Палитра наших чувств

Лето почти изжухло. Вдоль обочин тропинок лежали высохшие, искорёженные, будто ржавые, листья, а жара и не думала уходить. И вроде бы всё хорошо, каникулы же — гуляй, веселись, наедайся свободой досыта, а Антоха не мог, пребывая почти с середины июля в состоянии непроходящего напряжённого ожидания, неотвратимо перетекающего в глухую тоску.

Близился новый сентябрь, а с ним и новый учебный год, новые знания, новые цели… Только уже без Ромы поблизости. Антон понимал это разумом, даже принять постарался, но сердце верить в такое категорически не желало. Казалось, войдёт он в класс после линейки и снова встретится взглядом с сидящим на прежнем месте любимым Ромкой, с его глазами цвета болота, с задорной ямочкой на щеке от самой прекрасной в мире улыбки.

Антон был готов его встретить везде, куда бы ни шёл: он ждал Пятифана и на пришкольном участке, и за углом магазина, и на любой из дорог посёлка, у собственной двери каждое утро, и, конечно, у озера, куда он теперь приходил в одиночестве. Ещё перед выпускным они с Бяшей договорились ходить туда так, чтоб ненароком не пересечься, но не из ссоры какой-то, а потому, что друг его начал встречаться с Полинкой и не хотел смущать её лишний раз неловкими ситуациями. Да и Антон не горел желанием им мешать. А уж смотреть, как у них всё ладится, когда у него самого непонятно что, было и вовсе завидно. Правда, они иногда его всё-таки звали с собой — чисто по-дружески у костра посидеть да в озере искупаться, и тогда уж Петров себе не отказывал, потому как скучал по общению с друзьями, а читать дома книги, возиться с сестрой или на огороде ему давно уже осточертело.

Но сильнее всего Антон скучал по пропащему Пятифану. А тот всё не возвращался, хотя обещал, что приедет сразу же после вступительных. Антон бы махнул на всё и поехал сам, но у него не хватало духу двинуть без карты в совсем незнакомое место. Он знал, что язык до Киева доведёт, но заговаривать с незнакомцами без содрогания так и не научился, и как представлял себе, что заблудится и будет бродить по дворам в темноте — его жуть брала. А ещё иной раз сомнения одолевали, что Рома скучает хоть на десятую долю так же. Небось у него там с другая компания или девчонка, или пацан… От мысли об этом сердце ржавело, как листья, но спросить в лоб и убедиться в своей догадке Антон боялся. Да и как и когда, если единственный телефон так и остался напротив кухни у входной двери, и в каждый момент приватность их разговора могла быть нарушена.

Бяшка Антона всячески утешал и подбадривал, говорил, что Ромыч сейчас сильно занят и никак не может вырваться, что у него там по дому дела, что он типа в автошколу пошёл, но постоянно спрашивает о Тохе и передаёт приветы. Только отчего тогда сам Рома об это ни слова не говорил — не понятно.

Их редкие, раз в неделю примерно, беседы по телефону казались Антону странными и сухими. То есть Антон-то радовался, чуть не кричал, когда ему Ромка звонил, а тот отвечал ему тихо и неохотно, словно сквозь зубы слова цедил, и диалог получался от этого куцый и эмоционально непропорциональный, дурацкий в общем. Казалось бы, если ему так в тягость звонить — не звонил бы вовсе, но он всё равно продолжал и всё обещал, что скоро приедет. Да только когда это скоро наступит… Антон умаялся ждать.

А как Пятифан ворковал ему на ухо перед отъездом, когда они наедине у него остались! И «я тебя никогда не оставлю», и «звонить буду в день по несколько раз», и «ты тут веди себя хорошо, узнаю, что с кем-то шашни крутишь, приеду, обоих почикаю»… Чикальщик тоже нашёлся! Антон бы ему теперь много чего сказал, появись только Ромка у них на пороге! Он бы ему так шею намылил за все обещания несдержанные, за то, что надежду дал! Но как вспоминал руки, что обвивали и прижимали к горячей груди, и поцелуи, и прикосновения, которые, если не уследить, могли стать настолько бесстыдными, что потом лицо горело полдня — так сердце охватывали сладостная тоска и горькая тревога. А вдруг Пятифан там на самом деле кого-то себе нашёл, а сказать боится? Вдруг он Антона уже разлюбил?.. В эти моменты глаза начинало щипать от подступающих слёз. Но Антон запретил себе плакать. Он твёрдо решил, что не уронит больше по Пятифану ни единой слезинки. Хватит с него глупых слёз.

Однако когда уже первого сентября (в этом году торжественная линейка намечалась аж третьего, и у ребят в запасе осталась пара счастливых свободных деньков) он не от Бяши даже, а от Полины узнал, что Ромка приедет завтра, эти самые глупые слёзы едва не выстрелили из глаз, как в цирке у клоуна. Антон отвернулся и задержал невидящий взгляд на пересохшей за лето траве, пока она не смешалась в подобие полотна кисти импрессиониста.

— Ты чего? — Полина тронула за руку и потянулась, чтобы взглянуть в лицо, а у Антона дрогнули губы, он того и гляди был готов на плече у подруги разрыдаться от переживаний. Бяша его, как всегда в таком случае, выручил, вовремя появившись и перетянув всё внимание Морозовой на себя. Только когда она отпустила руку, Антон смог вздохнуть поглубже и медленно, очень тихо выдохнуть, чтобы голос не задрожал.

— Ребят, — всё равно как-то тихо, затравленно проговорил он. — Я тут вспомнил, м-меня… в общем мама просила убраться. Я должен идти.

— Ты же сказал, что свободен до вечера, — слегка озадачился Бяша, понятное дело, ему с Полинкой на пару было куда приятнее, но дружба по-прежнему являлась важным и значимым столпом, на котором держалась его нелёгкая жизнь (с матерью, кажется, стало хуже; Бяшка особо не распространялся, Антон догадался сам — по настроению да по царапинам на руках). — Я и картохи взял на троих.

Только теперь Антон вспомнил, что друг обещал угостить их сегодня фирменным блюдом. Странно, что Рому не стал дожидаться.

— Простите, — неохотно прошелестел Антон, он терпеть не мог извиняться, если вины за собой не чувствовал. — Не получится сегодня, — после этих слов он быстро развернулся и пошёл по направлению к дому, а в голове его крутилась единственная мысль, что завтра он Пятифана увидит и треснет ему прямо в глаз.

Но завтра настало, Рома на самом деле приехал, а в глаз его бить внезапно перехотелось. Антон и раньше-то с ним столкнуться всерьёз не рискнул бы, а теперь и подавно. За жалкие полтора месяца, что они были в разлуке, Рома заметно вытянулся и сделался шире в плечах. А уж каким красавцем казался он после мучений разлуки — смотреть было больно. И стрижку-то он сменил, и материться почти перестал, вдобавок приехал не в шортах или затасканных трениках, как по посёлку всегда шатался, а в брюках и белой рубашке (и не выпускных, а новых, с иголочки), всем своим видом показывая, что он теперь городской, а не сельский житель.

Жизнь, с его слов, у него теперь была сказочная: закорефанился с местными пацанами, мутки всякие с ними мутил, мать была Ромкой довольна, Егор так вообще на новый год обещал подарить компьютер. Ромка к себе в гости звал — Бяшу с Полиной. Антона вроде как тоже, но за компанию. Можно сказать, он вообще на него внимания не обращал, только когда за руку поздоровался, взгляд на него такой кинул, что тело всё вдоль прошило, как дерево молнией рассекает во время грозы, и такой же пожар начал внутри полыхать.

Антон понимал, что они не такие, как все, и любые проявления чувств могут стать для них фатальной ошибкой, но хоть бы к руке его Ромка нечаянно прикоснулся, хоть бы поближе к нему подошёл — ничего. Поэтому сам Антоха старался лишний раз голоса не подавать и не смотреть, хоть и хотелось ужасно, а стоило встретиться взглядами, Тоха глаза отводил и, не скрывая досады, поджимал губы.

Пятифану такое его поведение явно не нравилось — сделался сразу дерганный весь, оскалился, дымил, как тот паровоз, крутя в руке так и эдак огромную барсетку (больше напоминавшую Тохе, скорей, небольшой портфель), и на лице читалось, как объясниться желает, да толку-то? Не отходить же в сторонку от Полечки с Бяшей. Ещё не хватало в кустах среди улицы отношения выяснять. Курам на смех такие разборки. Вот и бродили с обеих сторон от счастливой парочки, как конвоиры какие. Или как идиоты. И день уходящий казался Антону пустым и тягостным, несмотря на долгожданную встречу.

