живая» изгородь, которая наверняка уже никогда не зазеленеет, как-то было при бабушке, все те же скрипучие, давно забытые качели. Печальное зрелище. Впрочем, нечто все же сумело выбиться из будто застывшей во времени серости: старое Персиковое Дерево, закрывающее собой небосвод, стало оживать на глазах, с глухим треском поворачивать густую крону и тянуть к Хану свои листья, точно приглашая в зеленые объятия. Не успел Джисон опомнится, как колючие ветви мягко обвили его вокруг талии и выволокли прямиком из окна, опуская на мокрую траву. Пробившиеся сквозь толстую кору полупрозрачные побеги же переплелись на манер руки и указали на калитку. Мгновение, и жуткое существо вновь приняло неподвижный, мертвый облик.

Сердце болезненно сжалось в груди, не выходило издать ни звука — по солнечному сплетению словно ударили прикладом отцовской SAFN³. Джисон был готов уже распрощаться с жизнью, однако представшее пред глазами заставило его ненадолго забыть о казусе: темный небесный купол над головой, усыпанный мириадами ярких, белоснежных огней, едва ли не горел, освещая даже самые укромные уголки. За все время пребывания Хана в Чеджудо, он ни разу не выходил вечерами за пределы дома: такой роскоши выстроенный распорядок дня не предусматривал, впрочем, как и открывания по ночам окон (родители объясняли это мнимым сомнамбулизмом юноши), посему ему впервые довелось увидеть звезды не через мутное, пожелтевшее от старости стекло и пышную крону, а воочию. На миг даже создалось впечатление, что стоило Джисону вооружиться своим потрепанным сачком, как он непременно смог бы всех их поймать, а после заточить в банку. Но идея была заведомо провальной, юноша это знал — сетка ведь дырявая. Хан так и остался бы стоять, завороженный невообразимой картиной, если бы за спиной не послышался знакомы треск и шелест. Горечь сызнова начала подступать к глотке от подкравшегося ужаса и отчаяния. Впрочем, вопреки ожиданиям, юноша ощутил лишь прохладное прикосновение листьев к своим щекам и слабое похлопывание по спине. «Рука» вновь указала на калитку.

Непонятно, что именно двигало Ханом, когда он без слов повиновался указу странного Дерева и вышел за пределы сада. Однако привкус хоть и кратковременной свободы явно стоил того. Если бы родители прознали о пободном нахальстве, то наверняка бы избили несчастное дитя, но думать об этом совсем не хотелось.

В свете звезд Чеджудо словно расцвел: не было тех клубов пыли, которые, казалось, обитали даже в самых потаенных уголках этих авгиевых конюшен и, как думалось Джисону, вскоре непременно обрели бы собственный разум. Не было и гула голосов, по своему обыкновению наполняющего чуть менее заброшенные проулки. Лишь стрекот несмолкающих цикад и плачь бьющихся о скальные отвесы волн. Ничего примечательного.

Полтретьего ночи. Уже как второй час кряду юноша бесцельно плутал по темным проулкам и поросшему мхом пирсу в надежде отыскать нечто. «Что же ты, полоумный, пытаешься найти ночью в глуши?» — спросите Вы. И это, к слову, хороший вопрос, однако ответа на него, увы и ах, узнать не выйдет: Хан сам в душе не чаял, что ищет и зачем. «Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». С каждым мгновением пустые скитания казались все более бессмысленными. Джисон уже порывался вернуться в сад и пнуть Дерево от окутавшей сердце обиды, как вдруг увидел у самого побережья одинокую фигуру. Было в оном незнакомце нечто, приводящее в замешательство: даже издали можно заметить сильную худобу и нездоровый цвет, казалось, прозрачной кожи. Следовало бы, конечно, пройти мимо странного человека (а, быть может, и призрака), однако рой мерцающих огней, появившийся словно из ниоткуда, в одночасье сложился в ссутулившуюся фигуру женщины и преградил все пути к отступлению. Обволакивающее сияние не позволяло разглядеть черт, но Джисон узнал бы этот образ из тысячи — перед ним была бабушка. Легкие призрачные пряди развились на ветру, а голова склонилась на бок, словно в улыбке. Хан так давно не видел ее. Не веря глазам, юноша порывисто прильнул к теплому, такому родному сиянию, которое исходило от женщины и при жизни, а слезы полились из глаз, когда он почувствовал легкое прикосновение чужого носа к своему: старушка исподволь так делала раньше при встрече. Впрочем, мгновение спустя призрачная фигура отпрянула и нежно дотронулась до щеки внука, а затем указала на молодого человека у побережья. После образ растворился.

— Нет… Нет, бабуля, нет! Не оставляй меня снова! — в отчаянии пролепетал Хан и начал хватать уплывающие в неизвестном направлении огоньки руками. Будто он вновь смог бы собрать их воедино и увидеть ту, без которой жизнь казалась невыносимой. Но идея была заведомо провальной, Джисон это знал — сачка ведь с собой нет. Слезы бесконтрольно покатились по лицу, унося с собой остатки теплых прикосновений. Стоит ли полагаться лишь на волю Смерти и ждать заветной кончины, ежели можно по мановению души заставить Ее отправить бестелесное создание в Иной Мир? Впрочем, страшные раздумья прервала опустившаяся на плечо рука:

— Ты в порядке?

Зрачки Хана в мгновения ока расширились от страха: пред ним стоял тот самый незнакомец с побережья, обеспокоенно смотрящий в чужие глаза. «Чего же ты так испугался?» — спросите Вы. И правда, в молодом человеке напротив не было ничего ужасающего, от него исходило подобное бабушкиному тепло. Обволакивающее и родное. Страшен был его внешний вид: руки словно обтянуло кожей, кончики пальцев отличались бледно-голубым оттенком, скулы и ключицы остро выпирали, а на шее, казалось, могла сомкнуться ладонь. Он походил на пришельца, которого медленно убивала гравитация. Однако, несмотря на нездоровую худобу, было в этом внеземном человеке нечто притягательное, совершенно здоровое.

— Да, не стоит беспокоиться, — придя в себя и стараясь не выдавать собственного шока, натянуто улыбнулся Хан. Еще ни разу ему не доводилось видеть нечто подобное, на что невозможно смотреть без слез и разрывающей грудную клетку жалости. То, что с незнакомцем сотворила Смерть, — не заслужено. — Хан Джисон.

— Ли Минхо, — доброжелательно усмехнулся молодой человек и протянул руку (она казалась невероятно хрупкой — чуть сожмешь и сломается). Осторожно пожав чужую ладонь и решив не задавать слишком личных вопросов, вопреки своему интересу, Хан вновь заговорил:

— Что же ты делаешь в столь поздний час один, на побережье?

— Могу спросить тебя о том же, — сдавленно парировал Ли. На мгновение создалось впечатление, словно он задыхается.

— Я гулял, — врать Джисон не любил, однако Минхо вряд ли поверил бы в сказочную историю с обретшим сознание Деревом и призраком не так давно почившей бабушки.

