— Так! — Лилия Павловна вошла в кабинет через пару минут после звонка, прерывая своим появлением шум всего класса. — Гордитесь собой, 9-й «В»! Вы одолели не только меня, но и директора! — все с интересом замерли, ожидая, что будет дальше. Лилия Павловна остановилась у доски и, неожиданно тепло улыбнувшись, так же тепло произнесла. — Будет вам выпускной вечер, как в американской школе!

Что тут началось! Класс зашумел пуще прежнего: девочки (в основном Катька с её подружками — это они начиная с нового года пихали записки с мольбами под дверь директору и прожужжали все уши Лилии Павловне) восторженно завизжали, парни одобрительно загудели, застучали ногами под партами и захлопали в ладоши.

Обрадовалась и Полина. Тоша поймал её светлый взгляд с первой парты и одобрительно улыбнулся в ответ. Правда, ему эта новость ничего приятного не сулила, ну да ладно, пусть хоть подруга порадуется.

Но Тоха был не единственным отщепенцем из класса — Рома и Бяша так же не разделяли веселья, но, как полагал Антон, по похожим причинам.

Бяше нравилась Поля, но он так и не решился к ней подойти, то ли из-за того, что у Ромки с ней ничего не сложилось, и Бяша таким странным образом выражал свою дружескую привязанность, то ли просто из-за неуверенности в себе.

А Ромка… С Ромкой у них как-то случился один разговор, который с тех пор, как заноза, торчал в Антохином сердце.

Произошёл он спустя полторы или две недели после выздоровления Ромы и его возвращения в школу. Катька тогда только-только разворачивала свою «секретную операцию». Услышав на улице у ворот внушения Смирновой другим пацанам из класса, чтобы они присоединялись и помогли «одолеть преподавательский произвол», он недовольно сплюнул и закурил:

— Вот дура! Хернёй какой-то страдает!

Антон посмотрел на него тогда с удивлением. Обычно Рома не был столь резок в отношении девушек.

— Почему?

— Почему дура? Мать такой родила! — усмехнулся он и воровато оглянулся по сторонам — не слышал ли кто из класса. Не то, чтобы Рому сильно волновало, что о нём говорят, но в последнее время он старался соблюдать в отношении учителей положенный пиетет, а подобное выражение могло подмочить его и без того неважную репутацию.

Антон улыбнулся, больше, чтобы поддержать его.

— Да нет. Почему ты считаешь её идею плохой?

Хотя чему было удивляться? Ромка в принципе не любил эти новые праздники: День святого Валентина за то, что тот постепенно оттягивал на себя внимание от его любимого Дня защитника Отечества, а Хэллоуин потому что «своей чертовщины хватает».

— А чё в ней хорошего? — выдохнул Ромка нервно. — Вон Бяша — один, как сыч. Ты один. Я тоже один. С кем нам идти?

Идея Смирновой в основном состояла как раз таки в том, чтобы разбиться на пары (а потом выбрать короля и королеву бала), тем самым обнародовав свои отношения. Почему она не могла это сделать одна — понятное дело. Какая мать захочет увидеть в потенциальных зятьях Бабурина? Вот Катька и тешилась мыслью о том, что если парочек будет много, строгая Лилия Павловна их «не заметит». С этой точки зрения идея была, действительно, глупая, если не сказать провальная. Но кем был Антон, чтобы её осуждать? У него самого с личной жизнью обстояло не лучше. Он ведь не мог прийти на выпускной с Ромкой под ручку. Хотя бы по той причине, что Рома с их встречи у него дома так и молчал. А с недавних пор замолчал и Антон. По крайней мере он принял такое решение.

Первые дни после выздоровления Ромы Тоха предпринимал попытки поговорить откровенно, но всякий раз натыкался на странный взгляд, словно бьющий ему под дых. И Антон замолкал и сдувался, не найдя слов, чтобы с ним объясниться. Он презирал себя из-за этого, считал себя трусом, ведь в остальное время Ромка как прежде общался и обращался с ним очень тепло, даже, казалось, теплее, чем раньше, но всё это резко заканчивалось, стоило Тохе подумать о разговоре. Ромка как кожей чувствовал и не давал своим взглядом ему рта раскрыть.