Но ещё тяжелее стало, когда они к Ромке домой пришли и уселись с тортом, чипсами, бутерами и соком отпраздновать встречу, при этом ни Бяша, ни Пятифанов желания выпить чего покрепче не изъявили на удивление остальных. Рома сидел теперь жуть как близко, хоть и через Полинку. Чтобы не соприкоснуться ногами, Антон свои предусмотрительно спрятал под табуретку и молча жевал бутерброд, гипнотизируя взглядом то этикетку от торта, то сахарницу. А Пятифан всё рассказывал, как ему в новом доме живётся (про автошколу Антон ещё на прогулке наслушался), хвастался также и комнатой новой, которая нравилась «до охуения», обмолвился даже, что уже дважды в кино успел побывать. И снова Антону было обидно до слёз, прямо уйти захотелось. Чего он торчит, как дурак? Чего высиживает? Понятно же, что у Ромки кто-то ещё. Не один же он по киношкам шатается, ей-богу. И ведь хватает совести приезжать и лясы точить как ни в чём не бывало!

Тяжкие переживания его прервал Бяша, решивший курнуть на балконе и утащить под это дело с собой Полинку. Морозова поломалась немного и согласилась с деланной неохотой, когда Бяша поклялся, что на неё дыма не попадёт.

Тохе немного странно было на них смотреть. Он постоянно думал, как далеко Поля с Бяшей уже зашли? Что она чувствует, когда он берёт её за руку на людях или целует? Так же в груди распирает и сердце от страха сжимается или нет? Даже порою хотелось своими переживаниями поделиться, но это желание Тоха давил в себе яростно, как Пятифан обычно давил окурок. Не надо ей было знать ни о чём, да и он не хотел показывать ей своей слабости. Никому не хотел. И Ромке теперь подавно.

— Чего такой хмурый весь день? Не рад моему приезду? — спросил Пятифан его тут же, как только захлопнулась в комнате балконная дверь.

— А ты как думаешь? — подняв на него глаза, переспросил Антон.

От собственного голоса по спине побежали мурашки, таким холодным он показался ему в этот момент. Пятифан ощутимо напрягся и чуть сдвинул брови, взглядом впиваясь ему в глаза.

— Ты обещал вернуться сразу после экзаменов, — начал ему предъявлять Антон, хотя зарёкся ещё два часа назад, что не сделает этого. — А сам пропал, почти не звонил, о том, что приедешь, ни слова мне не сказал — всё в тайне. Как будто вычеркнул меня.

— Да ты чего, Тош? — перебил его Ромка, он выглядел и смотрел теперь, как бездомный щенок, найденный под дождём — так робко, умоляюще, что у Антона дыхание перехватило.

— А что ещё я должен думать? — выдавил он с трудом, понимая, что в этот самый момент простил ему всё-всё-всё, заранее и до последней буквы.

— Ну уж точно не эту херню! — Рома подсел к нему вплотную, заняв табуретку Полины, обнял и крепко прижал к себе. — Я так по тебе соскучился, просто смерть! — горячо зашептал ему в волосы, Антон вцепился в него в ответном порыве и задрожал от поднявшихся с самого дна души кипучих эмоций. — Всю дорогу представлял, как просто за руку возьму и буду в глаза смотреть, не переставая, прикинь? — Ромка уткнулся носом и губами в висок и поцеловал Антона в дужку очков. — Совсем я с тобой обабился, Тошка. Будешь меня такого любить? — спросил с улыбкой и робкой надеждой в голосе.

Он так тяжело дышал и говорил с ним так тихо, будто они одни на всём свете остались. Антон отстранился, серьёзно заглядывая в глаза. Какой же он всё-таки идиот. Вечно какой-то подвох в Ромке ищёт, а нет никакого подвоха — вот он весь, как на ладони, и нежности столько в глазах, что хоть в банки закатывай.

— Я тебя всякого буду, — шёпотом произнёс он и крепко прижался губами к Ромкиным, сладким от газировки, губам.

От поцелуя внутри всё ходуном заходило, и зашаталось, и заскрипело, как старый Антонов дом скрипел иногда под сильными порывами ветра. Но дом под любыми порывами мог устоять, а Тохины личные установки с запретами грозились рассыпаться прямо сегодня, в этот момент. А он ведь так боялся позволить больше — постоянно Ромку одёргивал и останавливал, благо, тот его сильно не торопил и относился всегда с пониманием, а если вдруг увлекался не в меру — даже порой извинялся, будто он этим Антона мог оскорбить или сделать больно. Но больно Антону ни в коем случае не было. Прикосновения хоть и обжигали — не оставляли следов, одни лишь приятные воспоминания, которыми Тоха, оставшись один на один с собой, пользовался по полной. Только за эти полтора месяца воспоминания так потускнели, что начался настоящий голод. Антону теперь было мало касаний через одежду, ему захотелось большего. Он едва не захныкал от удовольствия, когда Рома накрыл ладонью бедро и пальцами юркнул под шорты. Но в этот момент, как назло, грохнула дверь на балкон и засмеялась Полинка.

Ромка вскочил, как ошпаренный, и сразу полез в скрипучую полку в поисках чая, а Тоха, едва не споткнувшись о табуретку, промчался в ванную мимо испуганных Поли и Бяши и выкрутил кран.

Вода холодила лицо приятно, но недостаточно — Антону хотелось упасть в ледяную прорубь, чтобы остыть. Руки дрожали.

…А Ромкина была так близко! Совсем они оба с ума сошли! Нельзя же так — при посторонних! Хоть и друзья Бяша с Полей, а всё равно…

— Тоша. — Услышал он за спиной и чуть не подпрыгнул, тут же сорвал с крючка полотенце, утёрся и нацепил очки. Полина за ним наблюдала с большим интересом. Под взглядом её Антон себя чувствовал очень неловко. Больше того — ни Ромы, ни Бяши по близости не было. Поля вошла в ванную и аккуратно прикрыла дверь.

— Скажи мне честно, у вас с Ромой что?

— В смысле?

Ему стало страшно. Не так, как если бы мама ему задала тот же самый вопрос, но этого было достаточно, чтобы похолодели ступни и пальцы ног.

— Какие у вас отношения? — уточнила Полина. Антон соврал, не моргнув и глазом:

— Дружеские.

— Допустим, — она прищурилась, как лиса. — А чувствуешь ты к нему что?

На такие вопросы, которые только Антона касались, он врать не умел, особенно Поле, когда она так смотрела. Взгляд её словно узор на нём вышивал белой шёлковой нитью — тонкий, изящный, как ледяной на окне. Антон почувствовал, как переставшее было пылать лицо вновь наливается краской.

— Ты его любишь, ведь так?

— Кого? — тупо переспросил он, непонятно зачем оттягивая очевидный ответ.

— Рому.

— А… — он запнулся, не зная, что выдумать с ходу в своё оправдание, но так ничего ему в голову и не пришло. — С ч-чего ты взяла?

— Догадалась. Ещё когда вы с ним в мае поссорились. Ты ведь тогда признался ему?

— Д-да… то есть нет! Нет, мы с ним просто повздорили! Но не поэтому.

— А почему тогда?

— Это наше с ним дело, Полин, — постарался ответить он как можно мягче, чтобы не обижать, хотя за такие вопросы в пору было ему самому обижаться.

— Эх, Петров, не умеешь ты ни врать, ни импровизировать. Он, что, тебя отверг?

— Н-нет… то есть да, — зацепился он за спасительную соломинку. — Да. Ты права. Поэтому мы поссорились. Ну и в общем… Он разозлился тогда, с ножом на меня напрыгнул. Потом мне пришлось сказать, что я пошутил, чтобы опять с ним дружить, — наплёл он, не зная зачем.

— Но ты всё равно его любишь, ведь так? — растроганно спросила она, встав ещё ближе.

— Угу, — Антон опустил глаза. Ему было стыдно так глупо врать, но афишировать их отношения без Роминого согласия, он считал себя не в праве.

— Бедняжка.

Сочувствие Поли, несмотря на недавний лукавый интерес, выглядело вполне искренним, и Антон решился поинтересоваться сам:

— Полин. А кто ещё мог догадаться о том, что я… ну… о том, что… короче, об этом?

— Если кто и догадался, сплетен я не слышала, — тепло улыбнулась она, видимо то, что один из её друзей оказался голубым, нисколько её не отягощало. — Да и Катька после того, как Ромка честь её на выпускном отстоял, про него ни слова не скажет.

— Так то про Ромку.

— А ты не замечал, что тебя теперь воспринимают, как его продолжение?..

Антон удивился, но даже подумать по поводу её слов ничего не успел, как дверь в ванную распахнулась и на пороге возник изрядно повеселевший Ромка.

— Эй, Поль, — однако улыбка его очень быстро сменилась знакомым опасным оскалом, когда он увидел, как близко Полина стоит к Антону. — Не понял! — грохнул он на всю ванную. — Эт чё? Бяш, а ну-ка, подь сюды! Эт чё, блядь, такое? Деваха твоя за углом на других вешается?!