— Какое интересное совпадение, как и я, — как ни в чем не бывало протянул Ли и, вдруг, переплел их пальцы. — Составишь мне компанию? — Минхо выглядел так, словно от ответа будет зависеть его жизнь, а у Джисона, какое неожиданное стечение обстоятельств, не нашлось причин отказывать.

Пять часов утра. Все то время, что пара пребывала на побережье, Хан завороженно слушал рассказы своего новообретенного приятеля:

— Видишь вот то созвездие? — Минхо осторожно вложил ладонь Джисона в свою и нарисовал пальцем юноши кривоватую «W» где-то на северо-западе ночной выси. — Это Кассиопея. Она занимает на небосводе площадь в пятьсот девяноста восемь и четыре десятых квадратного градуса и содержит около девяноста звёзд ярче тех, что видимы невооруженным глазом, ты представляешь? Созвездие граничит с Цефеем на севере и западе, — чуть уводя сплетенные руки в сторону, Ли обвел покосившийся домик. — Андромедой на юге и западе, — затем он опустился немного ниже и вычертил изломанный «Y». — Персеем на юго-востоке и Жирафом на востоке, — еще чуть передвинув кисти, Ли любовно вырисовал «ноги» и «туловище» (таким сравнением он поделился), а после — хвостатый треугольник. — А также имеет короткую границу с Ящерицей на западе, — и вновь обвел переплетенными пальцами замысловатую фигуру, действительно напоминающую юркое животное. Вот только без головы и лап. — «W»-образную фигуру Кассиопеи выстраивают звезды Сегин, Рукбах, Нави, Шедар и Каф. А если посмотреть на нее вниз головой, то получится «M», словно инициал моего имени!

Тут же отпуская руку Хана, Минхо медленно принял нелепую позу, именующуюся «головой-вниз», и по-детски засмеялся, подначивая своего визави повторить и тяжело вдыхая. Отчего-то стало не хватать того ледяного тепла чужой ладони, однако Джисон не подал вида. После множества тщетных попыток, у юноши все же вышло совершить столь опасный маневр и спародировать положение тела товарища. И правда, с подобного ракурса это нелепое созвездие напоминало букву «M». Мило. Впрочем, не долго музыка играла, не долго фраер пировал: в ту же минуту, как яркая, искренняя (наверное, впервые за долгое время) улыбка озарила лицо Хана, его раскоряченная фигура покачнулась и с грохотом повалилась наземь.

— Не сильно ушибся?

— Не думаю, — Джисон ощупал себя с ног до головы, оценивая состояние. Не найдя видимых повреждений, Хану уже показалось, что он, к счастью, отделался лишь легким испугом, однако стоило пальцам дойти до коленей, как кожу защипало — та была сплошь покрыта ранками и мириадами мерцающих в свете звезд камешков.

— Разбил-таки, — вздохнул Минхо, аккуратно стряхивая крохотную гальку. Контраст меж холодными из-за истощения подушечками пальцев и разгоряченным от небольшой травмы участком кожи едва ли не заставил Джисона вздрогнуть. — Пойдем, нужно обработать твои боевые ранения, — ласково улыбнулся ночной товарищ, а затем неуверенно добавил: — тебе помочь подняться?

— Нет, не нужно! Я сам, — резко замотал головой Хан, представляя, как этот хрупкий пришелец водрузит на себя вынужденную ношу и тотчас сломается. «Хрупкий пришелец» же на отказ лишь глухо хмыкнул, как бы соглашаясь с решением собеседника, но, когда тот поднялся, все же подхватил юношу под локоть.

Путь обещал быть недолгим, и, покуда они шли в неизвестном Джисону направлении, лишь изредко делая остановки по тихим просьбам Ли, Минхо решил продолжить ранее начатый рассказ:

— Кассиопея, согласно древнегреческой мифологии, была женой эфиопского царя Кефея и матерью Андромеды. Однако, за своё хвастовство, несчастная была отправлена на небосвод и прикована к трону, сидя на коем, обречена кружиться вокруг Северного Полюса, переворачиваясь головой вниз. Почти также, как мы с тобой мгновениями ранее, — Минхо вновь рассмеялся. — И все же, думается мне, что наказание было чересчур жестоким. Трагичная история.

— Но поучительная.

— Верно, — Ли мягко улыбнулся на замечание Джисона и легко потрепал его по голове.

— Минхо, а куда мы идем?

— На опушку.

Полшестого утра. Лесов в Чеджудо было крайне мало, да и в те захаживали лишь смотрители. Идти по непротоптанным дорогам, то тут, то там поскальзываясь на мхе и уворачиваясь от цепких лап папоротника было отчасти жутко: кто знает, что кроется в чаще. Минхо же, напротив, выглядел вполне расслабленным, медленно шагая по заученной тропе. Джисон все больше поражался своему приятелю — он был словно пропитан уютом, надежностью и сияющей звездной пылью. Людской глаз был не способен узреть потустороннее мерцание чужой души, однако это теплое свечение было осязаемым. Редкий человек обладал подобным свойством.

— Минхо, — хитро прищурился Джисон, прижимаясь к чужому боку, дабы не упасть и не покалечиться пуще прежнего. — А ты никогда не задумывался о том, как появилась наша письменность?

— Ну и вопросы у тебя, однако! Задумывался, — расхохотался Минхо, перехватывая ладонь Хана и переплетая затем пальцы. — Существует легенда, что хангыль был изобретён неким буддистским монахом по имени Соль Чхон, но это все враки: нынешняя письменность была создана учеными по заказу Сечжона Великого⁴. Также в миру бытует предание о том, что этот монарх придумал общий рисунок знаков, увидев запутанную рыболовецкую сеть. Когда-то я предположил, что и в этом фольклор нагло солгал, с недоверием отнесся к такому удивительному полету фантазии правителя, но оказалось, что зря — слух действительно нашел подтверждение. Просто поразительно, согласись! Создание новой письменности же Седжон-тэван объяснял тем, что корейский язык отличается от китайского, и использованию замудренных иероглифов крайне трудно научить простой люд.

— Все так, — усмехнулся Джисон. — Ты у нас, выходит, и в истории знаток?

— За время жизни в Кимпхо я прочел предостаточно самой разной литературы, чтобы без труда суметь ответить на всевозможные вопросы очаровательных особ вроде тебя, — проворковал Минхо и игриво подмигнул своему слегка покрасневшему визави.

Оставшийся путь пара то и дело подтрунивала друг над другом, своими голосами окрашивая мрачный Лес в пестрые цвета. Растения, грибы и пожухлый опад засияли в сумерках теплыми оранжевым и красным, бледно-голубым и сиреневым, словно радуясь веселью людей. В воздухе же закружились мерцающие огоньки, формируя полупрозрачные фигуры, провожающие путников заинтересованными взглядами. Они не пугали. Они были такими же теплыми и добрыми, как Минхо. Лес огласили бодрые невразумительные перешептывания, тонущие в человеческом смехе.