Промаявшись так с неделю, Антон решил подождать. Быть может, Рома решится поговорить с ним сам? Но всё оставалось по-прежнему. Они просто дружили и всё. Антон и о выпускном с Ромой заговорил лишь за одним — чтобы плавно его подвести к желанному разговору. Но, услышав последний Ромкин вопрос, растерялся и задумчиво повёл плечом.

— Неужели тебе никто не нравится? — сорвались с губ слова. Антон спохватился, но было поздно, сердце уже устремилось вверх, как ракета, того и гляди вырвется на свободу, а щёки предательски обожгло. Он отвернулся.

— Да кто тут понравиться может, в этой дыре? — сплюнул Ромка себе под ноги и затянулся снова.

— Тебе раньше Морозова нравилась… — собственный голос Антону казался глухим, и он удивился, когда Ромка вообще ответил:

— Полинка? — вопрос прозвучал рассеянно, словно не Рома несколько лет назад мечтал охмурить одноклассницу. — Она хорошая, да. Красивая. Талантливая. Очень умная. — Каждый лестный эпитет в адрес подруги словно пристукивал Тоху невидимым кулаком по макушке, твердя: «Она, а не ты, она, а не ты». — Но мы с ней такие разные. Я не представляю, о чём с ней разговаривать. Она как с другой планеты. Мне с ней как-то сложно и тяжело. Не то что с тобой, — и Рома тепло усмехнулся.

Тоха открыл рот, чтобы вобрать хоть немного воздуха, но от волнения горло свело почти болезненным спазмом.

— С тобой так легко говорить о чём-то. Я что угодно могу тебе рассказать, и буду уверен, что ты надо мной не заржёшь, как Бяша. С тобой вообще очень легко.

Тоха тогда посмотрел на него и пожалел очень сильно, что вокруг была просто толпища народу — школьники, учителя, родители. Вот бы их ветром куда-нибудь сдуло! Он бы тогда Ромку обнял и поцеловал. Но сделать это у всех на глазах…

— Но мы же не можем прийти на выпускной вместе, — произнёс он тогда, мечтая услышать в ответ: «А кто нам с тобой помешает?». — Представляешь, какие у всех будут лица? — «Остановись! Замолчи!» — кричал ему внутренний голос, но Тоха не мог ничего поделать, его просто распирало. Ему казалось, что если он ничего не скажет — будет ещё хуже, что Роме необходим хоть какой-то ответ, и ничего лучше, чем перевести всё в шутку, ему почему-то в голову не пришло.

Ромка тогда посмотрел на него с такой теплотой, что Антон чуть не взвизгнул от боли, а потом опустил глаза и, затянувшись поглубже, ответил с усмешкой на выдохе:

— Да уж, рожи у них были бы те ещё!

Что-то тогда в голосе Ромы Антону показалось странным, болезненным, он даже спросить хотел, не случилось ли у него что, но уединение их (если его таковым можно было назвать) прервали Бяша и Оля, и они разошлись тогда в разные стороны.

С тех пор ни один, ни другой не касались больше ни темы выпускного, ни темы личных симпатий. Они не то чтобы избегали их, просто так получалось, и их обоих, судя по настроению и отношению друг к другу, это более чем устраивало.

К слову об отношениях. Антону порой казалось, что они с Ромой после всех этих странных ситуаций и задушевных бесед начали понимать друг друга без слов. Они иногда переглядывались и Антон читал друга, как раскрытую книгу — у Ромки все чувства были наружу. Любые радости и печали торчали, как нитки из старой куклы, так и хотелось порой подойти и заправить обратно, чтобы никто другой не заметил. Но Ромке было на это плевать. А ещё он порой смотрел на Антона так, что в душе всё сворачивалось. И молчал. Антон даже несколько раз спросил у него взглядом: ты, мол, чего? А Ромка тогда чуть заметно ему улыбался, качал головой — ничего — и отворачивался. Или, если он в этот момент лежал головой на парте, просто закрывал глаза, оставляя Антона с его подозрениями и мыслями в одиночестве.