— Ой, Пятифан, завали, — недовольно вздохнула Полина и, легонько его оттолкнув, вышла в прихожую.

— Хуя́ ты бо́рзая стала! — рассмеялся он и тяжело посмотрел на Антона, который от одного только этого взгляда почувствовал такое напряжение в паху, что в ушах зашумело. — Как с Бяшкой повелась…

— Ромыч, в натуре, заглохни, на.

— Чё это?

Тоха вдруг понял по звукам, что Бяша и Поля спорят за стенкой шёпотом об уходе (Бяша пытался её увести, а она упиралась) и задрожал, охваченный паникой напополам с предвкушением. Он знал, что будет, когда они выйдут за этот порог. Он знал, что Ромка его просто так не отпустит, и от одной мысли об этом внутри разливался тягучий жар.

— А то, что я своей девушке и другу доверяю, — Бяша подошёл и назидательно ткнул развернувшегося к нему лицом Ромку в грудь пальцем, после чего чуть слышно добавил: — В отличие от некоторых.

Что это могло означать — Антон понятия не имел, да и думать ему особенно не хотелось и не моглось. Его уже колошматило от волнения так, что зуб на зуб не попадал.

— Айдар! — голос Полины звучал трагично. — А как же?..

— Пойдём, вечером пересечёмся ещё, как Ромыч домой поедет, — терпеливо уговаривал он.

— Нет! — она явно теперь не хотела оставлять Антона наедине с потенциально опасным Ромкой, и ведь отчасти была права. Только опасность таилась совсем не в том, что она себе представляла. У Тохи лицо запылало ещё и от собственной лжи. Совсем заврался! А дальше что будет?.. — Айдар…

— Ну чего, Айдар? Пошли, тебе говорю. Пацанам побазарить надо.

— Пусть при нас базарят, — деловито заявила она, не желая сдавать позиции, но силы были неравными.

— Да ты не ссы, Полинка, мы с Тохой сами справимся, — с усмешкой ввернул Рома, и эти слова стали точкой в их споре.

Антон сделал шаг, чтобы выйти из ванной, но Ромка остановил его острым взглядом через плечо, вышел и закрыл перед его носом дверь, оставив совсем одного, и словно голос забрал с собой.

Времени на одевание Бяше и Поле потребовалось немного (всё-таки лето, жара), перед уходом Полина что-то шепнула Ромке, они быстро вышли, и в квартире сделалось тихо, как в библиотеке. В наивном порыве отсрочить неизбежное, Антон взялся за шпингалет и задвинул его до упора.

— Э! — отреагировал Ромка тут же, смеясь. — Чё за дела? — он дёрнул на пробу дверь и постучался в неё костяшками пальцев. — Тош. Открывай.

— Н-нет, — едва выдавил из себя Антон.

— Открывай давай, заяц, хватит дурку валять, — голос его, тёплый, ласковый, вызвал ещё большее смятение.

Антон постоял немного, прислонившись к двери, съехал по ней спиной и сел на пороге, обняв колени. Судя по хрустнувшей коленке, Ромка присел на корточки вслед за ним и упёрся в дверь лбом.

— Ну и чё у нас не так?

Пятифан не злился. Кажется, происходящее воспринималась им, как забавная игра. Антон же дрожал, как в ознобе. Ему больше всего на свете хотелось Ромку обнять, прижаться, кожей врасти в него, но от желания этого делалось страшно.

И почему он решил, что справится, когда предлагал Роме отношения на расстоянии? Он ведь понятия не имел, о чём идёт речь, не представлял насколько всё это сложно и больно! А больно ему становилось даже от мысли, что Рома снова исчезнет на несколько месяцев и замолчит. Редкие перезванивания с дурацкими разговорами — вот что останется от сегодняшней страсти и обещаний.

— Я не знаю, — прошептал он, зарывшись пальцами в волосы. — Я… я тебя боюсь. Ты неуправляемый! — вырвалось у него слишком эмоционально, даже немного плаксиво.

— Ну, какой есть, сам меня выбрал.

— Кидаешься на меня, как будто я твоя собственность!

— А чё, не так? — усмешка сделалась острой, опасной, как лезвие. — Тоха, — не выдержав даже короткой паузы предупредил Пятифан. — Если узнаю, что ты с кем-то…

— Да нет у меня никого, придурок! — выкрикнул в полную силу Антон и заплакал по-настоящему. — Я вообще не об этом! — он перевёл дух и уже тише добавил. — Мы даже поговорить нормально не можем, сразу целоваться начинаем, — бросил обиженно он, хотя в этот раз целовать начал сам. Он хлюпнул носом и вытер его рукой.

— Можно подумать, тебе не нравится, — голос из-за двери звучал раздосадованно, но не зло, он по-прежнему был самым тёплым и нежным, и Тохе от этого стало тошно — что он терзает любимого, разделяя их дверью, и всё для того, чтобы высказать свои невероятно важные претензии.

— Нравится, — тихо признался он (дурак что ли — отрицать очевидное?). — Очень нравится! Я тоже по тебе очень сильно скучал! Я даже не знал, что так сильно умею… А ты… Почему ты раньше не приезжал? Обещал, что приедешь, а сам остался. И мне даже толком не объяснил ничего. Даже Бяше больше, чем мне рассказывал! И звонить обещал, а сам, если звонил, то голос всегда был такой недовольный, как будто тебя заставляет кто! А я тут измучился весь! Думал, что ты забил на меня совсем… — он замолчал, рассчитывая, что Рома хоть что-то скажет в своё оправдание, но тот ничего не ответил, только дыхание слышалось из-за двери. — Компанию там завёл, в кино ходишь, права получаешь, а приехал — и сразу под шорты лезть! А я так не могу! — Антон тяжело вздохнул. Ромка так и помалкивал, только сопение за дверью стало отчётливее. — Ты пойми меня правильно, Ром, я тебя очень-очень сильно люблю. Правда! Честно-пречестно! И на других мне по барабану! Но ты напираешь, а я отказать тебе не могу… Мне тоже ужасно хочется, не представляешь как! Но если мне сейчас без тебя так плохо, что будет, когда мы с тобой пере… переспим? Я тут без тебя совсем с ума сойду! А если ты потом решишь, что тебе со мной не интересно… В общем, не хочу я так, — твердо закончил он.

За дверью вдруг стало настолько тихо, будто Антон остался в квартире один.

— Ром, — позвал он, но никто не ответил. — Рома, — он встал на колени и ухом прижался к двери. — Ты здесь?

— Тошик, открой, пожалуйста, — прозвучало невероятно тихо, со странной, немного тревожащей паузой посередине.

Именно из-за «пожалуйста», волшебного слова, Антон весь, объятый волнением, глухо щёлкнув, убрал шпингалет. Дверь приоткрылась, из-за неё показался Ромка — он тоже стоял на коленях с такими же точно красными от слёз глазами. Антон к нему резко метнулся, руками пытаясь коснуться лица, но Рома поймал его, крепко схватив за запястья, обнял и с силой прижал к себе.

Теперь у Антона уж точно сомнения в наличии ответного чувства развеялись, потому как в таком состоянии Рому он видел впервые. И даже какая-то странная гордость в душе засияла, мол он Пятифану так дорог, что тот из-за него слёзы льёт. Но когда Рома заговорил, от его тона, надтреснутого, чуть охрипшего, нервы вновь натянулись до скрипа гитарными струнами.

— Прости меня, Тошик, ради бога, прости. Я думал, тебе тут с ребятами повеселее, чем мне там. Я тоже хотел раньше вырваться, да дела замотали… в общем, не смог я.

— Какие дела? — Антон тут же отстранился, настороженно глядя в глаза.

— Да не ссы ты, никакого криминала, — усмехнулся Ромка, поцеловал его в щёку, стирая губами солёную влагу, и уткнул его носом обратно в шею, гладя широкой ладонью затылок. — Заяц мой ненаглядный, — прошептал он в голову и дрогнул всем телом, сжимая до боли. — Запомни раз и навсегда: я тебя люблю, — произнёс с расстановкой он. — По-настоящему. Понимаешь? Я с тобой жить хочу, спать хочу, всё хочу. Верь мне, пожалуйста. Я всё для этого сделаю. Ты тогда прав был, что это всё долго, нудно пиздец как, но это, действительно, необходимо. Знал бы ты как иногда мне на всё плюнуть хочется и просто уехать оттуда, — прошептал он, как будто забывшись, на грани слышимости, а потом снова взял Антона за голову и отодвинул слегка, заглядывая в глаза. — К тебе уехать, чтобы просто тобой дышать, видеть тебя каждый день, слышать тебя. Но я не могу. Вспоминаю, ради чего всё это, и держусь из последних сил.

Антон улыбнулся робко, пристыженно — совестно стало, что так расклеился, засомневался в себе, в человеке, которого выбрал. Но Ромка ведь тоже немного да виноват. Почему он ему ни о чём не рассказывал, недоговаривал?