— Вот мы и на месте! — оповестил Ли, любовно хлопая ладонью по деревянной стене. Скромное жилище с треугольной ступенчатой крышей и потрескавшимися статуями у лестницы выглядело ветхо: изломанные черепицы и пошарпанные доски сплошь поросли мхом и листоватым лишайником. Казалось, будто домик мог посоревноваться в прожитых летах с почившими предками Джисона. Однако было в нем нечто завораживающее, до смешного очаровательное и родное. Возможно из-за того, кто в нем ныне жил. Сияющие Обитатели Леса тем временем прощально помахали шляпками, листьями, лепестками и руками (кто-то даже осмелился поцеловать Минхо в щеку напоследок), а затем скрылись в пышных кронах и померкли. Все окрест двоих погрузилось в печальный сумрак. — Проходи.

Половицы приветственно поскрипывали под подошвами, ставни же разразились аплодисментами, стоило только двум людям показаться на пороге. «Они так здороваются с тобой», — пояснил Минхо, завидев удивленное выражение лица товарища. Изнутри дом выглядел совсем иначе: софа, обитая мягким серебристым бархатом, махровое покрывало, вельветовое кресло цвета берлинской лазури и массивный стол в углу выглядели совсем новыми; полки из красного дерева же были сплошь уставлены склянками с различными травами и жидкостями. Впрочем, более всего впечатляли виноградные лозы, окутывающие, казалось, все, до чего только могли дотянуться, не обойдя стороной и витражный потолок. По полу же стелилась легкая облачная дымка.

— Это Жители Леса постарались, — предугадывая вопрос, грустно улыбнулся Минхо. Немного помолчав, он опустил взгляд, словно чего-то страшась. — Ты, я полагаю, заметил мою нездоровую худобу. Омерзительно, верно?

— Нет, — нахмурился Джисон и порывисто сжал чужую ладонь. — Вовсе нет.

Зрачки Ли расширились: неужели этот непутевый паренек действительно не считает то, что он видит, тошнотворным и ужасающим? Уму не постижимо! Когда Минхо все же поставили неутешительный диагноз, в глазах смотрящих более не было того благоговения перед (уже ушедшей) несравненной красотой. Лишь липкая жалость, а после и страх. Поначалу и во взгляде Джисона узнавались обыденные, осточертевшие сочувствие и испуг. Это было столь же горько, сколь и привычно. Но нечто изменилось за прошедшее время: в этих больших, словно оленьих, глазах заискрилось новое, непонятное чувство, не оставляющее от прочего и тени.

— Забавный ты, — наконец выдохнул молодой человек и обратил внимание на всеми позабытое колено. — Не будем о грустном. Присаживайся, я принесу мазь и спиртовой раствор.

Джисон послушно опустился на софу и стал ждать, более не задавая никаких вопросов — Минхо сам все расскажет, когда посчитает нужным. Не прошло и пары минут, как Ли вернулся. К удивлению, молодой человек оказался не один: вокруг его ног вились три очаровательных кота.

— Это Суни — рыжий с белыми пятнышком на переносице и лапками, — сладко протянул Минхо, нежно поглаживая животное. Затем он показал пальцем на самого отстраненного зверька. — Вот Дуни — у него рыжий носик. А еще он очень ленивый и нелюдимый, — насмешливо протянул Ли, когда ему все же удалось обнять «нелюдимого» кота. Несмотря на всю свою напускную браваду, Дуни явно любил хозяина и готов был простить ему любую вольность. За исключением объявления голодовки, разумеется. — А этот малыш — Дори. Он самый младший и игривый. Его легко отличить, у него серо-коричневая шерсть. — Третий питомец также подвергся нападению со стороны Минхо, но был, по всей видимости, ничуть не против.

— Они такие прелестные! — Чуть ли не плакал от восторга Джисон, наблюдая за развернувшейся картиной. Заслышав незнакомый голос, три пары желто-зеленых глаз тотчас изумленно уставились на нежданного гостя. К тому же очень шумного. Первым подошел Суни: он оценивающе обнюхал юношу и искоса глянул на Минхо, а затем запрыгнул к Хану на плечо, довольно заурчав. Дори без раздумий последовал примеру своего собрата. Безучастным остался лишь Дуни.

— Не обижайся, он к тебе привыкнет, как только станешь чаще наведываться, — хохотнул Минхо на такое поведение своего пушистого друга и мягко похлопал Джисона по здоровому колену.

— Неужели мне позволено прийти к тебе еще? — Хан не мог поверить своим ушам. Он полагал, что Ли пригласил его лишь из желания помочь, но никак не ожидал, что тому будет интересна его компания. Минхо, тем временем, лишь слабо кивнул и молча принялся промывать царапинки и наносить вязкую травяную смесь на «боевое ранение», в душе дивясь тому, как человек может быть настолько очаровательным.

Когда колено Джисона оставили в покое, юноша вновь оглядел помещение. Близ стола, в картонных коробках, ютились потрепанные книги, видно, не раз перечитанные; у стены напротив, в деревянных ящиках из-под рассады, аккуратными стопками были сложены виниловые пластинки зарубежных рок-исполнителей; на столе, в окружении потертых плакатов с The Beatles, веточек боярышника, цветков зверобоя и дневника с вышитыми мухоморами, стоял старинный проигрыватель; на стенах же висели букеты из сухоцветов и вышивки. Взгляд тотчас зацепился за одну из них:

— Это твоя работа?

— А чья еще? Обитатели, пусть и весьма могущественны, далеки от искусства, — покивал Ли и снял со стены пяльце, на которое указывал Джисон. Пестрящий водоворот, не имеющий очертаний, и зачаровывал, и озадачивал — один лишь Минхо мог знать, что из себя представляет каждый цветастый всполох. — В этой вышивке каждый видит нечто свое. Когда я еще жил в Кимпхо, люди, приходившие ко мне повидаться, подчас с интересом разглядывали переплеты ниток и делились мыслями об их значении: некоторые говорили о странных, сливающихся воедино розах, другие — о горном перевале, третьи же — о дороге, уходящей в даль. И только раз некто углядел в них морской берег, который я так старательно пытался изобразить. Даже забавно.

— Поразительно… — Джисон не мог оторвать глаз от необыкновенного «побережья». Нитки сливались друг с другом подобно акрилу, переходили из пунцового в тициановый, а после и в янтарный; сменялись темно алым и бурым, бирюзовым и ультрамариновым, нефритовым и пангом⁵. На мгновение даже создалось впечатление, словно стоит протянуть руку, и ты незамедлительно сможешь ощутить успокаивающие прикосновения буйных волн, предлагающих последовать за ними, дабы наконец ощутить такую нужную безопасность. На глаза навернулись капельки слез. От нитей исходило слабое белоснежное свечение и эфемерное тепло: вышивка и по сей день хранила в себе звездную пыль с пальцев Минхо. Хан, быть может, и не прекращал созерцание вышивки еще долгое время, ежели бы вниманием его не завладел сидящий рядом, мягко протянувший руку к чужим каштановым волосам. Поглаживание выдалось робким и невероятно интимным.

