С небес на землю

Покрывало лежало на скрещенных ногах, а стопка книг высилась возле подобия нар. Все же мало-мальский комфорт «лучшая тюрьма Европы» пообещала обеспечить, и тем самым и занималась.

– Говорят, когда-то давным-давно жил человек, который создал искусственные крылья. Он пытался долететь до солнца, но они расплавились от жара, и он упал… – неожиданно нарушил тишину певуче-равнодушный голос Достоевского.

Дазай, прищурившись, взглянул на сидящего в камере напротив Фёдора. Нет, все же это его решительно забавляло. Слова, выражения, фразы. Пепельно-серые крылья чуть дёрнулись, в ответ на его эмоции. Несмотря на то, что они перелиняли, сменив цвет на серый когда-то – Дазай ведь настойчиво этого добивался – сейчас торчало несколько чёрных перьев. Несколько удивительно.

Крылья его собеседника, расправленные на всю ширину, занимали почти все пространство. Темно-фиолетовые у кончиков и постепенно светлели к основе.

– И что ты хотел этим сказать? – поинтересовался Дазай с нотками искреннего любопытства в голосе. – Я тоже знаю этот миф, он по большей части о гордыне и глупости.

Фёдор откинул голову назад и посмотрел на гладкую стеклянную поверхность клетки, пальцы прошлись по корешку книги.

– Думаешь? Разве не отражает этот миф отчасти нашей природы? Икару, согласно мифу, было двенадцать, когда он помогал отцу. Тот самый возраст начиная с которого мы признаем или отторгаем нашу природу, – он дёрнул крылом. В темном пространстве клетушки тяжёлым, почти двухметровым крыльям было тесно, и перья поскребывали гладкое основание куба. – И погиб он очень юным.

Дазай фыркнул.

– Ну да, конечно. Давай ещё вспомним о том, что согласно одной из трактовок, смерть Икара и вовсе произошла в качестве оплаты за грех его отца, который убил своего племянника, завидуя его таланту, – он выпрямился, складывая крылья, а после все же их расправляя, насколько возможно. Несколько перьев плавно опустились на пол. Все равно те, кто будут убираться, ничего не заметят.

Те, кто отвергли, видят что угодно, кроме правды.

– Ты ведь сам сказал, – мягко отозвался Фёдор. – Одной из трактовок. Просто она самая популярная. Возможно, они тоже были крылатыми, и отец ждал, пока у сына немного окрепнут крылья.

Дазай закрыл лицо рукой и рассмеялся. Фёдор наблюдал за ним молча, ожидая, пока вспышка фальшивых эмоций, сквозь которые он читал с лёгкостью, погаснет.

– Знаешь, когда-нибудь желание верить в то, что ты хочешь видеть перед собой, тебя погубит, – наконец, сказал он, успокоившись. – Когда люди видят только то, чего хотят видеть, это приводит только на самое дно бездны.

Фёдор склонил голову набок. На его лице отразилась тень непонимания, сменившаяся задумчивостью.

– Я не понимаю, ты говоришь это мне или себе? – он убрал волосы за ухо, и на виске стало видно несколько темных перышек, почти такого же цвета, как прядки. Фёдор заметил, как Дазай непроизвольно повторил жест – перья под волосами всегда подходили под их же цвет.

– Не понимаю о чем ты, – Дазай искусно сыграл дурачка, но не смог скрыть эмоций. Этот человек снова читал его как открытую книгу. Нет, они оба были алифер(Лат.) Крылатый, если на то пошло. Те, у кого есть крылья, те, кто их приняли, даже если не используют их для полетов, остаются алифер до конца своих дней.

Им больше никогда не стать людьми, даже если отрезать себе крылья. Люди не начнут тебя принимать. Ты не перестанешь быть лишним. Перья все также будут расти на висках, запястьях, локтях, плечах, вдоль позвоночника, на бедрах, коленях, под ними и на икрах.

Фёдор смотрел на него спокойным взглядом, но Дазая не оставляло ощущение, будто тот читает его мысли.

– Понимаешь. Мы оба понимаем. Иллюзия выбора всегда прекрасна тем, что ею легко обмануться...ты ведь об этом думаешь?

Сказать по правде, бил он наугад. Единственное, что он видел – сомнения, приносящие горечь. Едкие, словно кислота. Он ощущал их, почти невесомые, чужие эмоции, подобно дуновению ветра от взмаха крыльев. Стоит только расслабиться, как эти капли ударят в лицо и, впившись под кожу, начнут разъедать тебя изнутри.