Накрыв его руки своими, он крепко-крепко прижал их к щекам, зажмурившись, а после порывисто обнял, повиснув на шее. Рома обвил его спину, скромно кладя ладони под рёбрами на боках, и они снова стали неразделимы. Слиться бы, жить вот так, да разорвут ведь на разные стороны загребущие чужие руки, только своими осталось держаться, чтобы не отняли, не увели, не спрятали друг от друга.

«Мой, — потёршись носом о шею, подумал Антон. — Ромка мой, никому не отдам». Но обронённая фраза всё-таки не выходила из головы. Что у него за дела там были такие? Какие он мутки мутил?.. Антон хотел уже было спросить, но Пятифан опередил его, промурлыкав на ухо:

— Я те привёз кой-чего, — даже по голосу ясно стало, что он улыбается, и от предвкушения чего-то приятного тревоги тут же рассеялись.

Антон отстранился, с любопытством заглядывая в глаза.

— Что? — робко переспросил он, не представляя, о чём идёт речь. Странно должно быть, но даже спустя столько лет близкой дружбы он до сих пор не мог сказать толком, что на уме у Ромки. А тот улыбался так, словно любую мечту Антона готов был исполнить по щелчку, и это пугало и будоражило одновременно. Они очень медленно закачались в некоем подобии танца. Только теперь Антон понял, как сильно болят колени, но в данный момент было кое-что поважнее.

— Подарок. Сюрприз, — улыбка Ромы становилась всё шире, глаза сияли.

— Ка-какой п-подарок?..

Мысли запрыгали, как кузнечики: что там? какая-то безделушка? кольцо? билеты до Москвы в одну сторону на двоих?

Пятифан просиял, звонко поцеловал его в щёку и резко вскочил.

— Ща, погодь! — он метнулся за дверь и быстро вернулся с барсеткой, вынимая из неё толстый свёрток, только теперь Антон понял, почему она казалась такой распухшей. — Закрой глаза, — попросил Рома.

Антон послушно закрыл, вставая с колен, от них и до кончиков пальцев, мышцы уже свело и кололо.

— Ай, ссс, — он недовольно скривился, потирая одной ступнёй об другую, и поднял поднял обе руки, когда Ромка взял за одну, чтобы вручить небольшую коробку.

— Можно открывать?

— Не, ща, — судя по голосу Рома хотел потянуть интригу, но Антон никак не ожидал, что подарок в его руках завибрирует. От неожиданности он сильно дёрнулся и отпустил коробку, одновременно открыв глаза. — Ну ты чего, растеряха? — Ромка, смеясь, поймал её в полёте и тут же отдал обратно. Вибрация прекратилась.

Антон, не моргая, уставился на надпись «Моторола» на крышке, под которой красовалась фотография самого чуда техники — раскладного мобильного телефона серебристо-серого цвета.

В груди резко ухнуло, вспотели ладони. Антон поднял взгляд на Ромку — в руке у того красовалась почти такая же раскладная трубка, только чёрного цвета, и смотрел он с такой нежностью, теплотой и надеждой, что слов для ответа не находилось. Зато проклятущие слезы снова кольнули глаза. Антон к нему кинулся, заорав от радости, нечаянно угодив по голове коробкой, а после в спину её же углом, в финале чего они едва не рухнули оба, поскальзываясь на половике, Рома едва удержал их обоих.

— Ромка! — Антон целовал без разбора, куда попадал, отчаянно и горячо, уже предвкушая разлуку и оттого тоскуя заранее по человеку, который сию секунду держал его крепче и был к нему ближе, чем кто бы то ни было. — Ромка, — прошептал он, сжимая в пальцах коробку и жмурясь от слёз, и волнение в теле от спустившейся по спине ладони уже не пугало так сильно. Но всё же смутило. Особенно когда эта ладонь спустилась ниже ремня и стиснула ягодицу.

— А как он работает? — тут же нашёлся Антон.

Рома ему улыбнулся, кивнул и потянул за собой в комнату, на диван.

Антон ведь, и правда, не знал как управляться с мобильником. В их семье только у папы был телефон, и то появился недавно, несколько лет тот проходил с пейджером. Мать, вечно сидящая на хозяйстве, считала, что ей такие излишества не нужны, а детям они их не покупали, аргументируя тем, что у них губа треснет. Но Антон полагал, что у родителей просто нет столько свободных денег, чтобы обеспечить телефонами и ежемесячной платой сразу двоих детей. После 98-го их и без того шаткое материальное положение с каждым годом становилось только хуже.

Интересно, а откуда у Ромки деньги взялись? Ну ладно, ему подарили его родители, то есть мать и Егор, но второй-то, Антонов теперь, телефон откуда? Уж не подрезал ли он его у кого-то? Хотя вместе с коробкой…

— Ром, — Антон внимательно смотрел на него, Пятифан к тому времени уже выключил сотовый и разобрал зачем-то на части.

— Чего? — поднял глаза он и улыбнулся. Ни грамма секретов и грязи во взгляде, только кристально чистые чувства любви и радости, и довольство собой. А ещё почему-то усталость.

— Скажи честно, откуда он у тебя?

И всё, что хорошего было в глазах Пятифана, тотчас пропало из виду, словно в болото ушло. Рома раздражённо цокнул языком, закатил глаза и отвернулся.

— Ром…

— Да какая разница? Украл, — буркнул он недовольно.

— Ты серьёзно?

В груди царапнуло и заболело: это что же, всё, о чём они столько времени говорили — зря?

— Блядь, — процедил Пятифан сквозь зубы. — Да Егора это. Я у него… взял.

— Что значит «взял»? Просто так? Без спроса?

— Со спросом, конечно. Бабла ему отвалил.

— Так это «купил» называется, — улыбнулся Антон. — А откуда у тебя деньги такие? — осторожно поинтересовался он, но по хмурому Ромкиному лицу понял, что всё-таки переборщил с дознанием.

— Тебе подарок не нравится, я не понял? Так я заберу! — и он ведь действительно злился — глаза так и сверкали, но голосом злости практически не выдавал. Антон изумился его самообладанию. Раньше Рома подобными качествами не блистал, и то, как он изменился за столь короткое время, вызывало невнятную ревность и беспокойство. Кто на него теперь влияет? Чем он живёт? Что у него происходит? Ведь не из коротких телефонных звонков, не из сегодняшней Ромкиной похвальбы Антон ничего из этого не почерпнул. А незнание било больнее всего.

Но допускать, чтобы его Ромашка на него злился, Антон не желал и, накрыв ладонью его запястье, легонько погладил пальцем, почти с детским восторгом подмечая, как быстро и легко реагирует Пятифан на эту простую ласку.

— Мне всё нравится, Ром. И вообще, — он подсел, окружил лицо Ромы ладонями и чмокнул в губы. — Спасибо.

Антону нравилось смотреть, как взгляд болотно-зелёных глаз покрывается туманной пеленой желания, было немного боязно, но больше приятно. И поцелуи их были всегда идеальные — так хорошо они друг под друга подстроились, что ни о чём другом не хотелось думать, целуясь, лишь растворяться в неторопливых прикосновениях губ.

— Так, погодь. Теперь уж ты потерпи, — Рома снял одну руку Антона с себя, отрываясь. — Давай сначала дела порешим.

Пришлось смириться, хоть и очень не хотелось.

— Хорошо, — Антон улыбнулся и снова немного отсел, чтобы не искушать лишний раз ни его, ни себя.

— Смотри, это — симка. Я тебе такую же, как у меня взял, там тариф самый выгодный. Связь, правда, местами барахлит, но они сейчас много вышек ставят, в ближайшие пару лет охват увеличится, будет получше. Теперь глянь сюда… Ты врубаешься, чё я те говорю ваще? — возмутился Рома, прервав свою бойкую речь.

— Да всё я понимаю, Ром. Ты очень доходчиво объясняешь, — улыбнулся Антон, опуская взгляд на его руки. До него почти сразу дошло, что именно происходит, стоило Пятифану начать про симку и вышки, и гордость разобрала до небес, что, вот, сумел он перевоспитать хулигана и человеком сделал.

— Ага. Только на рожу мою постоянно пялишься. Завязывай давай, — он хоть и пузырился, а всё равно покраснел от смущения, произнося всё это, и Тоха в который раз поймал себя на мысли, что ему ужасно нравится вгонять Рому в краску. — Смотри сюда: симку вот так вставляешь, сверху батарейку и закрываешь крышкой.

— Да разберусь я, Ром, — и Антон легонько боднул его головой в плечо.

— Если умный такой и сам всё знаешь, мож, тогда сразу в койку пойдём?

Антон посмотрел на него сквозь скептический прищур. Ромка грубил не только от злости, но и когда сильно нервничал.

— Рома.

— Ну чё? Чего Рома?