Ли Минхо был воплощением моря — таким же чарующим и успокаивающим; он был тем, кто мог бы забрать с собой навсегда и уберечь от всяческих перипетий.

٭٭٭

27 июня, 1973 год. Провинция Чеджудо.

Полночь. За прошедшие недели родители так и не прознали о тайных побегах Джисона в домик на опушке Леса. Хан на ощупь распахнул пожелтевшее окно, и Персиковое Дерево тотчас приветственно зашелестело. Ласково обвив талию юноши, оно выволокло его из пугающей комнаты и опустило на мокрую траву. У корней волшебного растения уже стояла корзина, покрытая льняным лоскутом ткани от проеденного молью бабушкиного платья и полная спелыми, пушистыми плодами и сладостями. На этот раз Джисон шел к Ли не с пустыми руками: накануне Хан украл из погреба клубнично-мятное варенье и горсть заграничного мармелада.

Полпервого ночи. Дорога казалась уже совсем знакомой, а звезды оставались неизменно непойманными: Джисон ведь так и не зашил сачок. Почуяв приближение гостя, Лес ожил: цветы и кустарники замигали; полупрозрачные фигуры тотчас засияли, то и дело одаривая невесомыми прикосновениями и поцелуями; пушинки-феи лепетали нечто невразумительное; ушастые и зубастые стеснительные существа, всякий раз остающиеся в тени, ласково улыбались; а деревья, переливающиеся в свете звезд серебристо-лиловым и мятным, укрывали от ветра.

— Минхо-я! Минхо-я! — добравшись до ветхого жилища, все щебетал Джисон. — Я принес нечто, от чего ты точно не сможешь отказаться!

Дверь со скрипом отворилась. Стоя на пороге, Минхо беззлобно посмеивался над столь громогласными, восторженными восклицаниями: и все же, этот Хан Джисон, с его пухлыми щеками, большими, оленьими глазами и сверкающей улыбкой, такой искренней и нежной, был словно не из мира сего. Он был теплым и солнечным, совсем не таким, какими были хмурые, корыстные люди в поселении. Тихо воркуя себе под нос, Ли пропустил-таки неугомонного юношу внутрь, дожидаясь обещанного «нечто». Впрочем, стоило льняному лоскуту соскользнуть с корзины, как лицо Минхо вытянулось от удивления, а в уголках глаз скопилась влага от вида угощений.

— Хан-и, где же ты нашел такое сокровище?

— Позаимствовал у Домового, он у нас старичок добрый и щедрый, — как ни в чем не бывало пожал плечами Джисон. — Ты любишь такое?

— Люблю, — Минхо наконец оторвал взгляд от персиков, варенья и мармелада, быстро-быстро хлопая мокрыми ресницами. — Люблю. Пойду пожарю тосты, обожди здесь.

Три часа утра. Время летело непозволительно быстро. Его хотелось остановить. Если не навсегда, то хотя бы на несколько долгих лет.

— Это мы с мамой у побережья, — Минхо нежно провел подушечками пальцев по пожелтевшей от времени фотобумаге. — Наш первый совместный пикник с родителями. Я, правда, был в тот день до ужаса недовольным, ибо ухитрился уронить в траву целых три рожка мороженого, представляешь! А это мы на открытии нового парка развлечений. Тогда мама измазала все папино лицо сладкой ватой, — поделился молодой человек, нежно улыбнувшись, а затем, сморгнув пелену воспоминаний, с некоторой тоской продолжил: — Они подарили мне самое счастливое детство.

— Вам повезло друг с другом, — Джисон ласково погладил Ли по волосам, отрываясь от поедания тостов с вареньем и персиками. — Но почему же ты сейчас не с ними? Как ты оказался в Лесу?

Этот вопрос гложил Хана с самой первой их встречи, но задавать его тогда казалось неправильным. Ли неожиданно напрягся и вперил взгляд в махровое покрывало. После нескольких мгновений он, все также не поднимая глаз на своего визави, молча встал с софы и побрел к ящикам с винилом, доставая оттуда несколько пластинок. Поставив одну из них на поворотный диск, Минхо погрузил иглу в бороздку, и звенящую тишину нарушило печальное звучание «People Are Strange» The Doors.

— Около десяти лет назад мне диагностировали мышечную дистрофию Эмери-Дрейфуса. Тогда врачи назначили множество препаратов, несколько сложных операций и регулярные массажи. Они всё говорили, что из-за врожденного порока сердца я могу не дожить и до двадцати пяти. Мама тогда часто плакала, а ведь звучит это, как один длинный анекдот. Сам посуди: родился не ребенок, тридцать три несчастья, не иначе, — Минхо грустно усмехнулся. — Четыре года назад родители поехали за очередными медикаментами, но так и не вернулись. Через несколько недель меня отправили на попечение к единственной известной родственнице — старой карге, пребывающей явно не в своем уме, но кому какое было дело до такой мелочи? Из-за неких собственных убеждений, эта женщина запрещала кому-либо приближаться к погребу, где хранились немногочисленные, давно прогнившие запасы еды, посему мне нередко приходилось голодать. На работу же принимать такого, как я, юродивого, не хотели. Каков же сюр! И вот, однажды, собрав все, что у меня осталось от моих любимых мамы и папы, — винил и книги — я побрел куда глаза глядят. Тогда-то Лес меня и заметил, пожалел. Благодаря его милости и добродушию Обитателей, подаривших мне дом, еду и лекарственные травы, я все еще здесь. Забавно это, однако.

Джисон не понаслышке знал, что значит попасть в петлю Смерти, однако он и представить не мог, что для некоторых Она уготавливала целые медвежьи капканы. Коты Минхо тем временем, словно почуяв неладное, закрутились вокруг его ног, а Джисон, то и дело путаясь в клубах стелющейся дымки, неловко подошел сзади и обнял. «Он не заслужил! Он достоин всего мира!» — набатом отдавалось в голове. Винил сменился: из проигрывателя все слышались мурчащие отзвуки «You'll Never Walk Alone» Элвиса Пресли, едва ли заглушающие рой мыслей. Холодные руки нежно оглаживали чужие, по щекам катились слезы. Время медленно останавливалось.

٭٭٭

17 июля, 1973 год. Провинция Чеджудо.

— Carpe diem.

— Что?

— Carpe diem, — терпеливо повторил Минхо. — Лови мгновение, если с латыни. Прекращай так много думать.

Джисон и правда уже треть часа был словно не в себе: прошло два месяца с момента его знакомства с Минхо, и юноша никак не мог найти себе места, старательно пытаясь придумать, как стоит вручить приготовленный подарок.

— Я кое-что принес, — наконец выдохнул Хан и выудил из корзины квадратный сверток из потертой бумаги, любовно перевязанный тесьмой. Края, правда, были порваны. Увидев нечто в чужих руках, Минхо тотчас расплылся в улыбке, а в глазах заплескалась нежность. Со словами благодарности и тихим смехом приняв подарок. Но стоило Минхо развернуть обертку, как всякая способность говорить покинула его. Казалось, что Ли даже забыл, как дышать.

