– Знаете, – жует губу Джаст и начинает – удивительно! – почти робко и смущённо. Его голос, которому должно бы звучать невзначай, кажется выше на пару октав. – Мне как-то сказали, что я буду сильнее, если буду держаться от вас, дураков, подальше.
Они даже не переглядываются. Алфедов делает страшные глаза и таращится на него. Секби как-то по-особенному выразительно кривит губы и вскидывает брови. Ещё и хлопнуть по щеке Алфедова успевает, чтобы тот закрыл разинутый рот.
У них ноги меж собой переплетены и спутаны, Алфедов всем телом наваливается Секби на грудь. И Джаст точно напротив, почти вплотную, сидит в позе лотоса и держится с ними за руки. Черт возьми, это выглядит, становится, настолько смешно, что он почти хихикает как-то нервно.
Секби, задумавшись, дёргает небольно Алфедова за волосы. Алфедов пытается кусаться. У Джаста дрожат плечи и лицо трещит от глупой ухмылки. Он тянется, чтобы дать охреневшему говнюку по губам. Тот в долгу не остаётся, перехватывает ладонь и кусает ее, за неимением ладони Секби.
– Тьфу ты! – Джаст одергивает, как ошпаренный, руку, влажную и горячую. Мстительно вытирает ее о брюки Алфедова.
Секби вздыхает, когда они показывают друг другу языки. Джаст показывает ему язык тоже, и к нему прилетают сразу два подзатыльника.
Бетонная плита серая, холодная, очень пыльная и не очень мягкая. У них кругом – только спустись! – есть море редкой травы. Мерзлой и колючей, сухой, желтоватой. А они уселись как дураки наверх и сползать от какой-то вредной лености больше не собираются.
Воздух ледяной и жгучий в ноздри, дерущий горло. Секби трет друг о друга окоченевшие ладони, сжимает и разжимает скованные невидимым инеем пальцы. Алфедов, о чем-то глубоко задумчивый, хватает его за запястье и с каким-то особым трепетом трогает грубую стянутую кожу. Джаст за ними наблюдает завороженно, и Секби хватает его под локоть, увидав это.
Весна красочная и застывшая. Мертвая. С морозом болтает. И ветер игриво кусается, целует холодом щеки. Природа ещё сонная совсем и притихшая, но лучи у солнца уже ласковые и теплые – борются с неохотно отступающей зимой. Такие дни не очень подходят для прогулок, но Алфедов, вытянувший их из постели за рукава, был непреклонен.
Снаружи спокойнее, чем в тревожной духоте их маленького косого домика. Джаст прячет замерзший нос в воротник, а Секби забирает его и прижимается к обоим, таким незамысловатым образом согреваясь.
– Чушь какая-то, – бормочет все же Алфедов, когда все почти забывают, о чем была речь. Его голос привычно после молчания сиплый. – Тот, кто сказал тебе это, очевидно сам дурак.
Джаст слишком знаком с ним и с его уловками, чтобы повестись, поэтому не отвечает. Улыбается только как-то слишком остро и зубасто даже для себя. Секби важно кивает и ёрзает, чтобы дотянуться до его возмутительно короткой челки.
Джаст фыркает. На него смотрят с какой-то пристальной нежностью и особенным вниманием.
– А ты что? – деловито интересуется Секби.
– Что?
– Ну, ты-то согласен? Кинуть нас хочешь, а?
Джаст измученно вздыхает и подсознательно ждёт, что изо рта появится облако пара. Воздух предательски свеж и кристально чист.
Алфедов делает гримасу и очень правдоподобно издаёт какой-то задушенный удивленный звук. Глаза у него смеются.
– Джуст кидалово, ха-ха!
У Джаста нет рядом ничего, что можно было бы швырнуть, так что он просто показывает средний палец. Алфедов мило улыбается и зеркалит его жест. Секби возмущённо бьёт их по рукам, и очень скоро они оба начинают дуться на него вместе.
Джаст изо всех сил изображает занудное и недовольное лицо. Алфедов хихикает ему в ответ и заключает этим перемирие.
– Ну так все же, – Секби выбирает не обращать внимания на их дурачества и пихает Джаста в бок. – Ты действительно им поверил?
Тот жует губу и откидывается, насколько может, назад, вглядываясь в глубокую небесную синеву. Прислушивается к уличным шорохам и едва ли может их различить. Сегодня темное не маячит вдоль горизонта и не режет безмятежность, и он почти что счастлив. И делает вид, что не чувствует заботливых поглаживаний по спине, чтобы не доставлять никому удовольствие своей благодарностью.
– Нет. Нет, не поверил.
– Правильно, – тянет Алфедов и хитровыебанно изворачивается только для того чтобы боднуть его головой в грудь. – Ты и так слабак.
Джаст безжалостно шлепает его по макушке, и он тихо ойкает.
– Вообще-то, – сладко язвит. – Я просто чувствую себя лучшим на фоне вас.
– Ты хочешь сказать… – Алфедов ловит его взгляд и торжественно ухмыляется. – Ты чувствуешь себя сильным рядом с нами.
Секби рассеянно улыбается и прячет смешок. Джаст размышляет, какой уровень возмущения с его стороны будет выглядеть уместно и не подозрительно.