— Ты у Егора в салоне продавцом работаешь?

Ромка сжал челюсти, выругался и отвернулся.

— Эй, ну ты что? — Тоха легонько тронул его за руку.

— Вечно тебе до всего докопаться надо, Коломбо сраный?

В прежнее время Антон на такое бы в раз обиделся, а сейчас просто пропустил мимо ушей.

— Да ты что? Это ж здорово! Настоящая работа!

— Здорово, блядь, торчать, как лоху, целый день в конуре этой еба́ной пять дней в неделю, — процедил он сквозь зубы. — То ли дело у узбека пацаны — нихуя не делают и все в шоколаде.

— Что за узбек?

— Ну там один, местный авторитет, — нехотя ответил Ромка, будто жалел уже, что поделился с Антоном. — Егорку крышует. Я его браткам бабки раз или два отдавал.

— А почему он узбек?

— Слышь, Антох, а ты точно краснодипломник? Узбек потому, что мама и папа узбеки, — язвительно рассмеялся он, и Антону стало досадно, что он из-за этакой глупости под раздачу попал. — Хотя я видел его как-то раз, и не больно-то он похож на узбека. Полукровка, наверное. Чёткий мужик. Не то что местная шалупонь.

То, с каким уважением Пятифан отзывался о явных преступниках, Антона пугало и сильно.

— Тебя, что, Егор одного оставляет с ними общаться? Ты же ребёнок ещё.

— Чё-ё? — протянул Ромка с ухмылкой. — Какой я те, на хуй, ребёнок? Я, Тошик, ребенком быть перестал, — и он нажал Антону пальцем на кончик носа, — когда на меня батя первый раз с ножом прыгнул. Сразу все цветочки и бабочки из башки повылетали. Ребёнок, хе.

Антону сделалось очень страшно. Он самого себя в своём деревенском мирке почувствовал маленьким, сосунком, который никак не оторвётся от материной юбки. Крепко обняв Рому, Тоха уткнулся носом ему за ухо и горячо зашептал:

— Обещай, что ты не будешь с ними связываться!

— Тох… да ты чё? — на бока осторожно легли ладони, пальцы легко пробежалась по ребрам.

— Обещай! Пожалуйста! Если с тобой что-то случится… я не переживу!

— Да я сам к ним не полезу, чё я фуфел какой? Такие, как я, у него ток в шестерках бегают. А я шестерить ни перед кем не собираюсь, — он говорил уверенно, со знакомой наглой ухмылкой в голосе, и Антон поверил ему, расслабился и улыбнулся украдкой в пахнущую новым одеколоном шею.

Ромка, и правда, стал старше за эти полтора месяца, и такой соблазнительно-мужественный, что хотелось стать его белоснежной рубашкой, чтобы со всех сторон обнимать его тело, или голодным монстром, чтобы сожрать. Но Антон ограничился лишь поцелуем — долгим и влажным — в пульсирующую артерию и снова отстранился.

— Ну так что там с телефоном? — широко улыбнулся он как ни в чём не бывало.

Ромка смотрел на него сурово.

— Нахуй ты это делаешь? — и голос его, с хрипотцой, зацепил.

— Что? — деланно удивился Антон, хотя ему и без объяснений всё стало понятно, только стыда почему-то он не испытывал.

— Сначала в толкане истеришь, потом сам же на шею вешаешься. Я чё, по-твоему, деревяшка что ли? — Антон закусил губу, не зная, что и сказать в своё оправдание, потому что по сути Ромка был прав — так это всё со стороны и выглядело. — Мы в прошлый раз с тобой, помнишь, о чём договаривались? — проговорил Рома тихо и вкрадчиво. Антон весь залился румянцем, ведь договаривались они, что при следующей встрече разденутся до трусов, но говорить о таком ужасно смущало. — Я могу и подождать, если ты зассал, но и ты тогда держи себя в руках. А то ведь я тоже могу не сдержаться.

— Да и не надо, — не поднимая глаз, проговорил Антон, смущённо ковыряя пальцами шов на своих шортах. Ему самому уже не терпелось. Он слишком долго терзал себя в ожидании, а близость должна была укрепить уверенность в том, что они всё сделали правильно, вступив в отношения сейчас, а не через год или два, когда оба станут постарше. С другой стороны куда старше-то, им и так уже по шестнадцать. — По правде сказать, я думал… я думал, чтобы вообще… без них…

— Блядь! — раздалось на всю комнату спустя целую вечность тишины. — А я без гандонов!

— Рома! — возмущённо ахнул Антон, его резко бросило в жар, щёки болезненно запылали.

— Не, Тошка, заяц, ты не обижайся, — Рома выставил руки вперёд. — Но без них я не согласен. Там же эт самое… — и красивое лицо его слегка исказилось в брезгливой гримасе. — Я тогда в натуре буду говномес!

— Рома! — глаза у Антона расширились. Он покраснел до корней волос, от возмущения чуть не лишился сознания, но отвести взгляда от своего непутёвого парня, который придумал себе всякого, несоответствующего действительности, так и не мог. — Я вообще не это имел в виду! — почти пропищал он от раздирающих сердце эмоций.

— А что?

Антон не выдержал, опустил раскрасневшееся лицо в ладони и произнёс сквозь них, чуть не воя:

— Я имел в виду просто без трусов!

Прошло секунды три и Ромка захохотал, да так заразительно, громко и звонко, что и Антона смущение начало отпускать, и он засмеялся следом, всё ещё пряча лицо по инерции. Рома не насмехался над ним, Антон это понял по интонации и невозможности сразу остановиться на нервной почве, а это, пожалуй, было самое главное — то, что его примирило.

В какой-то момент Рома затих, и Тоха почувствовал на запястье упрямые пальцы.

— Слыш, Гюльчатай, открой личико*, — шутливо потребовал он.

Но Тоха в упрямстве не уступал.

— Не открою. Ты глупости всякие говоришь, а мне на тебя смотреть? Вот уж дудки!

Ромка его отпустил, но через секунду сел у его ног, прямо на пол, а подбородок, уже немного колючий, пристроил в ложбинку между колен. Любопытство пересилило, и Антон немного раздвинул пальцы, чтобы взглянуть. Оно того стоило. Ромка смотрел так, что ни одними словами невозможно было выразить, что он чувствует, только вот этим взглядом его — верным, влюблённым, полным надежды и трепета. А ещё где-то там, в глубине, плескалось желание и манило Антона, как заколдованный огонь.

— А чё, — Ромка прочистил горло, видимо, от волнения. Он вообще говорил с трудом, всё ещё упираясь лицом в колени Антона. — Чё ты там говорил про трусы?

— А я передумал! — воскликнул он с вызовом.

После пережитого позора хотелось хоть так отыграться, но когда Пятифан, недобро сверкнув глазами, схватил его за лодыжки и резко дёрнул к себе, Тоха даже сообразить ничего не успел, а, плюхнувшись задом на Ромкины бёдра, полностью оказался в его объятиях, ещё и с раздвинутыми ногами. Ромке же этого было как будто мало, он навалился, прижал Антона к дивану и тяжело произнёс:

— За слова, Петров, отвечать надо.

Желание в его глазах разгорелось до дикого пламени, и, глядя в него, Антону вдруг расхотелось спорить. Долгожданная близость разволновала его не на шутку, живот обожгло изнутри. Он молча обвил плечи Ромы руками и поцеловал.

По-воровски проворные пальцы сразу полезли к нему под футболку — шарили, будто желая проверить, всё ли на месте и так же, как в прошлый раз. Тоха вздыхал и охал от их бесстыдства и нежности, несмотря на шершавость. Они щекотали, гладили, тискали так, что сдерживать себя стало невмоготу — Антон сцепил за спиной Ромы ноги и с силой потёрся промежностью о его пах. Ромку всего передёрнуло. Он грубо выругался, оторвался и посмотрел Антону в лицо.

— Последний раз предупреждаю, Антошка.

Огни шальных глаз гипнотизировали.

Антон улыбнулся, снял очки и, отложив на диван, следом за ними стащил с себя футболку. Ромка тут же прильнул губами к плечу, одновременно расстёгивая пуговицы на рубашке.

— Чёрт, — оторвавшись уже от губ, усмехнулся он и, распрямив перед Антоном ладонь, ненадолго задержал её в воздухе. — Руки трясутся, видал? — Антон смущённо заулыбался, глядя на это зрелище. Рома истолковал улыбку по-своему. — Нравится тебе смотреть, до чего ты меня доводишь? — голос его стал похож на рычание голодного зверя, от него в животе задрожало.

— Нравится, — прошептал Антон, вплёлся пальцами в его волосы, сжал в кулаке, чуть отогнул голову набок и прикусил за шею. Именно так он хотел — кусать и засасывать кожу губами, чтобы потом оставались кровавые метины, чтобы никто не посмел усомниться, что Рома — его. Пятифан тяжело вздохнул, но, почувствовав боль там, где не ожидал, резко дёрнулся и отпрянул.

