гробы открылись в полумгле

Лес, похоже, не собирался заканчиваться, а небо угрюмо темнело и заползало густыми тучами. Князь вздохнул и поднял повыше воротник куртки, зябко поведя плечами. Он давно привык к тяготам пути, но все-таки ночевать под деревом ему не особо хотелось — вряд ли он когда-нибудь желал чего-то больше, чем нормальной кровати и плошки с горячей похлебкой.

— Вроде через реку должна быть деревня какая-то, — вслух размышлял он, вспоминая туманные объяснения седого корчмаря, оставшегося в двух днях пути — очень торопливых днях, надо сказать, потому что прошлое выступление закончилось не особо весело. — Может, там есть постоялый двор какой. Хотя такая глушь…

— Да ладно тебе, Княже, — отмахнулся Горшок, — мы можем и в лесу жить, если надо. Мы ж музыканты, понимаешь? «И дворцов заманчивые своды не заменят никогда свобо-оды!»

Вороны с мрачными криками взвились с дуба на развилке. Князь вздохнул; на таком суку они и висеть бы могли, не сбеги темной ночью из городка выше по тракту, так что жаловаться ему и впрямь не на что было…

— Красиво, — кивнул он. — Сам придумал?

— Не, услышал у заезжих тоже. Жаль, мы с ними выпить не успели…

— Потому что на нас чуть городничий волкодавов не спустил, — едко закончил Князь, снова поправляя воротник — холодный ветер вампирским укусом кольнул в шею.

Он мрачно топал по заросшей дороге, прислушиваясь к шелесту в кустах. С одной стороны, сховаться в таком диком лесу, уйти в чащобу и пересидеть — разумный план, однако с другой — в таких-то зарослях прятались всякие лихие люди и хищные дикие звери, которые могли бы напасть на двух безоружных путников. Места тут были такие… нехорошие.

— То есть я, блин, у нас виноват? — взъерепенился Горшок, обгоняя его, чтобы взглянуть мрачному Князю в глаза. — Мне надо было, видать, сидеть и помалкивать в тряпочку, что этот старый боров девок обижает!

«Ну уж точно не матерные куплеты про него на главной площади распевать», — устало подумал Князь, но только вздохнул. Заводить спор было бесполезно, он прекрасно знал это странное стремление Горшка все устроить «по справедливости, е-мое», вот только друг почему-то не мог взять в толк, что своими громкими воплями не поднимет крестьянское восстание, чтоб вора и насильника городничего повесили над воротами, а скорее накличет на них беду. Девушек Князю тоже было жалко, но попадаться городничему под горячую руку совсем не хотелось, сгинуть так — явно не та судьба, которую они ищут…

— Ладно, Мих, не будем, — слабо улыбнулся он. — Не злюсь я, просто жрать хочется. И устал очень.

С важным видом порывшись в своей сумке, Горшок вытащил яблоко — уже надкусанное, помятое и немного заветренное, оно выглядело не особо привлекательно, но Князь не стал отказываться. За этими яблоками Горшок залез вчера в сад к какому-то старому помещику, мимо имения которого они проходили. Князь стоял на стреме, чувствуя себя мальчишкой, вдыхал прелый сладкий запах опавших яблок и думал о том, что жизнь немного налаживается.

Но сегодняшний день всеми силами пытался убедить его в обратном.

— О! — вдруг объявил Горшок, подняв руку, довольно оскалился. — Реку твою слышу. Только она какая-то это… громкая. Не перейдем.

— Может, там переправа какая есть… пойдем и поглядим сначала.

Вскоре лес расступился, открывая им порожистую широкую реку, которая бурлила серыми мутными водами и угрожающе грохотала. Совсем недавно шли дожди, из-за которых и дорога была хлюпкой местами и грязной, а уж речные берега совсем размыло. Тоскливо взглянув на ту сторону, казавшуюся такой далекой, Князь сунул руки в карманы и наугад пошел ниже по течению. Каковы были шансы наткнуться на чью-нибудь гнилую посудину?..

Удивительно, но паром они увидели скоро, когда сумерки уже стали сгущаться. Рядом с привязанной лодкой Князь рассмотрел какую-то мутную фигуру, не то молодой человек, не то старый, прикрытый широким ветхим плащом, развевающимся на ветру. Князь шаги замедлил, приглядываясь, оценивая, не может ли это быть ловушка и не прячется ли где поблизости шайка разбойников, но вроде было тихо. Только лодка покачивалась на непокорных волнах и согбенная фигура будто ждала кого-то среди седого тумана.

— Здрасьте! — подошел к странному лодочнику Горшок. — На ту сторону перевезете, добрый человек? Ну, блин, чего молчите? Мы просто это… устали очень. Невежливо получилось, — признался он, почесав лохматые космы. — Я Горшок, а он Князь!

И еще руку протянул, что Князь только обреченно головой покачал: вот будет так всем подряд лапу давать, еще оттяпают! Но лодочник потянулся вперед, обхватил ладонь Горшка своей — сухой, костлявой, почти что призрачной. Большего рассмотреть не удалось, потому как лодочник прятался под старым серым плащом, а глубокий капюшон непроглядной тенью скрывал лицо. Пахло от него сырым туманом.

— Плата, — прохрипел лодочник. Голос не казался очень уж старым — только скрипучим, как несмазанные кладбищенские ворота. Князь поежился.

Денег у них не было — обещали заплатить за выступления в корчме, но пришлось срочно сматываться. И задаток на несколько дней вперед, конечно, тоже пропал.

— А может, мы споем? — с надеждой спросил Горшок.