– Как это мило, Джаст, мы тоже тебя любим, – проникновенно заявляет Секби.
Джаст решительно выпутывается из его объятий и отпихивает от себя голову Алфедова. Они оба, вместо того чтобы принять его вселенскую обиду серьезно, в унисон хохочут. Засранцы.
– Конечно я буду чувствовать себя сильным рядом с человеком, который и мечом-то управляться не умеет, – выпаливает Джаст куда более горячо и сердито, чем планировал. Это отвратительная ложь, но он слишком задет, чтобы думать об этом.
Секби закатывает глаза и защищает от этой нападки Алфедова, полностью закрывая его своими руками.
– Поплачь.
Алфедов улыбается как-то мечтательно и, повозившись, умудряется в своем положении вытащить из кармана зажигалку. Что ж, достаточная угроза.
– Ладно, – без особого энтузиазма отзывается Джаст. – Простите.
– «Я очень люблю вас, ребята!»
– Я… эй, я не буду этого говорить.
Алфедов делает жалобное лицо, а Секби – злобное, и Джаст остаётся совершенно бессилен. Да чтоб их!
– Я очень люблю вас, ребята. Довольны?
Он отказывается смотреть на сияющие восторженные лица, но не сопротивляется, когда ему опять кидаются на шею.
И черт бы побрал светлую весеннюю нежность и лёгкость, от которой радостно прыгает заглохшее сердце. Черт бы побрал идиотскую сентиментальность, от которой иррационально охота щёлкнуть по носу Алфедова и безобидно схватить за ухо Секби. Страх за плечом скалит зубы на солнце, шепчет на ухо сомнения, и ощущение захватывающего полета и ласкового трепета теперь кажется почти болезненным.
Секби так невинно фыркает и ворчит, что они отсидели себе все сраки, Алфедов так невинно за руку их куда-то тянет, что не верится. Джасту все целиком кажется нереальным. Чересчур уж ослепляющим.
Он думает, почему они ещё здесь. И почему он тоже с ними.
В секунды, когда они идут и смеются, наваливаясь друг на друга, когда дерутся за ягоду и спорят, что будет на ужин: свинина или говядина. Когда Секби отчаянно пинается, а Алфедов жгуче шлепает ладошками по плечам, язвительная усмешка Джаста искреннее, чем когда-либо.
Они заваливаются кубарем домой уже затемно и продолжают бессмысленно давиться смешками. Джаст с себя стаскивает пальто и поднимает с пола грубо валяющийся там пиджак Алфедова. Дурак, снова его забыл и второпях повесил ненадежно.
Секби уже гремит посудой из угла кухни, Алфедов зачем-то расставляет все их ботинки по линеечке. Джаст только на секунду замирает в какой-то странной ему непривычной робости и растерянности. Лишь потом дёргает резко плечами, сбрасывая оцепенение, и осторожно шагает внутрь по скрипучим половицам. Он зажигает свечи, и мрачный сумрак быстро рассеивается перед их светом. Алфедов топит печь, потому скоро становится ещё и тепло.
В их скромном жилище картинка точно писанная масляными красками для открытки. Неестественно теплая и уютная. Джаст, проживший тут немало месяцев, садится на стул точно непрошеный гость. Секби возится с мясом и на Алфедова прикрикивает: не мешай!
Джаст хихикает, хотя и не планировал вовсе. Содрогается всем телом странно и лишь теперь понимает, насколько же замёрз. Складывает руки на груди, старается расслабить почему-то напряжённые мышцы. Хорошо. Безопасно. Алфедов обниматься лезет, за неимением второй жертвы. Пускай.
– Кто-то, – бормочет Джаст. – Уверял, что ему не холодно в своей возмутительно лёгкой рубашке.
– Я врал, – просто честно и весело улыбается Алфедов.
– Почему бы тебе не использовать одеяло, а не меня, раз уж Секби тебя выгнал?
Молчание ему ответ. Джаст вздыхает. Они оба отлично понимают, что он не против. Секби с кухни предупреждает Алфедова, чтобы он даже не думал приходить домой, если заболеет. Это бессмысленно, потому что Алфедов никогда не болеет по-настоящему, но Джаст слышит необъяснимую ласку в этих словах.
Наверное, это что-то вроде заботы и поддержки. Они постоянно делают это друг для друга.
Пламя мерно трещит и мерцает, пожирая тени. Такое тусклое на фоне скучных деревянных стен, но такое родное, яркое и согревающее. Джаст понимает, что никогда уже не сможет забыть такие их полные тихих звуков мирные вечера. Не сможет забыть смешно вздёрнутый нос Алфедова, высунутый из-под пледа, островатое от бликов красивое лицо Секби. Это все уже поселилось в сердце где-то между ним и бездонной пропастью возможностей, вопросов, сожалений.
Что ж, ошеломлённо размышляет он, моргая, он действительно сейчас чувствует себя сильнее, чем когда-либо ещё.
Он не собирается говорить им об этом.
– Вставай давай, – мягко сгоняет он Алфедова с колен. – Я сделаю нам чай.
– Я люблю тебя, Джаст, – с издевательской небрежностью и честностью бросает Алфедов.
Джаст фыркает.
– Ага. «Я люблю вас, ребята».