— Сука, ты чё творишь? Знаешь, что я с тобой после этого сделаю?

— Ты же гандоны забыл, — усмехнулся Антон, нарочно дразня. Очень уж хотелось ему узнать, к чему это приведёт, а о последствиях думать совсем не хотелось.

— Блядь, — недовольно выплюнул Рома, видимо, вспомнив, но тут же нашёлся. — Да мне и гандонов не надо будет, чтобы ты все звёзды пересчитал!

— Ты такой романтик!

— Довыёбываешься щас!

Антон рассмеялся и взвизгнул, всё так же, смеясь, когда Рома вместе с ним, с трудом, поднялся на ноги и потащил его в свою комнату.

В последний раз Тоха был здесь в июле, в день выпускного. Пустая стена с одиноко торчащим гвоздём, на котором раньше висели перчатки, и совсем чистый письменный стол — казались Антону теперь печальными и осиротевшими без своего единственного хозяина. Зато кровать приняла их всё с тем же задорным, пронзительным скрипом. Даже не верилось, что ещё в январе, Антон боялся присесть на неё, чтобы Рома о нём не подумал лишнего. Теперь же Рома сгрузил его в самый центр панцирной сетки, точно в гамак, и принялся раздеваться сам.

Скажи кто Антону зимой, да даже весной, что с ними так будет, он в жизни бы не поверил. Он, словно во сне, наблюдал, как исчезает с Ромки одежда — брюки, рубашка, носки — тот раздевался так быстро, будто над ним стояли с ружьём. Антон посмотрел на почти такой же размером, как у него, напряжённый член, выпирающий сквозь трусы, сильно смутился и опустил глаза. Ромка заметил, что настроение Антона опять изменилось, уселся рядом и легонько толкнулся плечом в плечо.

— Тох, ну ты чё опять? — он не смеялся и не качал права, он искренне, слепо желал с ним близости, и это было взаимно. Но Тохе снова стало так страшно, что пальцы похолодели. — Ты же сто раз меня в плавках видел.

— Одно дело в плавках, другое — когда вот так.

— Да какая на хуй разница?

Антон посмотрел на него с сомнением: ну как можно быть таким хитрым и одновременно таким дураком? Неужели он разницы не понимает?

Но, кажется, Рома, действительно, не понимал. Ему было больше важно, что рядом с ним в этот момент не кто-то другой, а Антоша, как он его называл только здесь, и это он выразил в ласковом и почти целомудренном поцелуе в плечо. Такой Пятифан — просящий — был Тошиной слабостью, а потому и поцеловать его было не страшно и не грешно. И он не заметил, как оказался в кровати, лежащим почти что под Ромой и плавящимся от прикосновений и поцелуев. И вот уже шорты куда-то делись, остались одни трусы, но Антон продолжал с упорством осла сражаться за них, хотя Пятифан и так его мог облапать до тех самых обещанных звёздочек перед глазами.

Переплетаясь ногами в певучей своей колыбели, они прижимались друг к другу так крепко и целовались с таким отчаянным самозабвением, будто, и правда, решили срастись в одно целое, чтобы их больше никто не развёл по разным углам. И не было больше углов никаких, ничего больше не было — только они, их чувства, желания, раскалённые добела, и бесконечный высокий лес, чьи стены их защищали от всякой напасти. Запах объял Антона — влажный, смолистый, терпкий от хвои и трав, и голоса зазвучали — несколько голосов, все они что-то шептали из глубины ветвей, из глубокой чащи, просили его внимания, звали его, манили к себе… Тоша… То-шааа…

— Антош, — дрожащий горячечный шёпот на ухо вырвал из странной фантазии. Рома смотрел на него, вглубь него, и ничего не видел кругом. Лицо раскраснелось, брови дрожали у переносицы, губы едва заметно поблёскивали от слюны. Он потянулся и поцеловал в уголок рта, словно боялся сказать, глядя прямо в глаза. — Возьми его в руку.

Антон улыбнулся, ликуя в душе, празднуя собственное поражение, как самую сладкую победу. Когда Рома просил его так, отказ становился чем-то немыслимым. Даже дразнить не хотелось. Погладив дрожащий живот, он подцепил резинку, скользнул за неё ладонью и сразу покрепче сжал твёрдый, горячий член. Рома прикрыл глаза и толкнулся в кулак — гудящий от напряжения ствол прокатился под кожей туда и обратно, от ощущения этого у Антона от шеи по всей спине побежали мурашки и щёки опять запылали, казалось, на них кожа плавится воском. Ромка вздохнул, вцепился в его бок рукой и упёрся носом в подушку, чуть заметно хмурясь. Хотя Антону и так было видно, как хорошо он делает. Подчиняясь какому-то странному порыву, он, продолжая за ним наблюдать, послюнявил пальцы другой руки и запустив её к первой в трусы, смочил и погладил уже без того скользкую от влаги головку. Ромка от неожиданности громко ахнул, сам испугался, взметнул на Антона затравленный взгляд, но не заметив ни капли того, что могло отвратить, сгрёб его волосы на затылке и впился губами в рот. Глотая собственный стон, он толкался в кулак и целовал так яростно, что Антону казалось, его самого сейчас разорвёт на кусочки от всех этих ощущений. В последний момент Ромка сделался твёрже камня, и член запульсировал, выпуская семя наружу. Несколько раз резко выдохнув, Рома прижался губами к плечу Антона и замер.

Тоха невидящим взором смотрел в потолок. От мысли, что он сделал Ромке так хорошо, в груди шелестело и стрекотало, как под кустом у пруда. Он осторожно вытащил руки из Роминого белья и насухо вытер о край давно съехавшего к стене одеяла. Патлатая голова поднялась с подушки, насмешливый взгляд тут же вплавился в сердце.

— А? — Антон улыбнулся, не понимая, чего Ромка хочет, а тот его смял и снова полез целоваться, только уже его рука бесцеремонно залезла Антону в трусы. Дрожь пронеслась от копчика до затылка, ноги поджались. — М! Эй, ты чего?

— Теперь моя очередь. — Только успел он это услышать, как тело пронзили тысячи тонких нитей и плотным клубком свернулись внизу живота.

Ромкины пальцы касались его так правильно и умело, что становилось страшно — что ещё Рома такого знает о нём? Есть вообще что-то, чего он о нём не знает? Они точно так же прошлись по стволу, размазывая чуть прохладную смазку и лихо нырнули под яйца.

Антон громко пискнул, хотел возмутиться, но в этот момент Рома нарочно углубил их поцелуй, и мыслей в его голове совсем не осталось. Он сам приподнялся, чтобы облегчить задачу, когда Пятифан решил приспустить резинку мешавших трусов, и, оставшись, совсем без одежды, прижался обратно, немного раздвинув ноги. Ромка пыхтел в поцелуй, будто снова готовился кончить, взгляд его — невозможный — въедался до самых кишок. Антон умирал от ещё непривычной, слегка грубоватой ласки, тихо шепча его имя:

— Ромочка, Рома… Ах! — Палец прошёлся по стиснутой в складочках дырке и тут же исчез. — Пожалуйста… не сейчас, — взмолился он, и Пятифан улыбнулся в ответ.

— В следующий?

— Не знаю, — честно ответил Антон, отводя глаза, его пугала такая скорость и близость, ему и того, чем они занимались сейчас, было вполне достаточно.

— Не бойся, зайчонок мой, я подожду.

И Рома опять увлёк в поцелуй, вернув всё внимание члену. Антон заскулил — в теле забилось болезненное удовольствие, оно словно зверь из клетки рвалось наружу, царапало стены своей тюрьмы, бесновалось, каталось по полу. Рома следил за ним взглядом. Антону казалось, что кровь от этого загустела, гулко стучала в висках, туго прокатывалась по телу жидким огнём. Разрядка настигла за считанные мгновения — несколько тёплых спазмов, и зверь с шумом вырвался на свободу…

Антону приснилось, что он лежит на поляне в лесу, на тёплой постели из мха. Солнечный свет, приглушённый пышными кронами сосен и елей, струится, как золотая дымка, и там, где он падает — жизнь и тепло, а там, где его уже нет — сырая прохлада и умирание. Он осторожно встаёт и глядит на себя — совершенно нагого, лишь бабочки ползают по плечам щекоча лапками, крылышками, хоботками. Перед глазами — чаща, а в ней…

То-ша… Пой-дём… по-иг-ра-ем…

Резко вздохнув, Антон распахнул глаза и уставился сразу на Ромку.

— Ты чего? — спросил тот, обеспокоенно наблюдая за ним. Всё это время он лежал рядом и гладил его по плечам, как понял Антон, оттуда и бабочки.

Облегчённо вздохнув, он откинулся на подушку.

— Сколько я спал?