— А может, мы пойдем лучше, ну правда, не связывайся ты с человеком… если это человек вообще… — пробормотал Князь, дергая друга за полосатый рукав и пытаясь оттянуть подальше, вернуться лучше в неприветливый лес, из которого они пришли.

— Мужик музыку послушать хочет! — уперся Горшок. — А ты тут начинаешь! Я, может, людям прекрасное несу!

Не нравилось Князю это все, утопят еще на полпути — будет им урок, что нельзя каждому встречному доверять. Посмертный, правда.

— Хорошо, — неожиданно согласился лодочник. — Но это будет хорошая песня.

— Самая лучшая, у нас других не бывает! — радостно разулыбался Горшок, светя промежутком между зубами. Лодочника это, казалось, совсем не смутило. — Ну, чего застыл, Князь? Идем!

Князь забрался в угрожающе покачивающуюся лодку, пытаясь поймать равновесие, сел, сумку затолкал вниз, чтобы Горшок с лютней не вывалился. Тот уже вдохновленно перебирал струны, раздумывая над песней; особо взволнованным он не выглядел, а вот у Князя что-то тревожно ныло в груди нехорошим предчувствием. Он наблюдал за каждым движением лодочника, готовый броситься в воду, пока до берега недалеко. Двигался лодочник медленно, как-то мучительно, словно у него болели все кости, но греб сосредоточенно.

Что ж, если им повезет и Горшок споет хорошо, лодочник их этим веслом не огреет и в реку не вышвырнет. Но вот на той стороне было тихо, темно и глухо — никакой деревеньки. Вглядываясь в ночь, Князь ощутил, что у него глаза болят.

— Мне слишком тесно взаперти,

И я мечтаю об одном:

Скорей свободу обрести,

Прогрызть свой ветхий старый дом,

Проклятый старый дом!

Не самую радостную песню Горшок выбрал, конечно, но их лодочнику она, кажется, понравилась, он помалкивал, работая веслом, только иногда степенно кивал, покачивал головой. Лютня пела в тишине, музыка отражалась о будто бы присмиревшие воды. Князь перегнулся посмотреть, что там за бортом, долго вглядывался в темную гладь — и что он там надеялся разглядеть, черепа более неудачливых путников на дне или раздетых мавок, скаливших ему улыбки?.. Увидел только свое отражение встрепанное.

— Удачной дороги, — проскрипел лодочник, пристав к камышистому берегу. Причал был совсем ветхий на вид, подгнившие доски того и гляди обвалятся — потому выбрались чуть сбоку, вещи подхватили, оглянулись на загадочного лодочника. Тот проронил будто нехотя: — Нехорошее место. Поговаривают, у них гробовщик с ума сошел. Сначала на прохожих стал кидаться, а уж потом… Увидите.

Князь повернулся, на притихшую деревню посмотрел, покинутую на вид, а когда оглянулся, то лодочника уже и не было, только темные волны облизывали размытый берег. Горшок ничего не заметил, с интересом оглядывал ближайшие дряхлые дома. Их отпечатки темнели на влажном берегу, словно они по воде пришли.

— Какое-то тут все… мертвое, блин, — разочарованно протянул Горшок, помогая выбраться наверх. — Что там корчмарь говорил?

— Что нам повезет, если пустят, люди в лесу подозрительные, — старательно припомнил Князь. — Только не знаю я таких деревень, чтоб совсем тихо было. Слышишь?

— Чего?

— Собаки не лают. К ним чужаки пришли, а они молчок, ни звука. Так не бывает.

— Ну пойдем разбудим кого-нибудь, что ли, — нахмурившись, предложил Горшок. — А то че мы, через реку эту перебирались, чтобы посреди дороги тут стоять?

Он подошел к ближайшей двери и постучал. Сначала рукой, потом, когда никто не ответил, а Горшок выждал, по его мнению, положенное время, стал колотить ногой. Тишина была ощутимой, такой тяжелой, что Князю самому стало тоскливо от заурядности этого сравнения… Но все-таки что-то выворачивалось внутри от тревоги, как мокрое белье, и ему совсем не нравилось, что ночь сгущалась все сильнее, несмотря на то, что это противоречило всем законам природы.

— Эй, хозяева, ну вы что там, померли все? Пустите бедных музыкантов на ночь! — крикнул Горшок, перейдя к следующей двери. Но и этот дом с темными окнами остался тихим и безразличным. — Нам много не надо, кусок хлеба на завтрак — и пойдем себе дальше!

Они проверили еще несколько домов: Горшок стучался, а Князь осторожно заглядывал в окна, как бывалый вор. Можно было представить, что местные боятся незваных гостей, не хотят показываться, но от такого шума Князь бы точно сошел с ума и озверел — вышел бы, чтобы поколотить чужаков, которые грохочут на его крыльце. Но этим было будто бы все равно…

— Ладно, хватит, — попросил он, потерев виски. — Пойдем посмотрим, что там дальше. Помнишь, этот упырь говорил про гробовщика? Думаю, погост должен быть за деревней…

У Князя было ощущение, что за ними наблюдает множество глаз, но он постарался успокоиться. Будь здесь что-нибудь хищное, наверное, уже бросилось на них. А может, все жители умерли от какой дрянной болезни, от чумы, от которой обрастают гнойниками и задыхаются, и тогда лучше убраться как можно скорее, пока на них ветром заразу не нанесло…

— Упырь, да? — задумчиво протянул Горшок. — Ну, а что. Работа у него вечная, спокойная. И упыри не простужаются, потому что человек-то на таком ветру на реке давно разболелся бы…

— Ты не о нем волнуйся, а о нас.

Князь вертел головой, пытаясь заметить хоть какую тень, малейшее движение, но между домов было пусто. Даже если предположить, что всю скотину и птицу загнали на ночь, то неужели никакая гулящая кошка не мелькнет, не потревожит эту чернильную вечность?