В какой-то момент Тоха понял, что ждать дальше смысла нет. Скорее всего, ему показалось. Или Рома взаправду хотел признаться ему, но в последний момент передумал или, что хуже всего, смалодушничал. Антон не хотел знать об этом наверняка, ему нравилось думать, что Ромка из них всех самый смелый и самоуверенный, хотя он и сам знал прекрасно, что это не так. Поэтому Тоха смирился со своим положением «близкого друга с особенным отношением», как он сам для себя это называл, и попробовал просто жить дальше. Просто не думать каждые десять минут о том, что у них происходит. Просто забить. И у него даже начало получаться. В таком режиме он прожил с конца января до почти середины мая. Но вот пришла Лилия Павловна и всё осложнила. Однако самая большая сложность была ещё впереди. Она настигла Антона в лице одноклассницы — Поли Морозовой.

— Тоша! Наконец-то я тебя нашла, — улыбнулась она, стоило ему выйти из туалета.

— А зачем ты меня искала? — натянул он улыбку, прекрасно поняв всё и без её слов.

— Ты ведь пойдёшь со мной на выпускной? — без лишних жеманства и церемоний спросила она.

Поля всегда уделяла ему достаточно много внимания, но раньше Антона это так сильно не тяготило. Он не любил изображать, что ему что-то нравится, если это было не так. Притворство ему всегда удавалось плохо. Вот и сейчас, улыбнувшись, он, словно в зеркале, в выражении лица Полины увидел, насколько фальшиво выглядела его попытка быть вежливым. Антон тяжело вздохнул и отвёл глаза.

— Послушай. Я бы с радостью, если бы на тебя не было других претендентов.

Глаза у Полины удивлённо округлились.

— Ты знаешь кого-то, кому я нравлюсь?

— Я ничего тебе не скажу. Я не хочу лезть в чужие взаимоотношения.

Перемена заканчивалась, и Антон поспешил в кабинет. Полина пошла рядом с ним.

— Может, тогда ты скажешь ему, чтобы он перестал стесняться и подошёл ко мне?

— Я-то могу, но не уверен, что это что-то изменит.

— Антон! — Полина неожиданно крепко схватила его за локоть и остановила. Лицо её было рассерженным и оскорблённым. — Знаешь, мне наплевать на кого-то там, если у него кишка тонка со мной поговорить. Но мне не наплевать на то, что все девчонки в классе уже нашли себе кавалера на выпускной, а я осталась одна, как дура.

Задетая гордость — весомый аргумент. Антон её прекрасно понимал, и с радостью согласился бы сразу, если бы только не ждал своего кавалера.

— Давай так, — смирившись с тем, что от него просто так не отстанут, заговорил он. — Я тебе прямо сейчас точно сказать не могу. Но я обещаю, что к выпускному у тебя будет хотя бы один кавалер, идёт?

— И что ты для этого сделаешь?

— Поговорю кое с кем.

— Ты же сказал только что…

— Поля. Больше никаких вопросов.

В этот момент задребезжал звонок. Антон выставил вверх указательный палец, обращая внимание на конец перемены, на что Полина утомлённо закатила глаза, но всё-таки согласилась с тем, что лучше им спрятаться в кабинете, пока кто-нибудь из учителей не начал отчитывать их.

По классу летали записки, народ галдел, в воздухе чувствовалось напряжение. Тохе от этого стало немного не по себе и он нашёл взглядом глаза Ромки, чтобы, вцепившись в них, как в спасательный круг, сделать ещё один глоток воздуха. Он знал, что Рома его поймёт. Им просто необходимо было ещё раз поговорить, чтобы расставить все точки над «i», и Ромка взглядом пообещал ему, что разговор состоится.

Середина мая выдалась сухой и жаркой: Пятифан давно ходил в кедах, Антон щеголял в новеньких кроссовках. Трава вдоль пыльной грунтовой дороги ещё не достала до пояса и рукам было нечего делать, поэтому Тоха засунул их поглубже в карманы ветровки, чтобы не видеть и не показывать, насколько сильно они дрожат.

Они добрели до железнодорожной станции и сели в тени спиной к зданию на скамейке. Их ветка была побочной, и поезда здесь ходили редко — раз или два в неделю. Местные больше привыкли пользоваться автобусом или, кому посчастливилось, личным автомобилем, поэтому станция с виду казалась заброшенной. Здесь очень редко встречались люди. А Тохе всегда больше асфальта нравились бесконечные рельсы, уходящие за горизонт, в которых, как в чистых ручьях, отражалось небо, и длинные гудящие провода над ними.