— Ты не спал, — удивился Рома.

— Странно, мне показалось, что сон такой длинный, минут на десять.

— Во даёт! — заносчиво усмехнулся Ромка. — Да тебя от кайфа вырубило!

Антон посмотрел на его самодовольную раскрасневшуюся мордаху и что-то острое щёлкнуло в голове.

— Ты нос-то не задирай, а то отгрызу, — Антон шутливо приподнял губу, демонстрируя зубы.

Ромка слегка обалдел от такого захода, но почти сразу склонился и вкрадчиво прошептал:

— Я тогда тебя всего сожру. И кусочка не оставлю.

Взгляд его снова Антона плавил, давил, расщеплял и собирал обратно — живого и невредимого. Он протянул ладонь и погладил Рому по взъерошенной макушке.

— Я тебя люблю.

Вместо ответных признаний Ромка обнял и прижался лицом к его плечу и ключице.

Приятно было лежать, обнявшись вот так, без одежды, как будто им никуда не надо спешить, как будто их больше никто не ждёт, а впереди только жизнь — одна на двоих, наполненная любовью и теплотой, которой они продолжали обмениваться даже молча, просто дыша друг другом.

— Эх, Антошка, — Рома его чуть сильнее стиснул в объятьях. — Как же уезжать от тебя не хочется.

«А мне отпускать», — подумал Антон и поцеловал его в голову, ероша пальцами волосы на затылке.

— Этот Егорка меня постоянно пасёт, — Тоха от слов этих вздрогнул и замер, так они грубо и зло прозвучали, руша их тесный, уютный мирок. — Особенно если я трубку в руки беру — он тут как тут. Мать предлагала радиотелефон купить, как у нас, но его ж это, блядь, не устраивает! Он же всё должен знать, что в его периметре происходит! Сука любопытная! Уши вечно развесит и греет, блядь! Как он мне настопиздел, ты не представляешь, — снова уткнувшись в ключицу, горько признался он.

Антону казалось, он начинает сходить с ума. То, что сейчас ему Рома рассказывал в корне отличалось от прежних его хвалебных отзывов.

— Подожди… Так ты же сам говорил, что он толковый мужик, что мать уважает.

— Да мужик-то толковый, базара нет, и договориться с ним можно, и за базар отвечает, — Рома его отпустил и перевернулся на спину, устраиваясь поудобнее. — Только заебы его достали уже. Давеча говорю: мне учиться надо, ищи на замену кого-то, я не смогу целый день в конуре твоей сидеть, у меня занятия до двух.

— А он что?

— А чё, грит, ты думал, жизнь взрослая — хуйня? Я, грит, в твои годы уже всю семью кормил! Совмещай! А как совмещать-то, ёбта, если мне ещё уроки делать надо? Да боксом опять заняться хотел, а то от гантелей этих толку почти никакого. Я, прикинь, посидел там полтора месяца безвылазно, у меня одышка началась. Ща вот тут по лестнице еле поднялся, аж в глазах потемнело.

Антон сразу вспомнил, что, как пришли в дом, Рома действительно спрятался в туалете. Неужели ему в самом деле так поплохело? Липкий противный страх пополз по спине, но Тоха расправился с ним решительно.

— Это пройдёт, мы просто растём, развиваемся. Девочкам ещё хуже бывает, — вспомнил он почему-то о Поле, сидящей в углу на скамейке во время физ-ры с позеленевшим от боли лицом.

— Не знаю, как ты, а я не привык, себя чувствовать хлюпиком.

Антон резко сжался, внутри стало холодно, дёрнулся, попытавшись встать, но Ромка не дал ему этого сделать.

— Тох, блядь, — растерянно пробормотал он, придавливая рукой к постели.

— Пусти! — Антон снова дёрнулся.

— Да стой ты! Я не тебя имел в виду!

— А кого?!

Обида дрожала в голосе, прятать её не имело смысла.

— Да никого! Ну стой ты, ёб твою мать!

— Хватит уже материться!

— А ты хватит дёргаться!

Ромка всем весом его придавил к кровати и обнял руками — за плечи, ногами — за бёдра.

— Не обижайся, пожалуйста. Я не имел в виду, что ты хлюпик.

— Да, ты это просто сказал. Как тогда. Не хотел говорить, что тебя бесят мои замашки, а сам сказал, — в волосы по вискам покатились слёзы. Антон не хотел плакать, он больше злился на Ромкин длинный язык, чем расстроился, но почему-то стало так больно и так тоскливо — хоть в петлю лезь. Как же он с Ромкой своим не хотел расставаться! Когда они снова увидятся? Когда у него там каникулы, под новый год? Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь — целых четыре месяца! Да он свихнётся за это время от одиночества!

— Прости меня, заяц. Если б ты знал, как мне не хочется уезжать…

— А я не хочу тебя отпускать, — Антон его обнял за голову и поцеловал в макушку. — Но я буду ждать, и дождусь. Будем теперь с тобой перезваниваться. Ты же мне телефон подарил.

В свете того, что Рома ему рассказал, подарок его теперь больше воспринимался как вынужденная необходимость, но менее ценным от этого он не стал. Наоборот — Антон ещё больше гордился Ромкиными упорством и предприимчивостью. Вот ведь какой молодец! Не пожалел сил и времени, чтобы добиться цели. Значит, общаться на расстоянии по-человечески, ничего не тая, для него действительно важно. А то, что не может порою за языком уследить, так это у всех бывает. Антон и сам далеко не подарок.

И когда Рома поднял глаза, Антон его встретил улыбкой и поцелуем.

Они провели наедине ещё около часа. Антон рассказал в двух словах, что творится в его семье (ничего особенного, всё, как всегда: мать за всеми следит, отец вечно где-то пропадает «по работе», Оля растёт и вреднеет день ото дня), а Рома поведал свою нелицеприятную правду, дымя в открытое кухонное окно. Оказывается мать его и Егор не так уж и мирно жили — ссорились регулярно, по большей части из-за самого Ромы, что с одной стороны его угнетало (кому приятно, когда за стеной постоянно лаются? уж Антон-то его как никто понимал), но с другой вызывало дикий восторг, ибо мать, ни разу не заступившаяся за него перед родным отцом, Егору, как Рома сам выразился, давала просраться. В основном все скандалы крутились вокруг материальной темы. Похоже Егора, действительно, заедало, что малознакомый шестнадцатилетний парень повис у него на шее. С другой стороны, а о чём он раньше думал, беря в жёны женщину с багажом?

— Да ещё постоянно учит, подъёбывает, типа это я не умею-не знаю, то. Заебал, короче. И смотрит всё время так, как будто ждёт, что я сорвусь и въебу ему.

— Ром…

— Не, ты чё! Я, может, долбоёб, но не до такой степени. Он же, меня если выпрет, за мать примется.

Ветер порывами раздувал белый парус сетчатых занавесок. Яркие пятна света лежали на мебели. И там, где он был — были жизнь и тепло, а где его не было…

Тоха моргнул и одновременно дёрнулся. Как хорошо, что Рома этого не заметил.

— Ты только перед своими сотовым не свети. И в школе не стоит. Увидят — сам знаешь — хуй отдадут потом.

Ромка стоял перед ним — высокий, красивый, в рубашке и брюках, и всё что происходило за дверью маленькой комнаты вдруг показалось Антону сном. Он повторил про себя, что это был сон, и на душе стало как-то спокойнее, легче.

— Знаю, — он встал с насиженной табуретки и подошёл. Обняв поперёк согретого солнцем слепяще-белого живота, он положил подбородок на Ромкино плечо. — Дашь дёрнуть? — улыбнулся он, глядя на сигарету. Ромка к нему повернулся и ухмыльнулся, всматриваясь в глаза, снова спрятанные за стёклами.

— Лучше не начинай, — посоветовал он и отвернулся. — Я сам хочу бросить. Слишком накладно выходит. О! — он подался немного вперёд, выглядывая во двор. — А вот и наша парочка. Гусь да гагарочка, — выдохнул он последний глоток сизого дыма и затушил сигарету.

Антон посмотрел на ребят из окна и заметил, что они спорят о чём-то, но Рома полез целоваться, и всё остальное опять отошло на десятый план. Они расцепились только когда позвонили в дверь. Крепко обняв напоследок, Рома ушёл открывать.

Тоха решил коробку от телефона не брать, чтобы потом не думать, куда её спрятать, взял лишь зарядку с инструкцией и сам сотовый, рассовав это всё по карманам шорт. Отдав ключи от квартиры Бяше (понятно зачем), Рома обвёл тоскливым взглядом квартиру и вывел ребят за порог. Они с Бяшкой шли впереди, Антон и Полина у них за спиной. Спустившись по лестнице, так и пошли — двумя привычными парами.