— Глянь, там, кажись, свет? — удивился Горшок.

Дом, стоявший на окраине, как бы отдельно от других, и правда казался живее других. Дверь была приоткрыта, сквозь щель лился бледный свет от лампады. Зайдя внутрь, Князь не стал никого звать — и еще на Горшка шикнул, чтоб внимание не привлекал. Они прокрались в большую комнату и так и замерли.

Ожидали увидеть стол, лавки, печку — ну, все как у людей. Только в этом доме гробы лежали. Хорошо сделанные, крепкие такие, добротные гробы. На столе, к стенам стояли прислоненные, что глаза разбегались, не подсчитать. И большие, на крупного деревенского мужика работящего, и маленькие совсем, детские… Князь прерывисто вздохнул и попятился к дверям. Наверно, и правда мор. Померли все, вот и лежат в гробах, хоронить не успевают. Бывает же такое: деревня исчезает, как будто ее и не было никогда, словно Смерть косой размахнулась и всех собрала, как спелые колосья.

Воздух был такой застоявшийся, густой, покойницкий, что Князь даже не подумал проверять, что там в гробах. Не хотел он это видеть, вот и все.

— Князь? — Горшок вдруг цапнул его за плечо, да больно так — со страху, что ли? Он стоял, глядя в красный угол, туда, где лампадка горела. — Смотри, крест перевернутый, — хрипло сказал он, по привычке невежливо тыкнув пальцем. — Это ж хуево?

— Очень, — онемевшим языком пробормотал Князь. — Пойдем-ка отсюда.

Не успели. Позади послышались шаги, дверь скрипнула. Гробовщик оказался старым уже дедом с клочковатой бородой и мутным взглядом, безумным каким-то. Не как у беспомощных блаженных, которые у церкви побираются, а злой такой, яростный. В руках у него была лопата — зазубренная и ржавая. Почему-то сразу показалось — от застывшей крови. Не успел Князь что-нибудь сказать, как дед прокаркал какие-то странные слова — как будто обухом по голове.

Не сразу он понял, что это латынь, вспомнил своего нанятого учителя, бубнившего над книжкой, пока Князь рисовал на пергаменте всякие страшные рожи, напоминающие их придурочного приемыша, которому сложными уроками не докучали. Говорил же учитель, что латынь приходится…

Позади раздался какой-то треск, распахнулось несколько гробов. Мертвецы, уже полуразложившиеся, облезшие, вылезали наружу, выкарабкивались из гробов, слепо запинаясь. Ближайший оскалился, показывая гнойные десны, и стремительно кинулся на них.

— Наверх! — гаркнул Горшок и потащил застывшего Князя за руку.

Странно, но на лестнице он думал не о том, что за ними гонятся ожившие мертвецы, а о том, как не запнуться на ступеньке и не пересчитать их все зубами. Горшок втолкнул его в комнатку на верхнем этаже, навалился на дверь всем телом. Внизу слышались визги и рычание, словно там вилась бешеная волчья стая. Отмерев, Князь кинулся к старому шкафу у стены, усилием передвигая его, чтобы загородить дверь, прижать… Отшатнувшись от забаррикадированной двери, они торопливо оглянулись.

Комната была совсем маленькой, только кровать, платяной шкаф, который теперь сдерживал бившихся мертвяков. Пыльный, затхлый воздух. Совсем ничего, чтобы использовать как оружие.

Старое дерево не выдерживало. Облезлая рука пробила и старую дверь, и заднюю стенку шкафа, тот покачнулся, дверцы распахнулись, и на них кубарем вылетел мертвяк, лязгающий зубами. Пинком под дых Горшок откинул тварь подальше, но к ним уже лезли другие, напирая и путаясь гниющими конечностями. Может, если бы тупые мертвяки не мешались друг другу, их бы уже разорвали, но клубок визжащих тел повалился вместе со шкафом. Горшок схватил лютню, точно дубинку, мрачно глядя на уже поднимающихся мертвяков. Упорства им было не занимать.

Князь отступил к окну, подумывая выдрать кусок подоконника — хорошая доска, хватило бы только сил… Он и так понимал, что их зажали, что выхода нет, но сдаваться без боя не собирался. Видел же, как от сильного удара мертвая голова слетела с плеч — что-то хрупнуло в хлипком позвоночнике, когда Горшок очередному полезшему мертвяку прям в челюсть тяжелым ботинком заехал, и труп растянулся на полу. Лязгая зубами, твари напирали. Ума в них было не особо много, весь, видать, вытек, но с такой толпой справиться сложно…

Один кинулся прямо к лицу, Князь едва пригнуться успел. Совсем рядом завизжала какая-то мертвая бабка с копной слипшихся сальных волос, отбиться негде, совсем в стену вжали.

— Андрей, вали отсюда! — вдруг рявкнул Горшок, ухватил Князя за плечи и швырнул со всей дури, выталкивая в окно.

— Какого хера?.. — он подавился криком, когда твердая земля выбила из него дыхание. Вскочил только от испуга, торопливо отряхиваясь от деревянных обломков и слюды, чувствуя, как кусочки впиваются в руки — но это было полбеды. Где-то наверху раздавался грохот.