— Хан-и, это правда мне? — В холодных руках Минхо держал винил The Beatles «Here, There And Everywhere». Однажды, когда пара в очередной раз слушала «A Collection of Beatles Oldies», Ли невзначай поделился своей бесконечной любовью к этой группе, однако, увы и ах, в отцовской коллекции не доставало нескольких пластинок, а докупить их уже не представлялось возможным — в кармане ведь ни гроша. — Такие стоят безбожно дорого! Как я могу принять ее, зная, что не могу сейчас подарить ничего взамен?

На это Джисон лишь пожал плечами и ласково улыбнулся. В один из вечеров Хан волей судьбы набрел на неприглядный портовый рынков, где продавались подержанные и антикварные товары. Тогда, вспомнив печальное выражение лица Минхо в ночь прослушивания «Золотого диска⁶», юноша, как заведенный, принялся искать глами привезенный из города винил среди пестрящего многообразия. Шло время, надежа медленно гасала. Джисон хотел было уже опустить руки, как вдруг в самом конце, на покосившемся столике ветхой лавки, он увидел долгожданную находку. Вот только денег у Хана не было.

Не долго думая, Джисон устроился к пожилому торговцу винилом: завидев стоящие в глазах ребенка слезы, старичок сжалился и пообещал приберечь для «неугомонного, расклеившегося дитя» понравившуюся пластинку, а после отдать, как только тот заработает необходимую сумму. Так прошло несколько недель, и у Хана в руках наконец была «Here, There And Everywhere». Однако, когда Джисон вновь пришел на рынок с банкой варенья, дабы отблагодарить добродушного дедушку, лавки там уже не оказалось, лишь пустующий отшиб.

— Твоя счастливая улыбка и есть мой главный подарок, так что мы квиты.

٭٭٭

7 августа, 1973 год. Провинция Чеджудо.

Полночь. Минхо по своему обыкновению вышивал за столом, лишь изредка поглядывая в сторону софы. Уютную тишину нарушало тихое пыхтение старого проигрывателя и звучание «A Taste Of Honey». Однако вслушивался Ли вовсе не в голос Пола Маккартни. Джисон, сидевший в клубах серебристой дымки в обнимку с Дуни и, по всей видимости, совершенно забывшийся, вслух ворковал:

«Yours was the kiss that awoke my heart,

There lingers still though we're far apart

A taste of honey,

A taste of honey

Tasting much sweeter than wine⁷».

Песня закончилась, а Джисон все шептал себе под нос: «I will return, yes, I will return, I'll come back for the honey, and you⁸», однако вскоре его прервал Минхо:

— Я не знал, что ты так красиво поешь! — Хан, опомнившись, тотчас замолчал и залился краской.

— Отец некогда увлекался композиторством, а мать у меня — именитая певица, вот они и посчитали, что их отпрыск обязан уметь надрывать голос, как в последний раз, и сочинять музыку. Но, если не кривить душой, я вовсе не в восторге от подобного рода деятельности.

— Неужто они обязывают тебя заниматься этим против воли?

— К сожалению или к счастью, — Джисон невесело усмехнулся. — Однако пророчат мне предки будущее прославленного историка, а не певца или композитора, оправдывая это тем, что высокие ноты — моя ахиллесова пята. Впрочем, изучение событий прошлого мне вовсе не претит, и, если бы тебя когда-нибудь заинтересовала подноготная Кореи, я бы не без удовольствия рассказал обо всем, не скупясь приплести и нелестные подробности о бывших монархах.

— А ну-ка, удиви меня!

— Ну, коли «очаровательная особа» того желает, как тут не выполнить ее просьбу, — лукаво протянул Хан. — Говорить о давних правителях можно бесконечно долго, если, конечно, не вечно, поэтому надеюсь, ты будешь не против послушать только о самом первом — Тангуне Вангоме, — получив утвердительный кивок, Джисон принялся с непрекрытым воодушевлением рассказывать о правлении царя и бытующих в миру мифах о нем, лишь изредка прерываясь, дабы убедиться, что ненароком не утомил собеседника. Однако глаза напротив неизменно отражали лишь щемящую нежность и увлеченность. — Согласно древним писаниям, править он начал в две тысячи триста тридцать третьем году до нашей эры. Также некоторые говорят, что монарх прожил тысяча девятьсот восемь лет, другие же уверены, что тысяча сорок восемь. Забавно.

— Какая богатая история у этого Тангуна. Признаю, тебе удалось меня поразить, — после недолгого молчания улыбнулся Ли, погладив затем Джисона по щеке. — Было бы славно, ежели простые люди могли жить так же долго.

— Верно, однако Смерть нам не подвластна, Ей нет дела до человеческой жизни, — Хан невольно прильнул к чужой ладони. Подушечки пальцев были все такими же холодными, а кончики ногтей — бледно-голубыми, но та нежность, с которой они касались, не сравниться ни с чем. Казалось, что стоит этой ласке исчезнуть, как земля под подошвами тотчас развернется, и все сущее погрузится во мрак.

— Ты и прав, и не прав, — вдруг совершенно серьезно проговорил Минхо. Взгляд стал нечитаемым, лишь изредка можно было уловить плещущиеся в нем сомнение и страх. Всего миг, и расстояние между их лицами сократилось. Всего миг, и чужое дыхание опалило губы. Всего миг, и носы едва соприкоснулись. Минхо словно давал выбор: отстраниться, уйти, убежать навсегда и забыть или же остаться, прильнуть, позволить душам и сердцам слиться воедино.

Всего миг, и губы соприкоснулись. Никто из двоих и подумать не мог, что поцелуи бывают настолько говорящими — обличающими, обнажающими все те невысказанные чувства и переживания. Время медленно останавливалось.

— Правота твоя заключается в том, что Смерть действительно людям не покорна, — прошептал Ли. — Однако Она не равнодушна к нам. В этом твое главное заблуждение.

Минхо неторопливо начал рассказывать одну историю, услышанную некогда от матери. Давным давно на Небесах жили две сестры: старшей была Жизнь, а младшей — Смерть. Первая отличалась неземной красотой. Вторая — уродством: лицо ее было сплошь испещрено шрамами, руки покрыты явами, а на месте глаз тикали часы. Веками жители поднебесья видели в Жизни свое главное счастье, Смерть же остерегались и корили почем зря, винили в невзгодах. Однако не знали эти существа всей правды: старшая сестра была на редкость жестока — она упивалась страданиями своих воздыхателей, уготавливала им сложнейшие испытания и умерщвляла раньше следуемого, в то время как младшая тщетно пыталась спасти души невинных. И всякая боль пострадавших от руки Жизни отражалась на теле и душе Смерти страшными увечьями. Все изменилось, когда она полюбила человека.

