Хлеб и вино есть Плоть и Кровь Золото. Везде было золото. Белое, жёлтое, розовое, чёрное. Оно служило украшением стен и потолка, оно было статуэтками, оно было Им. Да, все это золото люди собирали с каждой семьи, переплавляли в предметы роскоши, лишь бы их Бог был доволен. Они даже построили этот храм взамен утраченных, искренне раскаиваясь за ту вспышку гнева, когда они продолжили умирать, а Он был лишь неопытным юнцом, помогающим как мог. Они все понимают. На Его месте любой бы растерялся, слишком быстро случилась беда, слишком быстро настигла их болезнь и война. Но все в порядке. Они простили Его, а значит Он тоже простил их.
Его тело было окутано в белые тонкие одежды, больше напоминающие простыни, которые не скрывали Его сильное белое тело. Незамужние девушки умыли Его, растерли кожу ароматными маслами и обещаниями новой жизни.
Уложили на алтарь, как на кровать и напели колыбельную. Они все здесь лишь из-за своего молодого Бога, который потерялся в самом себе. Но зачем нужны последователи, если не служить Богу? Вот они и служат в этом новом сверкающем храме, подготовляя все к пробуждению Сяньлэ.
На волосах золотые ветки, на руках и ногах такие браслеты и Он почти забыл, каково это - носить золото. Благородный металл мягко блестел в свете горящих свеч, не ослепляя. Растерянный, похожий на ребенка, Он держал ткань на груди как разбуженная ото сна дева, и смотрел на толпу перед собой. Люди ласково улыбнулись Сяньлэ, выставив вперёд самого мудрого и поручив ему говорить от всех.
– Господь Наш, мы нашли Тебя в том старом разваливающем на куски здании и принесли в этот новый храм. Мы здесь все лишь из-за Тебя и Твоего обещания спасти нас. Позволь же служить тебе.
И старец протянул блюдо, в которое Се Лянь мог смотреться как в зеркало. Для чего оно, если в этом помещении не было фруктов, Он не понимал. Но принял блюдо, чувствуя себя идиотом. Кто все эти люди? Страна рада много лет назад, не осталось смертного, кто бы помнил одного бога. И его переодели? Он был слишком открытым перед этими незнакомцами, что с забытым благолепием смотрели на него, ожидая чего-то. И храм так напоминал старый, который построили родители, что было неприятно. Зачем им это все? Он уже не тот бог, который танцевал среди золота и наслаждался вниманием и любовью. В этот момент он мусорщик, в котором нет ничего восхитительного. Он не спас свою страну, о каком спасении вообще речь, как они вообще смогли его принести сюда и не разбудить? Непонимание происходящего только обостряло все чувства и он заметил одну деталь, которую раньше проигнорил. Тонкие цепочки идущие от браслетов к кольцам, замурованных в камень алтаря, на котором он лежал. Он поднял руку, проверяя длину. Се Лянь не смог бы встать с алтаря, слишком уж короткие оказались цепи, приковывающие его к месту сна. А люди смотрели и ничего не делали, ожидая пока их главный произнесет речь.
Тщетно попытавшись разорвать цепи, Се Лянь уже повнимательнее пригляделся к этим странным людям, которые смогли похитить Бога. И удержать его. Бога могли удержать только магические цепи, доступные следовательно демонам и Богам. Простые смертные никогда бы и не смели мечтать о пленненом Божестве.
Но все они были совершенно обычными, одетые в бедные одежды. Их лица 2/4 выражали надежду, которую была Им самим. Руки, ноги были человеческими, как и зубы. Глаза ничего не говорили о вмешательстве посторонней силы. Все они на первый взгляд были людьми. Людьми, которые построили этот пышный золотой храм и алтарь, на который клали фрукты и вино как подношение божеству. А теперь был Он, словно жертвоприношение самому себе. И отчего-то это мысль тоненьким ручейком страха влилась в душу, взволновав спокойную гладь эмоций. Браслеты мягко обхватывали руки и ноги, пожирая кожу, если он смел дернуться дальше чем позволяли золочёные цепи. А люди все смотрели, как тогда. Как в том храме, где он стал жертвой для отчаявшихся людей, которые много и много раз убивали его.
– Зачем я здесь?
Нет, его голос спокоен и равнодушен, в нем совсем не слышна старая боль, совсем нет животного ужаса перед своей участью. Он мягко улыбается, показывает свои оковы и интересуется. Зачем он здесь? Не затем ли, чтобы его убивали много раз, извиняясь перед измученным телом, в котором больше не оставалось ясных мыслей? Не затем ли, чтобы избавить его от оков хладного разума, заставить долго и истошно кричать? Он молится, чтобы это были лишь его страхи. Не знает кому, просто молится, надеясь на простое объяснение происходящего. И практически приказывает говорить человека, что выступил вперёд и вручил ему бесполезное блюдо, в котором отражается весь этот напыщенный храм.