«Спасатель хуев», — успел подумать Князь, кинувшись в ближайший сарай, выломал рассохшуюся дверь, пытаясь в кромешной темноте найти хоть что-нибудь, что сгодится за оружие: топор, пилу, вилы… В углу послышался знакомый рык и горловой скрип, и Князь, не раздумывая, запустил туда дровами из поленницы. Мертвяк споткнулся, упал на пол, удивленно проклекотав что-то. Тут рука нашарила совсем рядом рукоять топора, висевшего себе на стене, и Князь с ликующим криком вырвал себе оружие и — сразу приложил распластавшегося деда по шее. Никогда не думал, что звук перерубаемой кости настолько приятный. Может, надо было не в бродячие музыканты, а в палачи идти…

Утершись от брызнувшей тухлой крови, Князь быстро огляделся, но его пока местные не нашли — все отвлеклись на Горшка, который гремел чем-то вдалеке. Или это твари его разодрали и уже делили?.. Князь стиснул зубы, перехватил удобнее топор — совершенно насбалансированный, только дрова бы им рубить, — и пошел на рев мертвяков. Выручать или мстить — там уж по ситуации.

***

По дороге он столкнулся с парой одиноких мертвяков: один при жизни был дохляком, Князь его легко повалил, накинувшись из-за угла с топором, как ночной тать, а вот второй оказался крепким. Свежим, к тому же. Огромная лапища снесла Князя и швырнула в хлипкий забор. Пока он выбирался из-под досок, мертвяк резко оказался рядом, занося кулаки для удара. Чудом вывернувшись, Князь метнулся в сторону, подхватил потерянный топор и рубанул по голове. Срубил половину виска, обнажая розово-серое месиво гниющего мозга, но мертвяка это ничуть не затормозило. Успокоился он, только когда Князь зашел за спину и перерубил шею. Свалился с глухим стуком, как подкошенный.

Тяжело дыша, Князь прислонился к стене ближайшего дома. В груди что-то сипело и клокотало, рука, уставшая размахивать топором, подрагивала. Он подумывал сунуться в один из домов, прорубить ветхую дверь и залезть за каким-нибудь оружием поудобнее — мясницкий тесак и то сподручнее будет… Но, вспоминая ожившего мертвяка в углу сарая, Князь не хотел рисковать, чтобы не попасть в засаду в одном из мертвых домов. Потому — пробирался по темным улицам, пытаясь хоть немного запомнить дорогу.

Нужно было найти Горшка — обязательно найти, не мог он помереть! У дома гробовщика бродили неприкаянно мертвецы, Князь не стал подходить близко. Пошел околотками, к лесу, чтобы убедиться: на выходах из деревни колдун поставил мертвую стражу, чтобы не выпустить чужаков. Уходить без Горшка он не собирался, но нужно было убедиться.

Откуда-то сбоку послышался шум, грохот и завывания мертвяков. Красться Горшок никогда не умел. Князь без всяких сомнений кинулся туда — увидел в бледном лунном свете, как друг отбивает от наседающей на него толпы. Его пытались окружить, но Князь налетел со спины и отшвырнул мертвяка в чей-то запущенный огород. В руках у Горшка была уже не лютня, которую тот решил использовать как ударный инструмент, а отодранная от забора доска. Присев под широкий размах, Князь подобрался ближе, ухватил за ворот и без лишних слов развернул к соседней избе. Дверь была приоткрыта.

Отбившись от нескольких мертвяков, они побежали к дому. По дороге откуда-то сбоку кинулся мертвый ребенок, обхватывая ноги, и чуть не повалил Князя, лязгая зубами, но Горшок наподдал твари ботинком по голове. Глядя, как проминается черепушка, хотелось заорать от ужаса, но Князь почему-то не закричал. Отодрал от себя мертвяка и нырнул в спасительную темень дома. Пока Горшок прилаживал свою доску, чтобы запереть дверь, Князь облазил комнаты, пахшие плесенью — но не разложением. Первым делом стоило обшарить дом, чтобы убедиться, что в соседней комнате не притаилась мертвая семейка, но Горшок, как всегда, не думал наперед. Князь осматривался. На столе еще лежал хлеб, обросший какой-то пушистой зеленоватой дрянью, на печке стоял котелок с каким-то забродившим варевом, как будто никто не ожидал, что сюда придут мертвецы… Князь проверил подпол и только потом вернулся к Горшку.

Несмотря на то, что дом был тихим, с улицы пахло жутко, невыносимо едко. Запахи разложения и смерти душили, хотелось блевать, но Князь мрачно сплюнул и навалился на стол, передвигая его к двери. Им повезло: дом оказался более-менее крепким, наверно, тут жил какой-то зажиточный крестьянин. Может быть, целый староста…

Привалившись к стене, Князь оглянулся на растрепанного Горшка, чувствуя, что скалится в безумной счастливой улыбке. Он почти успел поверить, что один остался. Тогда, может, и не жалко, что загрызут.

— С-сука, да я их! — свирепо шипел Горшок, вертясь на месте. Глаза у него были темные, как мрачные пещеры, то ли испуганные, то ли яростные. — Лютню жалко, пиздец! Разъебал ее об голову одного из этих… этих… что это, а? Живые, но, сука, как неживые!

— Я-то откуда знаю… Не цапнули? — тревожно спросил Князь, обшаривая друга взглядом. Он был перемазан в крови и щепках, но Князь, снесший пару голов по дороге, выглядел, должно быть, еще хуже.

— Да не, вроде нет… Думаешь, они заразные какие? Тоже мертвяком стану?

— Да у них пасти загнившие уже, а там трупный яд. Тяпнут — помрешь потом от заразы. Видел эти зубы?

— Видел. Побольше моих будет, — осклабился Горшок.

И сгреб Князя в медвежьи объятия. Тот обычно не любил, когда его лапают, но в этот раз позволил — украдкой проверил, не задели ли друга, но кровь, неаккуратными пятнами пачкающая любимую полосатую рубашку, была не его, холодной и вязкой. Князь обреченно закрыл глаза, пальцы чуть не выпустили топор, который он все еще сжимал до омертвения руки. Где-то снаружи ревели покойники и слабо бились в запертые двери.