Ветер гонял по платформе пыль и бычки, по шпалам чинно гуляли трясогузки и воробьи, в воздухе плыл аромат цветения, и от него внутри просыпалось что-то невыносимо прекрасное и живое.

Рома достал сигареты, бросил на Тоху взгляд и закурил. В последнее время они всё чаще молчали. Зачем, если им и взглядов достаточно?

— Мамка моя скоро замуж выходит, — услышал вдруг Тоха и почти без удивления уточнил:

— За Егора?

— Конечно, блядь, за кого же ещё, — выдохнул Пятифан. Видимо, он не сильно рад был такому решению, но от него ничего не зависело.

Антон помолчал, прислушиваясь к эмоциям. Горько.

— Ты собираешься с ними?

Егор жил в ближайшем к их посёлку городе — не весть бог какая даль, вместо пятнадцати минут прогулочным шагом сорок пять минут на автобусе, но до него ещё надо дойти, купить билет и дождаться рейса, а если на несколько дней приезжать, то и вещи какие-то прихватить, короче, целое путешествие…

— Получается, так. Теперь я точно от путяги не отмажусь, — засмеялся он как-то натужно. — Ни шагу назад.

— У него там квартира?

— У него там двухэтажный дом. Он мне уже комнату выделил, подальше от их спальни. Я попросил.

— Ну так это же здорово! — Тоха был искренен в своей радости, но предстоящее расставание ранило сердце не переставая. Свидятся ли они теперь и когда? Или Ромка уедет и тут же забудет о нём? — Не придётся в общаге жить.

Рома молча кивнул, соглашаясь.

Тоха крепился изо всех сил, улыбаясь, а в носу всё равно щипало. Вроде уже и привык к мысли, что Ромка уедет, о поступлении он давно говорил, а всё равно на душе было гадко.

— Но я буду приезжать на выходные, ты не думай! — заверил Ромка. — А на каникулах вы от меня не отделаетесь!

— Угу, — кивнул ему Антон и, еле слышно вздохнув, отвернулся, чтобы скрыть крохотную слезинку. Пальцы сильнее сжали шершавое полотно скамейки. — Скажи, Ром, а ты уже знаешь, с кем хочешь пойти на выпускной?

— Знаю, — ответил он тут же, и уверенный голос заставил Тоху вернуть ему всё внимание.

Рома смотрел с теплотой и нежностью майского вечера, и с какой-то хитринкой, свойственной только ему. Взгляд вырезал на сердце что-то изящное, витиеватое. У Антона перехватило дыхание.

«Ну почему он не мой? — подумал капризно он. — Почему он не скажет, что любит меня и не останется рядом?»

— Это ведь не Полина? — голос его стал тихим, как шепот ветра в траве у обочины.

— Нет, — усмехнулся Ромка, всё так же глядя ему прямо в душу.

«Господи, ну зачем он так? От этого умереть же можно!» — взмолился Антон и из последних сил улыбнулся снова.

— Значит, ты не будешь против, если я её сопровожу?

Что-то со взглядом Ромки случилось. Он за одно мгновение из тёплого и открытого превратился в колючий и непроницаемый. Тоха буквально почувствовал холод кожей и осторожно поёжился, стоило Ромке отвести взгляд.

С ломаной усмешкой тот опустил лицо и затянулся так глубоко, как обычно делал это, когда ему было очень паршиво. В душе завозилось сомнение.

— Ром. Всё в порядке? — Ромка в ответ не проронил ни звука. — Если она до сих пор тебе дорога, ты можешь и сам…

— Да иди ты со своей Морозовой куда хочешь, — выплюнул Пятифан голосом полным презрения и желчи. — Хоть под венец, хоть к чёрту в задницу!

— В чём дело? Я тебя чем-то обидел? — Антон теперь искренне не понимал, почему с ним так грубо себя ведут и говорят такие странные и обидные вещи. — Я с ней встречаться не собираюсь, честно! Она мне даже не нравится! — начал он было оправдываться и прикоснулся к Ромкиному запястью, о чём пожалел почти моментально.