Однажды, гуляя по Земле и с нежностью наблюдая за ее обитателями, младшая из сестер встретила девушку неземной красоты. Ее длинные косы днем переливались лиловым, а вечерами от них исходило нежное, голубовато-синее сияние. Глядя же на лик юного очарования, люд подчас забывал обо всем, растворяясь в милых чертах. Но прекраснее всего была душа девушки. Тогда Смерть, околдованная чужой красотой, начала тайно за ней приглядывать и оберегать, дабы нежное создание не ушло в Иной Мир раньше срока. От юной красавицы, впрочем, не укрылась безмолвная забота. Поначалу ее пугала незримая компания, однако, спустя время, девушка смогла разглядеть за уродливой личиной своей покровительницы безграничную доброту и любовь ко всему сущему, после чего возжелала стать верной спутницей Смерти. Впрочем, счастье двоих долго не продлилось. Завистливая Жизнь, обратившись костяным драконом, похитила любимую своей сестры и растерзала ее. Гибель девушки тогда оставила на душе Смерти незаживающие раны, а с тела ее сползла кожа. В порыве гнева и отчаяния, Небожительница вырвала из груди сестры черное, гнилое сердце, а после почила и сама, ведь Смерть без Жизни существовать не может.

— Но как так может быть? Ведь Жизнь всегда представляют воплощением благодетели, а Смерть — убийцей!

— Смысл этой сказки не в том, что по истине является добром, а что злом, — сцеловывая дорожки слез, Минхо ласково улыбнулся. — Она учит слушателей тому, что у всего есть и обратная сторона. Смерть действительно забирает души в Иной Мир, но Она не причиняет им страданий, наоборот, освобождает, отправляя залечивать раны. Однако и Жизнь не воплощение порока, как-то может показаться из истории. Она — верный наставник, пусть порой и жестокий.

٭٭٭

17 августа, 1973 год. Провинция Чеджудо.

Полвторого ночи. Недалеко от дома Минхо было небольшое озеро, у которого пара подчас коротала время в компании старенького проигрывателя, «White Album» The Beatles и одноименного альбома Led Zeppelin. Сегодня ночью было на удивление тихо и тускло: призрачные огоньки притаились в кронах, нимфы попрятались за рогозом и стволами деревьев, а ряска поблекла. Лишь звезды мерцали как никогда ярко. Блаженно прикрыв веки, Джисон мерно сопел на коленях Минхо, однако шумный щелчок, раздавшийся прямо над ухом, и чужая ладонь на лице тотчас согнали всякую дрему. Распахнув глаза, юноша осоловело уставился на хихикавшего рядом собеседника, держащего в руках Polaroid SX-70⁹.

— Откуда у тебя это чудо?

— Не так давно я нашел его на одной из полок среди сухоцветов. Думаю, Обитатели решили нас порадовать. Обожди немного.

Через некоторое время на вышедшей из Polaroid фотобумаге проявился слегка размытый снимок. На нем Ли, надув губы, глядел в объектив и трепал дремлющего у него на коленях Джисона по щеке, от чего тот недовольно хмурился.

— Ужас, я здесь выгляжу, как самое настоящее чучело! Давай переснимем, — Хан тут же выхватил чудо техники и рук хохочущего Минхо и притянул того к себе за талию. — Прекращай смеяться и смотри в камеру. Раз, два…

На счет три Джисон повернулся к своему визави и нежно поцеловал того в щеку, зажав при том спусковую кнопку затвора. Вспышка. Из окна Polaroid с едва слышным шумом вышла фотография, на которой зажмурившийся Минхо счастливо улыбался такой нежности со стороны Хана. Вот только рука Ли, потянувшаяся к щеке юноши, размазалась. Впрочем, снимок то не испортило, лишь сделало его более живым.

— Хорошо вышло, на сей раз мне нравится.

— Предыдущая фотография тоже была очаровательной, — Минхо невесомо ткнулся губами в чужие, а после поднял голову к небу. — Видишь вот то созвездие? — Бережно вложив чужую теплую ладонь в свою, Ли обвел квадрат с тремя хвостами. — Это Пегас. Он занимает на небе площадь в тысяча сто двадцать и восемь десятых квадратного градуса и содержит сто шестьдесят шесть звёзд, видных невооруженным глазом, только представь! Самые яркие из них — это Эниф и Маркаб. Вот те, — Минхо указал на начало и конец самого длинного хвоста. — Расположено созвездие к юго-западу от Андромеды, — уведя сплетенные пальцы чуть в сторону, молодой человек вывел нечто невразумительное, отдаленно напоминающее человечка, сошедшего с детских рисунков. — Иногда Пегаса находят, как продолжение цепочки ее звезд, что совершенно невежественно по отношению к крылатому коню! Абсурд какой. Впрочем, не будем печалиться из-за ошибок несведущих. Согласно одной из легенд, Пегас возник из капель крови Медузы Горгоны, поверженной Персеем, а после Зевс увековечил чудное создание на небосводе за верную службу. Но его история меня не столь вдохновляет — мне более по душе миф о Волосах Вероники.

— О чем он?

— И как тебя еще не утомило слушать мои байки, — Минхо добродушно ухмыльнулся. — По легенде, жена египетского царя Птолемея третьего Эвергета — Вероника — славилась своими удивительными волосами: сие чудо воспевали поэты и жаждали увидеть даже заморские цари и жрецы. Однако через время монарх был вынужден отправиться в поход. Год за годом тщетно ждала его Вероника. Однажды, отчаявшись, девушка пообещала отрезать свои волосы и принести их в дар храму Афродиты, ежели супруги смогут воссоединиться. После обещания Вероники, Эвергет возвращается в страну героем. Верная слову, дева исполняет данный обет. Впрочем, в разгар победного пиршества, подаяние исчезло из храма. Разгневанный царь полагал, что волосы Вероники некто ухитрился похитить, но астролог развеял все его подозрения: локоны не были украдены, их унесла на небо растроганная Богиня Любви.

— И правда, очень чувственная легенда.

— Да. Вероника пожертвовала самым ценным, что у нее было, ради благополучия своего возлюбленного. Это невероятный поступок. Что забавно, миф о Птолемее и его жене мне напоминает о рождественской новелле О.Генри «Дары волхвов». Делла также решилась отрезать свои роскошные локоны, дабы купить Джиму платиновую цепочку для золотых часов, которыми он очень дорожил. Однако, вот незадача, возлюбленный девушки продал свою драгоценность, дабы купить супруге гребни, о которых та долго мечтала.

— Я всегда восхищался подобными людьми. Пожертвовать чем-то важным ради блага другого человека — непросто. Но удивительно, как девичьи волосы все-таки восхваляются что в легендах, что в прочих произведениях, — хихикнул Джисон, любуясь согласно кивающим Минхо. — К слову, ты мне так и не сказал, где находятся Волосы Вероники.

— Ах, верно. Это созвездие располагается недалеко от Большой Медведицы, но показать его я смогу только через время, увы. А сейчас я хочу сводить тебя в свое любимое место.

Подхватив проигрыватель и конверты из-под винила, пара направилась к ветхому мосту. В некоторых местах доски уже заметно прогнили, однако ступать по ним совсем не страшно: добрые Обитатели не позволили бы сооружению рухнуть, покуда на нем находились Минхо и Джисон. Дорога обещала быть недолгой.

— Минхо-я, как думаешь, если бы тебе выпала возможность изменить что-либо в своей жизни, ты бы это сделал?