— Ну что, Княже, как выбираться будем? — задушенным шепотом спросил Горшок. — У меня мыслей нет, на тебя вся надежда.

— Может, до утра пересидим? А там солнечный свет их подпалит?

— Расковыряют понемногу, — покачал головой Горшок. В дверь скреблись, срывая ногти. — Да и почем ты знаешь, что их рассвет остановит? Тут и петухов не осталось, блин, сожрали всех… Никто не прокричит. Надо самим как-то, ну. Жаль, нет ружья…

Позади река, впереди старый погост, а там гробовщик-некромант, и кто его знает, сколько он с кладбища поднимет, может, и скелетов на них поведет. Князь рассеянно обтер топор о штаны, размышляя, повалятся ли мертвяки, если их кукловоду башку отрубить с концами. Должны бы, да только цена ошибки слишком высока… А к гробовщику — попробуй подберись.

— Слышишь? — вдруг встрепенулся Горшок, наклонив голову. — Там вроде ребенок плачет. На заднем дворе.

— Куда!.. — Князь ухватил его за затрещавший воротник рубахи, дернул назад. — Нам бы самим тут выжить!

— Ну ребенок же…

— Конечно, ты же у нас известный любитель детей, Мих, — проворчал Князь. — Один ребенок мне только что чуть ноги не отгрыз!

Но Горшок так серьезно и укоризненно на него уставился, что совестно стало — он тоже прислушался.

Лучше бы не пытался. Так-то можно сделать вид, что почудилось, что старая дверь на петлях скрипит или какой недобитый мертвяк скулит, мало ли, какие они там звуки издавать могут. Но это точно были приглушенные детские всхлипывания. Так не поймешь, но вроде голосок тонкий совсем — девочка, значит. Князь сам тихо застонал, уткнувшись лбом в старые доски заколоченного окна.

Горшок черным ходом выбрался из дома первым, крадучись добрался до старого колодца, сначала внутрь заглянул, а потом догадался под крышу голову задрать. Показалось, он тащит озлобленного кота, который норовит ему морду расцарапать, но это оказалась растрепанная девчонка лет семи — русые волосы, темные глазищи на худом голодном личике, грязное платье.

— Тихо ты, мы живые, — предупредил Князь, когда девочку поставили на землю. Горшок держался за надкушенное ухо и оскорбленно смотрел на мелкую — похоже, успел сто раз пожалеть, что решил заделаться в спасители детей. — Ты тут как? — глупо спросил Князь.

— Как мертвые проснулись, меня батька в погреб запихнул, — хлюпнула носом она. — Тихо стало, я выглянула… А они все такие. Сожрать хотят. Стра-ашно.

— Не ной, — одернул ее Князь, стараясь изобразить серьезного взрослого, хотя самому тоже хотелось завыть от отчаяния. — Что нам делать-то с тобой…

— В охапку и драпать, — предложил Горшок. — Не догонят, падаль.

— Ага, только ты забываешь, что мертвые не устают. Это тебе не городничего люди, эти не отстанут, если им некромант прикажет. А вот мы свалимся… Лошадей тут у вас нет? — безнадежно уточнил Князь. — Ну хоть самую задохлую бы…

— Не-ет, лошадь дядину первую съели… и коров… — выдавила девочка.

Она готова была разрыдаться, ей только повод дай. Нервно оглянувшись, Князь поспешил увести девочку в дом, где под защитой крепких стен он чувствовал себя куда защищеннее. Девчонка тоже успокоилась, опасливо оглядываясь, словно боялась, что родной дом ее убьет.

— Как тебя звать? — стараясь располагающе улыбаться, спросил Князь.

— Ивкой.

Это было правильно — не называть первым встречным свое истинное имя, использовав которое, какой-нибудь чародей мог ей повелевать. Они тоже представились — девчонка сурово кивнула, даже не похихикала над прозвищем Михи, как дети обычно шушукались и смеялись, с интересом рассматривая музыканта. Детские смешки и беззубые улыбки (не обязательно детские) казались теперь чем-то далеким — в этой мертвой деревне.

— А почему Ивка? — уточнил Князь, пытаясь отвлечь ребенка.

— Мамка моя на иве повесилась… Давно еще, я не помню, но люди говорят… говорили, — честно сказала девочка, хлюпнув носом.

Лучше бы не уточнял.

Князь наблюдал, как Горшок мечется по дому, чуть не натыкаясь на стены. Со стороны могло показаться, что в голове у того рождается какой-то план, но на самом деле великолепные задумки Горшка обычно сводились к тому, чтобы кинуться на врага и попытаться убить его быстрее, чем он тебя, используя все подручные средства. В доме он нашел длинный тесак, которым задумчиво размахивал перед собой.

— Серебро бы… Я слышал, от нежити хорошо помогает, — вслух размышлял Князь.

— Серебро! — отрывисто рассмеялся Горшок. — Скажи еще, золото! Откуда ж оно тут?

Обойдя комнату, Князь заметил, что красный угол тут совсем разорен: ни креста, ни простеньких иконок-картинок, какими торгуют проезжие рисовальщики. Но, видно, сумасшедший гробовщик избавился от всего святого.

— А церкви у вас нет?

— Не-ет, давно уж поп помер, — отозвалась Ивка, прибившаяся к стенке. — А церкви у нас не было никогда, строили-строили, да никак не смогли. Мешалось чего-то. А вы кто сами будете?

— Музыканты мы. Заезжие, — важно ответствовал Горшок. — Я, правда, лютню об башку чью-то расхерачил, а гриф в глотку запихал, так что тебе придется нам, это самое, на слово поверить.