Словно взрывной волной его откинуло к голубоватой обшарпанной стене здания, рука, до которой дотронулся Тоха, правая, перекрыла ему кислород, надавив предплечьем на горло, а в левой блеснуло лезвие.

Пятифан тяжело дышал в лицо. В глазах полыхала ярость.

— Больше никогда не смей ко мне прикасаться, понятно тебе?! — прорычал он, словно раненый зверь, стремящийся защитить свою жизнь.

Антон бился в панике, воздуха не хватало и это сильно мешало мыслительному процессу. Он дёргался, как червяк, хватался за Ромкину руку, царапал её, чтобы убрать, но тот лишь сильнее наваливался, так, что у Тохи глаза чуть не вылезли из орбит.

— Я спросил, тебе понятно? — каждое слово, вонзалось в мозг раскалённым гвоздём.

— Да, — прохрипел Антон из последних сил и тяжело задышал, когда Ромка убрал-таки руку.

На станции неожиданно показался кто-то ещё — он стоял далеко, Тоха не мог его разглядеть, да его и не трогало то, что их кто-то мог здесь увидеть. Его волновало куда больше, как человек, которого он так любит, который только что согревал его взглядом, кинулся на него с ножом. А самое главное — за что?

Пятифан спрятал нож и встал со скамейки, снова достал сигареты и закурил. Всё это время Антон молча за ним наблюдал, пытаясь найти хоть какой-то изъян. Ему пришла в голову безумная мысль: вдруг это не Ромка, а кто-то, кто им притворяется? А тот стоял спиной к нему и словно не чувствовал его взгляда, хотя Антон знал прекрасно, что это не так.

— Ты, Тоха, может, и ровный пацан, — произнёс Пятифан и высокомерной ленцой, выдыхая одну из последних затяжек. Именно так он всегда говорил с теми, кого собирался избить за что-то ему одному известное. Антон весь напрягся от этого тона, конечности мигом похолодели. — Но общаться и дальше нам лучше не сто́ит. Всё-таки эти твои замашки пидорские у меня уже вот где, — он чиркнул большим пальцем по своему горлу. А у Тохи все внутренности как тисками сдавило, того и гляди полопаются. — Иди со своей Морозовой на выпускной, женись на ней, она девка бойкая, может, и сладите.

Антон чуть не задохнулся от возмущения.

— А ты? — только и вырвалось у него.

— А чё я? — оскалился Пятифан своей фирменной ухмылкой и, наконец, обернулся. — За меня не беспокойся, я себе лучше в разы найду. В городе знаешь сколько тёлочек сочных?

Антону захотелось умереть на месте, лишь бы больше не видеть, не слышать, не чувствовать ничего. Ещё десять, пятнадцать минут, полчаса назад у них всё было в порядке, он это знал, он чувствовал это каждой клеточкой тела, а теперь он был полностью разбит, повержен, он весь превратился в руины.

Но как из руин поднимаются города, Антон восстал со скамейки и, тяжело дыша, произнёс:

— Ну и мудак же ты!

Выплюнув эти слова, он развернулся и зашагал прочь со станции. Ромка его не кинулся догонять.

Он шёл, и слёзы катились по алым щекам, стекали с подбородка, застревали в оправе очков. Приходилось время от времени вытирать нос, а платка под рукой не имелось, и это его раздражало неимоверно. От соплей невозможно было дышать, и, добравшись до дома, он был совершенно без сил. Предков, к счастью, дома не оказалось. Зато была любопытная Оля, которая тут же расстроилась, увидев его зарёванным и икающим.

— Тоша! Что случилось?

— Ничего! — он сковырнул кроссовки и быстро прошёл на кухню — к ближайшей раковине.

Там он умылся и наконец-то высморкался, мечтая с такой же лёгкостью избавиться от ненавистных чувств к ненавистному Пятифану, и на недолгое время ему действительно стало легче. По крайней мере Оле он смог наплести, что переволновался из-за предстоящих экзаменов.

Но когда он закрылся в комнате и зарылся носом в подушку, чувства нахлынули с новой силой, сдавили горло и наступили за спину.

Антон не помнил, чтобы он хоть раз прежде вот так рыдал.

Это был самый худший день в его жизни.