— Нет, не думаю, — Ли переплел их пальцы и ласково посмотрел на Джисона. — Кто знает, что бы случилось, исправь я нечто в своей судьбе. Вдруг я никогда бы не попал в Лес, не встретил тебя, что, к слову, было бы большим упущением. А что насчет тебя?

— Думаю, я бы чаще приезжал к бабушке и пресек всякие попытки родителей сделать из меня шарнирную куклу, — чуть сжав в руке худую, холодную ладонь, Хан нежно коснулся носом щеки Минхо.

— Cuique suum¹⁰, — хохотнул Ли, не решаясь более развивать тему, ибо понимал, насколько сильно эти переживания гложили Джисона. — Ну, вот мы и на месте.

Чуть поодаль стояла покосившаяся беседка, сплошь увитая виноградными лозами. Была она маленькой и неприметной: сложно поверить, что там уместилось бы более одного человека. Внутри же оказалось тепло и уютно: на столе стояли свечи, керамический чайник, покрытый сизой глазурью, и две перламутрово-зеленые пиалы; на перилах красовались горшки с иссопом, зверобоем и мелиссой; под потолком висел светильник, вокруг которого то и дело вальсировали светлячки; а на стульях лежали холщовые сидушки с вышитыми птицами и хвойными деревьями. Опустив на одну из них проигрыватель, Джисон поставил на поворотный диск «Led Zeppelin» и погрузил иглу в бороздку.

— Ты когда-нибудь пил чай из роз? — вопросительно изогнул бровь Минхо и, получив отрицательное покачивание головой, хитро прищурился. — Это будет лучшим из того, что тебе доводилось когда-либо пробовать, — Ли неспешно наполнил пиалы и сел ближе к Джисону. — Мама всегда заваривала только его и приговаривала: «Чем пышнее бутон, тем слаще».

— Неужели? — сделав небольшой глоток, Хан удовлетворенно прикрыл глаза. — Признаю, она знала толк в чае!

— А ты сомневался?

— Ни в коем случае! — улыбнулся Джисон, ласково проведя по чужим пушистым волосам, однако в следующее мгновение посерьезнел. — Быть может, слова здесь излишни, но я хочу, чтобы ты меня сейчас внимательно послушал, — поймав любопытный взгляд своего визави, юноша продолжил: — Знаешь, милый, мне так повезло встретить тебя тогда, на побережье. Ты — самое драгоценное, что у меня есть на этом свете. Такой родной, словно пропитанный звездной пылью и теплом. Я люблю тебя, как не любил еще никого прежде, пусть и прозвучит то по-детски наивно. Я хочу, чтобы ты знал, что наше знакомство навсегда останется моим самым счастливым воспоминанием.

На глаза Ли навернулись слезы. Повторяя, как заведенный, «mea vita et anima es¹¹», он порывисто обнял сидящего рядом и уткнулся носом в изгиб его шеи. Время остановилось, а ночь наполнилась трепетом сердец, звездной пылью и грустным, казалось, совсем неуместным звучанием «Babe I’m Gonna Leave You» Led Zeppelin.

٭٭٭

27 августа, 1973 год. Провинция Чеджудо.

Полночь. Странное беспокойство закралось в сердце Хана. Когда Джисон распахнул пожелтевшее окно и тихо позвал Персиковое Дерево, оно не откликнулось, лишь грузно покосилось в бок. Не было слышно ни приветственного шелеста листвы, ни привычного треска. Дерево словно умерло, оставив на прощание пушистый персик на подоконнике. Не в силах более ждать, юноша подхватил спелый плод и спрыгнул на мокрую траву. Благо, что бабушкин дом был небольшим. Темно. Небосвод затянули черные грозовые тучи, скрывающие за плотной завесой звезды. Неизменным остался лишь плачь волн, бьющихся о скальные отвесы.

Полпервого ночи. Лес был удивительно мрачным, словно погрузившимся в скорбь. Нечеловеческий вой прячущихся в кронах Обитателей оглашал, казалось, даже самые укромные уголки. В груди заклокотал страх. Смахивая отчего-то полившиеся по щекам слезы, Джисон сорвался на бег в сторону опушки. В считанные минуты добравшись до ставшего таким родным места, юноша обнаружил, что дверь настежь открыта. Изнутри дом был прежним: все та же софа, обитая мягким серебристым бархатом; все то же вельветовое кресло цвета берлинской лазури; все тот же массивный стол в углу; все те же полки из красного дерева, сплошь уставленные склянками с различными травами и жидкостями; все те же виноградные лозы; все та же легкая облачная дымка, стелющаяся по полу. Вот только ныне она окутывала еще и безжизненное тело Минхо. Рядом с ним сидела мерцающая фигура, сотканная из огней, переливающихся дымчатым и белоснежным, и прижимающая к себе дневник с вышитыми мухоморами. Вокруг нее вились Суни, Дуни и Дори. Гул в ушах усилился, из горла вырвался болезненный вопль. Душа была подобна звездному небосводу, очаровательно яркая и родная.

Спустя мгновение заметив чужое присутствие, призрачный образ повернулся в сторону Хана и склонил голову на бок, словно в улыбке. Поднявшись, он подошел к рыдающему Джисону и мягко прикоснулся к его губам, прощаясь.

— Минхо, милый, скажи, что это шутка, глупый розыгрыш, — взмолился юноша, но Ли лишь покачал головой и бережно погладил своего возлюбленного по щеке. Вложив дневник в чужие дрожащие ладони, душа обратилась мерцающими светлячками. Комнату заполнили страдание и безутешный плач. В отчаянии, Хан начал хватать уплывающие в неизвестном направлении огоньки руками и жалея, что не взял с собой сачок. Но идея была заведомо провальной, Джисон это знал — сачок ведь до сих пор дырявый. — Нет, нет, нет!

Огни исчезли. Бессильно упав на холодный пол, юноша зарыдал с новой силой, увлекая в объятия котов, также оплакивающих смерть хозяина. Через время, отбросив дневник и мягко оттолкнув животных, Джисон подполз к Минхо и, тщетно пытаясь унять дрожь в онемевших конечностях, бережно уложил его у себя на руках, словно новоржденное дитя. Тело было жестким и неподатливым, чрезмерно холодным. Глаза на выкате, мутные, с деформированными зрачками, но все такие же родные. Черты лица Ли сделались кукольными — бледными и неестественно гладкими. Они ужасно пугали, но оставались по-прежнему любимыми.

Слезы покатились с новой силой. Время все шло, а Хан никак не мог перестать лелеять в объятиях останки своего ненаглядного. Лишь спустя время Джисон нашел в себе силы похоронить хрупкое, нездоровое тело, в котором некогда жила самая очаровательная, здоровая душа, и посадить на свежей могиле персик.

Полчетвертого утра. Сидя на софе в окружении котов, Хан перелистывал сплошь исписанные страницы дневника. На некоторых из них были рисунки Обитателей, любимцев Минхо, родителей и Джисона, на других — заметки о лекарственных растениях, на третьих же — мысли.