— Не ругайся при мелкой, — откликнулся Князь, который перебрался поближе к закрытому досками окну, чтобы в щель понаблюдать за столпившимися у дома мертвецами. Те больше не пытались прорваться в запертые двери, как будто собирались взять измором.

Приглядевшись, Князь заметил, что Ивка трясется от холода, и отдал ей куртку. Пробормотав слова благодарности, девчонка глянула исподлобья, точно не верила, что кто-то может просто поделиться одеждой по доброте душевной. Взгляд ее остановился на разукрашенной рубахе — лицо девочки сделалось как будто испуганным. Наверное, перепачканные в мертвой крови, рисунки и правда вселяли ужас. Князь осторожно утер лицо рукавом.

— Княже у нас маляр, художник! Сам расписывал! — заметив ее интерес, с плохо скрываемой гордостью поделился Горшок.

— Спасибо, конечно, но не время тут про мои увлечения трепаться, — шугнул его Князь. — Я думаю, нам надо разделиться и добраться до деда. Нет, не спорь, слушай сначала! Кто-то один отвлечет мертвяков, а другой на гробовщика нападет, пока его дохлая охрана занята. Можем палочки вытянуть…

— Не надо, — мрачно остановил его Горшок. — Я пойду отвлекать.

Обычно это превратилось бы в их очередную перебранку — их было много, но ни одна не способна была их по-настоящему рассорить. Поэтому, натолкнувшись на вдруг серьезный взгляд, какой-то незнакомый, Князь растерялся — и упустил момент, в который мог бы его остановить. А решать надо было быстро, потому что мертвяки снова начали долбиться в дверь, сотрясая прислоненный стол.

— Ну что, пойдем, — криво ухмыльнулся Горшок, сел под окном рядом. — Ты главное не оборачивайся, понимаешь? Иначе никто не выберется.

— Дурак ты, — устало проворчал Князь. — Как будто я могу тебя так запросто бросить.

Уж точно — не Горшка, которого он с самого детства знает. Вместе росли, вместе дурью маялись, как всегда отец выражался, мечтали и складывали песни, и вместе из дома сбежали, как только впереди у Князя замаячила взрослая ответственная жизнь. Бродить по свету и собирать байки ему всегда нравилось больше, чем чьими-то жизнями повелевать по праву благородной крови… Только байки больно жуткие и опасные оказались.

— Прости меня, если что не так, — вдруг попросил Горшок. — Ты прав: зря я на того городничего полез. Сейчас ехали бы дальше по тракту, а не сгинули бы в ебенях, с-сука. Где о нас даже не узнает никто…

— Ничего, прорвемся, — сказал Князь с уверенностью, которой не ощущал. Нужно было успокоить, у них всегда так: если друг расклеился, то ты не сдавайся и тащи его дальше. Только настолько худо раньше ни разу не было. — И ты меня прости. Надо было с тобой эти частушки петь, хоть не жалко бы помирать было бы. Ты же знаешь, что делать? — спросил Князь у Горшка, который, казалось, был на грани истерики. Движения дерганые, а лицо такое спокойное, спокойнее, чем у мертвых.

— Да, — кивнул он и, поднявшись на ноги, пошел к двери. Князь слышал, как он бормотал себе под нос: — Я должен. То есть — мы должны выжить, понимаешь?

***

Они с Ивкой выбрались через черный ход и полезли через забор. Девчонку пришлось подсадить, но она не жаловалась, следовала за Князем, как маленькая тень, сжавшись, как мышка. Им пришлось прокрасться разоренными истоптанными огородами: мертвецам не нужна была еда, они топали без разбору. Под ногами что-то хлюпало — будто бы кровью. Краем глаза Князь заметил обглоданное тело коровы, привалившееся к худому забору — все мясо содрали, остались одни кости, остов.

О том, почему Ивка отправилась именно с Князем, споров не было: наверное, Горшок сам понимал, что ему никто в здравом уме испуганного усталого ребенка не доверит. Тем более — когда вокруг бродят мертвецы. Но Князю все равно как-то странно было, боязно. Ответственность такая… а у него только топор. Защитник тут выискался.

Думать о том, что можно все за одну ночь потерять, было страшно и как-то больно — неприятно, будто старость раньше времени пришла и сердце прижала костлявой ладонью. Ночь тянулась долго, мучительно. Словно и не было никакой надежды, что выглянет солнце и теплыми лучами развеет черное колдовство над деревней. Но к тому времени они все будут уже мертвы.

Вот Горшка, наверно, и могила не исправит, он придурок самонадеянный, но все равно, как Князь представлял его одним из покачивающихся упырей с облезлой кожей на роже и хищным оскалом, дурно становилось. Тут на них с Ивкой вывалился из-за дома мертвяк, вытянувший руки, от которых остались одни острые кости. Кости оказались хрупкими — удар топором лишил тварь когтей, которые вот-вот — и вцепились бы в шею Князя. Кости отвратительно хрустели. Оглянувшись, Князь увидел, что Ивка затаилась под кустом ракитника на обочине. Следующий удар топором соскользнул по груди.

Мертвяк замер на месте, затем медленно опустился на колени и повалился на бок. На его груди зияла большая рана, и из нее текла кровь. А потом он вдруг встал на четвереньки и резво пополз к Ивке. Князь кинулся на помощь, отдергивая от нее тварь, вцепился в ветхую рубаху. У мертвяка были красные воспаленные глаза. Не в силах произнести ни слова, он лишь открывал и закрывал рот. Словно рыба, выброшенная на берег. Рубануть по шее было милосердием.

— Сзади! — пискнула Ивка. Мертвецы выбрались на дорогу, толпой шли к ним, озаренные лунным светом. Князю даже смотреть не хотелось на эти обезображенные лица, обгрызенные, хищные.