Тоха с подсвеченной солнечным светом белой спины глаз не сводил, гипнотизировал, не прекращая. Пусть обернётся, посмотрит, хоть на секундочку, чтобы глаза в глаза, но Ромка о чём-то вполголоса переговаривался со старым другом и не обращал на немые призывы Антона никакого внимания. Зато обратила Полина.

— Ром! — позвала она. Тот оглянулся и, встретившись с Тохой взглядом, тепло улыбнулся только ему. В груди жарко вспыхнуло. — А ты когда теперь вернёшься?

— Ох! — он громко вздохнул, усмехнулся и почесал в затылке. — А что, уже соскучилась?

Бяша толкнул его пятернёй в плечо, мол, ты чего, Антон смутился и покраснел.

— Я-то — нет, — с ехидной улыбкой заметила Поля. — А Тоша, похоже, да.

Антон встал как вкопанный и уставился на неё. Он совершенно не ожидал от Полины такого.

— Зачем?.. — только и смог он спросить. Солнечный мир словно надвинулся на него углами домов и заборов, колючими кустами, собачьими будками и колодцами. Горло сдавила паника, сердце забилось быстро и дёрганно. А вдруг её кто-то услышал? Вдруг все всё поймут? Но Рома к нему подошёл, сгрёб за плечи рукой, притиснул к себе, и наваждение схлынуло.

— Не, Бяш, ты как хош, а на Польку ты всё-таки дурно влияешь, — принужденно рассмеялся он. Антон усмехнулся следом. Бяшка в ответ что-то буркнул и, взяв Полю за руку, ушёл чуть вперёд.

Ромка не долго держал Антона, но, отпустив, всё равно оставался рядом, касался его руки своим рукавом и горячими пальцами — вскользь, осторожно, так, чтоб никто на улице не заметил. Антон на него почти не смотрел, да ему и не надо было смотреть, чтобы знать, что у Ромки щёки такие же красные и такой же потерянный взгляд.

День подходил к завершению, солнце клонилось к закату, высохшая трава золотилась под светом, а Антону хотелось, чтобы на месте её лежали снега, чтобы скорее прошли эти долгие месяцы, и Пятифан вернулся обратно, к нему, чтобы остаться чуть дольше, чем на какие-то жалкие три часа.

— Я тебе буду звонить часто-часто, — тихо шепнул он, когда они вышли к шоссе, где метрах в пятидесяти от развилки стояла автобусная остановка.

Ромка на это нервно заржал.

— Часто-часто — это мне точно придётся тогда в магазе работать после учёбы. — Тоха растерянно поднял глаза. — Лан, не ссы, придумаю чё-нить.

— Только не Узбек, — предостерёг Антон.

— Да понял я, понял, — и Ромка легонько пожал его пальцы, пока никто не смотрел. Но у Антона возникло странное ощущение, что их всё равно кто-то видел, из леса, и наблюдал за ними даже когда они оставались в квартире одни.

— Слухай, а мы же можем сэмэски писать! И они почти бесплатные, — оживился Рома.

— А что это?

— Доставай мобилу.

Антон вынул сотовый из кармана, и Ромка начал подробно и внятно, без мата и слов-паразитов рассказывать и показывать, как и куда заходить, как набирать текст на маленькой клавиатуре, как отправлять, как читать. При этом он так лихо орудовал в руках обеими трубками, что Антону даже немного завидно стало. Но когда на его увлечённую речь подтянулись и Бяша с Полиной, Антон, смутившись от их реакции, забыл о своих проблемах с самооценкой. Они обалдели, мягко сказать, у Ромы аж два телефона, Бяша расспрашивал что да как, но на все вопросы Пятифан отвечал обтекаемо, переглядывался с Антоном и заговорщически улыбался. Антоха краснел, но ему всё равно стало легче от мысли, что тайну их узнает теперь и Поля. Ей, несмотря на последнее выступление, он доверял так же сильно, как Роме и Бяше. И у него наконец-то было, с кем обсудить наболевшее. Всё хорошо — было, есть и, конечно же, будет. Везде будет свет и везде будет жизнь.

Автобус пришёл к остановке, как всегда, не вовремя. Ромка, уставший ходить по жаре в рубашке, дёрнул на вороте пуговицу, чтобы не задохнуться в салоне, и тут только Тоха увидел, какой он оставил на его шее засос. Дёрнув к себе за руку, он со всей дури обнял Пятифана.

— Э! Ты чё?! — изобразил возмущение тот.

— Не пропадай, брателло! — громко заорал Антон с трагизмом в голосе и прошептал на ухо: — Шею закрой! Синяк!

Ромка за это стиснул в объятьях до боли и приподнял над землёй.

— Ну, гандон, держись! В следующий раз точно живой не уйдёшь! — его шёпот взрывной волной пронёсся по телу. Антон рассмеялся и отпустил руки.

Глядя, как Ромка застёгивает воротник, сам он сжимал заветную трубку в кармане. Теперь они точно не будут спать по ночам — постоянно будут на связи! Его распирало от радости, несмотря на скорейшее расставание.

Рома обнял Полину и Бяшу по очереди, хлопнул напоследок по плечу Антона и пошёл в автобус. Уже за закрывшейся дверью он помахал барсеткой, и сгорбленный пазик тронулся с места, оставляя после себя вонючее сиреневатое облако.

— Ну Анто-о-он, — протянула Полина, глядя с таким изумлением, как будто она в первый раз в жизни узрела подобное чудо. — Прав был Айдар, по тебе театр плачет. Вот такими слезами, — она потрясла кулачком и небольно ударила им же Антону по лбу.

Развеселившись, Антон обхватил её поперёк ниже пояса, поднял и закружил над землёй, хохоча. Полина, визжа, от него отбивалась, Бяша скакал вокруг, шепеляво возмущаясь, чем ещё больше смешил, но всё равно страховал их обоих, а после, поймав Полину почти на руки, аккуратно, поставил на землю, погрозил напоследок Антону сжав перед носом кулак.

Они потихоньку двинулись вдоль обочины обратно к посёлку. Бяша держал Полю за руку, Антон шёл рядом с ней, но по другую руку. Счастье звенело внутри, как хрустальные колокольчики, не прекращая, и впервые за долгие полтора месяца на душе у Антона было так легко, что хотелось обнять целый мир. Но, как на дороге порой попадается крохотная колючка, Антон напоролся на собственный страх.

— Только умоляю, никому не говори! — резко повернувшись к Поле, попросил он.

— О том, что Ромка тебе телефон подарил? Хорошо, не скажу, — усмехнулась она. — Только и ты тогда звук выключай, чтобы не зазвенел из кармана в самый неподходящий момент.

— Ох! А я не знаю, как это делается, — спохватился Антон, достал из кармана трубку, и в этот момент она пискнула.

— Тебе депеша, — хмыкнула Поля и отвернулась, посмеиваясь с Бяшкой на пару.

Антон поглядел на экран с две секунды, переваривая такое событие — первое Ромкино сообщение — и нажал кнопку «ОК». В тексте кривой донельзя транслитерацией было написано: «Грабли убрал от Морозовой, понял?»

Антон на секунду застыл от невнятного дежавю. И снова возникло странное ощущение, что лес за ним наблюдает, а через лес и сам Пятифан.

«Я её от радости обнял! Больше не трону!» — набрал он с огромным трудом и отправил.

«Вот и не трогай. Себя лучше трогай. И вспоминай обо мне.»

Антон поперхнулся воздухом. И вновь его щёки болезненно заныли в который раз за день.

«РОМА!!!!!!» — только и смог он набрать в ответ, чтобы суметь донести всю мощь своего возмущения. Ох уж этот Пятифан! И как у него только стыда хватает писать такое в автобусе?!

Они свернули обратно к посёлку, прошли метров десять, когда Антон вдруг остановился и обернулся. В просвете между деревьями, что росли вдоль дороги, виднелся лес с обратной её стороны — тёмный, таинственный и немного пугающий. Там, в глубине, ему померещился кто-то у кромки деревьев. Антон моргнул — и наваждение исчезло.

— Эй, Тох! Чего отстал, на? — окликнул его удивлённый Бяша, и Антон поспешил к друзьям.

— Иду!

Дорога словно тянула обратно, и Тоха уехал бы вслед за Ромкой хоть прямо сейчас, но в данный момент это было бы в корне неправильно. Да, они оба сильно скучали, места себе не могли найти друг без друга, но именно на расстоянии, благодаря этим самым препятствиям, чувства их крепли и ширились. Антон был уверен, в один прекрасный момент, они просто решат, что с расстояниями покончено, и останутся вместе в любом месте, где они того пожелают. А пока что придётся ещё немножечко подождать.

Солнце почти прикоснулось к кромке деревьев. Антон тосковал по Роме невыносимо, сердце его разрывалось от треволнения, но, несмотря на всё это, день уходящий стал для него самым счастливым за полтора долгих месяца. Особенно когда Рома прислал подтверждение этому в виде ещё одного признания.