«17 мая, 1973 год.

Сегодня мне стало хуже. Одышка появляется все чаще, а цианоз¹² ногтей стал повседневным маникюром. Из-за порока, и без того слабое сердце совсем меня подводит. Печально. Но и на мою долю выпало крохотное счастье. Когда я любовался на берегу звездами, дабы хоть немного отвлечься, мне повстречался удивительный человек. Крайне любопытная и сообразительная особа, стоит заметить. Ох, как же давно я не чувствовал себя столь уютно! Меня поразило и то, как он быстро свыкся с моим состоянием, не разбрасывался пустой жалостью. Для меня это важно. К слову, Суни и Дори новый приятель тоже приглянулся. Искренне надеюсь, что Хан Джисон еще наведается в Лес».

Джисон бережно провел подушечками пальцев по странице с небольшим портретом, отдаленно напоминающим юношу, смахивая упавшие на нее слезы.

«7 июня, 1973 год.

Ходить стало труднее. Отсутствие регулярных массажей все же сказывается, но лечебная физкультура помогает сохранять двигательную функцию на приемлемом уровне. Сегодня Хан-и учил меня плавать. Это было тяжело, приходилось делать все до неприличия медленно и часто останавливаться, дабы я мог отдышаться. Однако, несмотря ни на что, было очень весело. Я боялся, что Джисону вскоре наскучит возиться со мной, но, к счастью, мои страхи так и остались страхами. И все же, этот Хан Джисон, со своими пухлыми, очаровательными щеками и оленьими глазами, удивителен. С нетерпением жду новой встречи».

«27 июня, 1973 год.

Рано утром случился очередной приступ одышки. Подняться с постели я так и не смог до самого вечера из-за жуткой слабости. Суни, Дуни и Дори очень беспокоились. К концу дня мне полегчало, я не отчаиваюсь. Если говорить о хорошем, то Хан-и вновь пришел. Он наведывается ко мне каждую ночь, но я все никак не могу перестать удивляться этому. Если не кривить душой, то для меня ново такое участие со стороны другого человека, не обязанного мне ничем. Доселе, помимо родителей, никого не гложило, как я, никто не стремился меня порадовать, не хотел составить компанию. И я понимаю это, ведь у всех предостаточно своих забот и проблем. Джисону же, видно, «своих забот и проблем» не хватает. Забавно. И очень мило. Так вот, о чем это я? Ах, да, Хан-и пришел сегодня с целой корзиной всяких угощений, коих я не видел с самого переезда! Впрочем, они оказались вкуснее, чем я помню. Быть может, из-за того, что это было подарком от важного мне человека. Верно говорят: acceptissima semper munera sunt, auctor quae pretiosa facit¹³. Сегодня же я рассказал Джисону о родителях, болезни и всех перипетиях, случившихся со мной. Давно я не получал такой поддержки, не чувствовал заинтересованности во мне. С каждым днем я все сильнее ощущаю, что окончательно и бесповоротно влюбляюсь в это ходячее очарование по имени Хан Джисон».

«7 июля, 1973 год.

Рано утром полил дождь и началась гроза. Температура на дворе была не по-летнему низкая. Моё самочувствие ухудшилось из-за скачущего давления, дышать стало невыносимо сложно, а голова была готова вот-вот расколоться. Коты очень за меня беспокоились, ведь сердце может и не выдержать такой нагрузки. В обед ко мне заглянули феи и нимфы, дабы помочь с целебными отварами, а ближе к полуночи пришёл и Хан-и. Кто бы мог подумать, что он наведается в Лес в такую погоду! Мне становится легче, когда он рядом, словно это юное очарование разделяет со мной ту тяжесть в сердце, давящую на грудную клетку. Всю ночь Джисон очень сильно переживал, отпаивал меня настоями и читал «Le Petit Prince¹⁴» Антуана де Сент-Экзюпери под аккомпанемент «A Collection of Beatles Oldies». По правде говоря, слушал я в пол уха, ведь куда интереснее было размышлять о сходстве Маленького принца с Хан-и».

«17 июля, 1973 год.

Я чувствую себя куда бодрее обычного! Быть может, это все влияние Хан Джисона. Думается мне, что отныне я могу полноправно считать его личной панацеей. Хан-и подарил мне сегодня то, о чем я давно мечтал — винил The Beatles «Here, There And Everywhere»! Но мне было крайне неловко от того, что я не смог дать ничего взамен, ведь вышивка ещё не закончена. Надеюсь, что вскоре я смогу ее завершить».

«7 августа, 1973 год.

Вышивать невыносимо сложно. Даже такое, казалось бы, простое действие очень утомляет. Но я не отчаиваюсь! Мне осталось доделать лишь треть, к концу месяца управлюсь. Надеюсь, что Хан-и оценит. Впрочем, не буду омрачать сегодняшний день ненужными переживаниями, ведь он был волшебным! Сложно передать все, творящееся у меня в душе, словами, посему скажу одно: целовать Хан Джисона очень приятно. Он — лучшее, что со мной случалось за все годы моей жизни, он — моя тихая гавань. Я определённо самый счастливый человек на этой планете».

«17 августа, 1973 год.

Мне вновь стало чуточку легче. Утром я нашел среди сухоцветов подарок от Обитателей — новенький Polaroid! Мы сделали с Хан-и много самых разных фотографий, но моей любимой все также остаётся самая первая. Думаю, на днях я натяну тесьму меж полками и повешу их все. Хан Джисон — mea vita et anima».

«27 августа, 1973 год.

Мне хуже. Сердце совсем подводит. Сегодня ночь я чуть не задохнулся. Смерть уже обвивает мои плечи своими руками, но мне не страшно, ведь я знаю — Она не навредит. Грустно только от того, что я могу не успеть в последний раз сказать Хан-и, насколько сильно я его люблю. Надеюсь, что продержусь до его прихода».

Слез уже не осталось, лишь щемящие сердце нежность, горечь и нестерпимая боль. Пролистнув пустые страницы, Джисон нашел, по всей видимости, ту самую вышивку, о которой писал в дневнике Минхо. Мерцающие от звездной пыли нитки складывались в чарующий космос, но все внимание юноши было приковано к очертаниям Кассиопеи. Ещё долго разглядывая узоры, Хан вспоминал каждый рассказ Минхо, каждую линию, выводимую в ночной выси, каждый мерцающий огонек его души. Все это навсегда отпечаталось на его веках.

٭٭٭

28 августа, 1973 год. Провинция Чеджудо

Джисон еще с утра готовил сумку для побега. Отыскав бабушкин тайник, о котором та ему некогда рассказывала, юноша забрал все драгоценности и сбережения, а после опустошил погреб.

Полночь. Полный решимости, Хан вернулся к дому Минхо и сложил в найденные на кухне корзины подаренный Обитателями Polaroid с фотографиями, дневник, пластинки, книги и вышивки, а затем, погладив на прощание сырую землю, в которой была похоронена его самая большая любовь, в компании трех пушистых товарищей покинул Чеджудо навсегда.