— Эй, черти драные, а на меня слабо?! — раздался крик Горшка откуда-то с другой стороны.

С тем, чтобы отвлекать внимание, он справлялся отлично. Горшок всегда был невыносимо шумным и немного дурным, поэтому сейчас Князь только призрачно улыбался, слыша грохот, лихой свист и разудалые крики. Мертвецы некоторое время потоптались на месте, словно сами не верили, что кто-то может добровольно их позвать.

Потом один из них, самый крупный, с проломленным черепом, по-хозяйски отпхинул в сторону Князя и направился туда, откуда раздавался громкий голос Горшка. Остальные мертвецы двинулись следом, как за пастухом. Двое из них были почти разложившимися, но зато с окровавленными ножами в руках.

Это было не очень опасно, они слишком медлительны, чтобы атаковать одновременно. Но все же, глядя вслед мертвецам, Князь чувствовал себя чуть ли не предателем, оставившим друга. Ему нужно было довериться — вот и все. И они с Ивкой полезли дальше, пригибаясь к земле.

Гробовщик бродил по кладбищу. Безумие мучило его, он разговаривал с собой, все бормотал себе под нос, словно спорил с кем-то. С дьяволом или с голосами в своей голове?.. Князь приник к ограде, затаился. Гробовщику не было до него никакого дела — пока он его не заметил. Вот он остановился возле свежей могилы и долго смотрел на нее. Потом повернулся в сторону гроба, в котором лежал кто-то — неживой, совсем неподвижный, не то что его ручные мертвяки. И вдруг гробовщик закричал, завыл дурным голосом, словно проклиная глухие темные небеса.

«Может, не заметит? — в отчаянии подумал Князь. — А я к нему подкрадусь и по голове топором, и все счастливы…» Он подался вперед, но ветка, зацепившись за рубаху, зашумела, затрещала, и гробовщик обернулся к нему, глядя безумными глазами навыкате. Князь замер — Ивка и вовсе распласталась по каменной ограде, как ящерка, как будто рассчитывала, что цвет поменяет и сольется.

Бессмысленное бормотание гробовщика теперь звучало как заклинание, Князь даже уловил рифмованные строки и захотел рассмеяться: надо же, тоже стихоплет нашелся! Из темноты вылезали мертвецы — согнутые, унылые фигуры, которые спотыкались, глядя бессмысленными пустыми глазами. И только одна из них, самая молодая девушка, в рваном платье и с торчащими в разные стороны волосами, что-то зарычала и бросилась на него, будто Князь был ее заклятым врагом.

— Что, по-честному не умеешь драться? — мрачно спросил Князь и ударил мертвячку по голове. Та упала, как подкошенная, и Князь с трудом удержался, чтобы не пнуть ее ногой. В горле клокотала необъяснимая злоба.

Пока остальные мертвецы не добрались до него, он кинулся прямиком к гробовщику, надеясь достать его топором по лицу до того, как старик закончит заклинание. Неожиданно сильный ветер ударил Князя по лицу, отшвырнул в сторону, а когда он, мотая головой, поднялся, то в онемении увидел, что гробовщик оторвался от земли и завис. Порывы ветра развевали черные одежды. Тихий шепот на латыни был уже везде, залезал в уши, копошился там, как насекомые. На мгновение Князю показалось, что старик завладел не только волей мертвых, но и его — и он теперь тоже его слепое орудие, но потом бешеный визг Ивки разорвал тишину.

Девчонка отважно кинулась на мертвяка, который почти схватил Князя за плечо; царапаясь и истошно вопя, девчонка сразу привела его в чувство. Увернувшись от следующего покойника, Князь примерился и швырнул топор в зависшего над кладбищем гробовщика.

Он никогда не был хорошим бойцом, в этом Князь признавался честно. Да и с удачей у него было неважно, иначе не оказался бы он в этой деревне глухой ночью. Топор промазал — ударил по ключице, рубанул кость, хлынула кровь, и гробовщик навзничь упал на сырую землю, словно потерял в полете равновесие. Но он был жив — и, приподнявшись на локте, прокаркал что-то, указывая на Князя.

Почувствовав удар, он попытался отбиться, вывернуться, но накинувшихся на него мертвяков было слишком много, они облепили его, кто-то вцепился в ноги, и в глазах почернело от боли… Князь барахтался, размахивая руками, пытаясь спихнуть с себя тяжелых тварей. Нос забивал смрад мертвечины. В голову словно вбили гвоздь, а к горлу подкатилась тошнота. Поняв, что не сможет вырваться, Князь зажмурился, но тут же открыл глаза, потому что ему показалось, что умирать так будет трусостью. Мертвецы продолжали давить на него. Он пытался кричать, но крик застрял где-то в горле, превратившись в хрип. Не сразу он понял, что они не двигаются, словно собираются похоронить его под собой…

— Князь, еб твою мать! — раздался откуда-то сверху знакомый голос — явно паникующий. — Слышь, мелочь, помогай тащить! Эй, Князь, ты меня слышишь хоть?

— Слышу, — проскрипел он, почувствовав, что невыносимая тяжесть пропала. — Ты и мертвого достанешь.

Он лежал на разворошенной земле, жадно вдыхая прохладный ночной воздух — ну и что, что здесь пахло гнилью и тлением. Зато Князь все еще дышал, а над ним стоял Горшок с сияющими, как звезды, глазищами и исцарапанным лицом. Ему явно не терпелось рассказать о том, как он удирал от мертвецов по всей деревне.

— Ты тоже охуенно отвлекаешь, — поддержал его Горшок, и Князь, скривившись, понял, что болтал вслух — мысли не удерживались в отбитой голове. — Я деда зарубил, они сразу попадали, как ты и говорил!