– Господин, наша паства давно ждёт избавления от грехов, что терзают наши души, словно черви пирующие на трупе. Мы поняли, что были неправы тогда, когда обвинили Вас в погибели Сяньлэ. И все мы здесь лишь затем, чтобы загладить эту вину перед Вами, попросить прощения за каждое кощунственное слово и действие, что мы совершили в Вашу сторону. Ваше существование было благодатью само по себе. Мы все поняли, Господин.
Все существо старика перед ним выражало уважение, высшее почтение, которое испытывает человек к Божеству. Его глаза были прикрыты, словно не смея глядеть на обнаженное беззащитное в своей сути существо на алтаре, видя в мыслях только образ всепрощающего Бога. А уста говорили правду, скрытую в морщинах и прожитых годах. Но сами слова не дошли до Се Ляня. Они не дали самого главного - объяснения, почему он вообще лежит здесь, прикованный и раздетый. Эти слова были пусты и не имели под собой ничего, кроме религиозного рвения услужить Божеству.
– Сяньлэ было разрушено более 600 лет назад, вы не могли застать этот период.
Вы не похожи на призраков, так кто же вы? Отвечай!
Голос сорвался, проявились признаки надвигающейся истерики и это совсем не то чего хотел Се Лянь, желающий спокойным отношением добиться ответа. Но они не были похожи на призраков. Вот зашептались, их лица побелели в испуге, они потеряли свои улыбки, а матери обняли детей. Боятся призраков, сами не могут являться призраками. Но кем ещё они могут быть, говоря о Сяньлэ, никому больше неизвестной стране, которая давно пала. И люди их возраста никак не могли застать это время, полное боли и ненависти к небесам. Никак...только один ответ и остаётся.
– Вы сами не знаете о том, что мертвы? Вы умерли тогда. От стрелы и меча ли, от голода или болезни, но вы умерли вместе с этой страной. Я прошу прощения, 3/4 что не смог спасти вас, что не придумал другого способа, но...вы мертвы.
В глазах все так же сияла надежда, что ослепила их навсегда, в тот момент когда они лишились жизни за своего Бога. И эта надежда пригвоздила Его к месту, когда старейшина вытащил из полы одежд кинжал. Красивый кинжал, такой можно было добавить в коллекцию оружия. Только вид золотого лезвия с гравировкой в виде цветов и выемкой посередине говорил о его ритуальном назначении. Том самом, ради которого Он оказался распят на алтаре, растерзан взглядами мертвецов, не осознающих своей смерти. Бог задохнулся в своей крови, такой неприлично красной, такой человеческой.
И толпа запела. Молитву, в которой был только свет солнца пробивающего через листву, журчание ручейка и смех ребенка. Трогательную, нежную и пугающую в своей доброте. Они молились Ему с кровью на губах, протягивали руки и отрезали куски, не оставляя ничего. Молились Его ласковым рукам, что так трепетно вытирают слезы скорби. Молились солнечной улыбке, припадая к ней поцелуями богобоязненным. А Он не был действующим лицом, будучи при этом главным героем представления. Неподвижный, словно статуя, он мог только широко раскрытыми глазами смотреть на потолок, не видя лепнины по краям.
Плоть священную резали и вкушали, благодаря свою жертву за спасение их души. И Он не мог ответить, что их души уже мертвы и не приемлют спасения.
Что небес они не достигнут.
Бессмертие грело его как любимое дитя, заставляя глотать свою же кровь и чувствовать как церемониальный кинжал любовно рисует линии на белоснежной мягкой коже. Он обречён на бесконечное возрождение как тогда, под давящим присмотром призрака бедствия. И, кажется, в бреду Се Лянь видит эту белую маску, не определившую что ей делать - плакать или смеяться. Цепи звенят, стоит протянуть руку и уронить, а монстры покрывают все его обнаженное тело поцелуями, оставляя красные метки. Символ принадлежности.
Бог принадлежит только им. Никому более, разве они не заслужили любовь своего Бога? Заслужили своей болью, своими слезами и кровью, своей мучительной смертью и смертью детей. Их такая прекрасная страна, что процветала вдали от захватчиков была так добра и роскошна, что заставляла желать остаться в ней навсегда. Остались в ней совсем не они. Голодные демоны украли их небо над головой, присвоили себе плодородные поля и леса, оставив истинных жителей умирать под немилосердным солнцем. Луна приняла их, залечила ожоги и вложила в грудную клетку последнее желание.
Их Бог будет вечность с ними. Он откинет все мирское, освободится от грязи земной жизни и будет лишь с ними. Их драгоценный Бог будет облачён лишь в небесные одежды и золотые украшения. Они все отдали ради Него, они столько лет прожили лишь ради Него. И разве плохо, что они счастливы только от одного вида алой крови, что обагрила священное место? Небеса свидетели, что только они это заслужили.