— Нога! — вдруг вспомнил Князь, наконец-то поняв, почему его отвлекает пульсирующая боль. — Блядь, нога… Я ж теперь ходить не смогу, да? А как мы будем…

Горшок присел рядом, прищурился, едва разбирая в темноте. Смотреть на ногу самому не хотелось — Князю казалось, что, когда он увидит вырванный шмат мяса, обнаженные торчащие кости или что бы там ни было, он завизжит, как Ивка, и сразу отрубится. Одно дело, когда на тебя бредут, собираясь загрызть, восставшие покойники, но совсем другое — увидеть такое на себе. Глаза жгло от слез обиды.

Не обращая никакого внимания на его терзания, Горшок осторожно ощупал ногу, задумался, а потом резко дернул. Князь взвыл, забившись. Глаза заслепило от боли, он рухнул на бок, чуть не катаясь по земле.

— Вывихнул, всего-то, блин, а меня уже перепугал, — проворчал Горшок. — Похромаешь чутка и пройдет обязательно. До свадьбы — точно!

— А на ком дядя Князь будет жениться? — влезла притихшая Ивка.

— Будешь плохо вести — на тебе! — рявкнул Горшок.

Кажется, замужество ее пугало больше покойников.

Князь все еще не верил, что отделался синяками да царапинами: попытался встать, слабо ругаясь и взмахивая руками. Боль можно было перетерпеть — особенно если сжать зубы и опереться на сунувшегося к нему Горшка, бережно подхватившего друга.

— Тебе бы еще полежать и отдохнуть…

— Ага, на кладбищенской земле! А ты бы меня сразу в ней и схоронил, чтоб далеко не отходить!

Он прохромал вперед, наполовину волочась на друге, который тихо сносил то, как Князь от боли в лодыжке дергается. К телу гробовщика приближаться не хотелось, но он подошел к таинственному гробу, коснулся крышки — осторожно, точно на пробу. Но его не ударило молнией, мертвецы не встали снова и не отправились мстить. Горшок был не из тех, кто станет отговаривать от безумных затей — его глаза аж горели от любопытства. Вздохнув, Князь толкнул крышку.

В гробу лежала женщина — не особо молодая, не очень-то красивая, в старом ситцевом платье, просто обычная, каких множество в тихих деревнях где-нибудь в глуши. Она выглядела так, будто только прилегла заснуть, ее лица не коснулось тление. От гроба пахло ромашкой и вербеной. Руки были сложены на груди, и на пальце Князь заметил сияющее кольцо.

Ненадолго он застыл, по-своему завороженный этой картиной.

— У него была сила поднимать мертвецов, но только ее он не смог вернуть, — прошептал он. Злые силы, наделяющие темными чарами, знали, что такое насмешки судьбы — неудивительно, что гробовщик сошел с ума. — У тебя есть где записать? — дернулся Князь, дико поглядев на Горшка. — А то забуду, ну строчки такие хорошие!

— Только кровищей на лобешнике твоем. Потом. Пойдем-ка отсюда, а? Пока эта тоже не встала…

Это немного отрезвило: нужно было выбираться из деревни, раз теперь никакие мертвяки не могли их задержать. Князь с тревогой оглянулся по сторонам, разыскивая девчонку. Последний раз он видел ее рядом, когда та помогала Горшку спихивать с него одревеневшие мертвые тела.

Ивка наклонилась над одним из мертвецов, утерла слезы как-то зло, даже сердито, стащила со своей тонкой шеи шнурок с деревянным крестиком и положила на грудь наконец-то упокоившегося мужчины. Может быть, в прошлом у них с девочкой можно было рассмотреть общие черты, но сейчас Князь не видел ничего, кроме голодной гримасы мертвяка, навечно застывшей на лице. Он отвернулся, чтобы оставить девочку со своим горем.

— Ну и ничего, я тоже сирота, но вырос же нормальным, — ворчал себе под нос Горшок, косясь на Ивку. Может, хотел подойти и успокоить, но сам себя останавливал: не умел он утешать. Да его Князь не за то и ценил.

Криво улыбаясь, он смотрел на зарождающийся рассвет.

— Зато какая история для песни! — довольно заметил Горшок.

— Про трагичную любовь, — поддакнул Князь. — Прямо баллада. Он хотел вернуть ее любой ценой, но она оказалась неподвластна темным силам, потому что таила в себе свет.

Горшок аж скривился:

— Да ну тебя! Любовь, блин!.. А я считаю, надо песню про мой махач с покойниками! Это ж такой шедевр получится, его в любой таверне орать будут, не то что твои… сопли! А вот про то, как я сначала лютней их, потом тесаком, ух-х! Может, меня еще героем прославят!

— Нам все равно никто не поверит.

— Особенно тебе, что ты мертвяков топором раскидывал, — осклабился Горшок.

Глухо рассмеявшись, Князь толкнул его в бок, Горшок сгреб его в грубом объятии, впиваясь под ребра, и Князь болезненно поморщился, чувствуя последствия падения со второго этажа, вдобавок к подвернутой ноге. Ему страшно хотелось спать, завалиться куда-нибудь и урвать себе несколько часов блаженного несуществования. Зато мучивший его по дороге голод будто бы прошел — всего-то надо было посмотреть на гниющие лица.

— Ладно, потом решим, что писать, — как будто бы пошел на попятную Горшок. — А теперь мы очень медленно потопаем дальше, да? Че там дальше?

— Залипье там! — откликнулась Ивка, подбегая к ним и семеня рядом. — Только идти далеко.

— Ничего, я по дороге спою, — довольно улыбнулся Горшок.

Князь тихо застонал.