– Если бы я не знал наверняка, не сомневался бы, что твоя способность – телепатия, – пошутил Дазай, но его взгляд оставался серьезным, и в раскосых глазах темнела эмоция, нечто сродни холодной жестокой угрозе, разбавленной лёгким непониманием. – Так о чем это мы? Если ты говоришь, что Икар мог быть крылатым, то сравниваешь нас с чем-то божественным? Хотя погоди, – Дазай хитро улыбнулся, чуть задрал штанину. Перья росли чуть выше ступни, там, где кости переходили в голенище. – Говорят, Гермес носил ТаларииКрылатые сандалии и летал с их помощью. Их выковал Гефест, а впоследствии Персей забрал их и с их помощью совершил ряд подвигов. Можно тогда провести аналогию. Пусть летаем мы иным образом. Есть отчетливая связь. Все мы нечто получили, и можем использовать. По крайней мере, можно сравнить с даром, ты так не считаешь? – пальцы прошлись по перьям и задержались над ними ненадолго, на несколько секунд. По непроницаемому взгляду ничего нельзя было понять, но Дазаю было интересно, уловил ли тот скрытый намек. Фёдор сложил крылья, однако вырвал одно маховое перо, чёрное как смоль.

– Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе́ в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему», – проговорил он негромко, чуть проведя пером по воздуху. Его голос звучал отчётливо, и он не сводил с Дазая взгляда все время, пока говорил. И Дазай прищурился, чуть склонил голову набок.

– Книга Исаи, глава четырнадцатая, стих двенадцатый, – потянул он. – Хочешь сказать, что уместнее сравнить нашу ситуацию с чем-то дьявольским?

– До низвержения Люцифер был ангелом, – напомнил ему Федор очевидную истину. – Естественно, мы имеем божественную природу. Все мы рождаемся с крыльями, а после либо отвергаем их, как и следует, признавая главенство бога над собой, либо, словно слушая искусительный голос змея, соглашается носить их до конца наших дней.

Дазай фыркнул, хотя он безотрывно следил за движениями узких пальцев, как те рисуют в воздухе узоры пером.

Все равно охрана не видит, ни их крыльев, ни перьев. Для их глаз это лишь невзрачный мусор.

– Сказал сидящий напротив меня алифер, – усмехнулся Дазай. – Мне искренне интересно, это действительно твои мысли, или ты просто повторяешь то, что вложили тебе в голову давно, и это настолько стало правдой, что ты даже не задумываешься над смыслом сказанных слов? Или ты просто говоришь удобные слова для меня?

Фёдор моргнул. Теперь пришла его очередь удивляться. Кончики крыльев затрепетали, но выражение лица практически не изменилось, лишь глаза распахнулись на мгновение в иллюзии немого удивления.

– И что тебя навело на подобные мысли? – он смог собрать слова в нужные фразы, хотя все оно не то, немного иные оттенки. Нужны другие, ярче, чтобы отражали чётче. Пусть эти и сойдут на первое время. Фёдор не слишком знал определение, но это ощущение не оставляло.

– Твои интонации, – Дазай подобрал выпавшее перо с пола, серое, с немного светлой каймой, и указал им в его сторону. – С такой обычно убедительно лгут, но для себя или собеседника сложно сказать.

– Ты судишь по себе? – Фёдор сложил руки на груди, зажав собственное перо между пальцами. Его взгляд небрежно бродил по клетушке собеседника, не задерживаясь на его лице, причём он не мог даже сам себе отдать отчёт по какой причине он не желает смотреть ему в глаза.

– Возможно и так, – Дазай безмятежно пожал плечами. – Если тебя это смущает, то так и скажи. Только прямо. Увёрток и так достаточно, не думаешь? Нам не помешает немного откровенности.

– Из всех людей это предлагаешь ты? – Фёдору стало немного смешно, и он даже позволил смешку слететь с его губ, и даже тихо расмеялся. Смех вышел немного каркающим, словно он очень давно этого не делал. Дазай посмотрел по сторонам и указал на себя.

– А что не так с этим? Проблема со мной? В том, что тебе это говорю я? Или в том, что тебе вообще это говорят? – он вздёрнул голову и поймал его взгляд, не прекращая мягко улыбаться. Фёдор задумался, пытаясь уловить ускользающие ассоциации.

– Наверное, всё, что ты перечислил, – медленно проговорил он. – И нет, не смущает. Немного удивляет.

– Ну так что, это твои мысли? Ты правда так считаешь или сказал просто так? – Дазай с любопытством смотрел на него. Он действительно хотел услышать ответ. Не то, чтобы он хотел полной откровенности, потому что не был уверен, что сможет ответить точно такой же. Но отступать уже поздно.

– Не мои, – равнодушно отозвался Фёдор, запрокидывая голову. – Мне всё равно, сказать по правде. Так просто удобно. Говорить. Думать. Это привычно. Функциональность по большему счёту решает как-никак. Но ведь и ты точно такой же, разве нет? Тебе есть дело до твоих соратников? Ты на этой стороне, потому что хочешь сам? Откровенность за откровенность. Давай. Сам предложил.

Дазай замолчал. Дискомфорт нарастал, сдавливая рёбра, и отчего-то стало тяжело дышать. Он не хотел понимать почему. Вернее просто думать об этом.

– Нет. Я дал обещание. Человеку, который был мне дорог, – нехотя сказал он. Слова слетали с губ крайне неохотно. Если бы он был более склонен к лирике, сказал бы, что опалами, но даже подобное предположение вызывало желание рассмеяться, но сейчас не стоило. Он и сам это понимал. В любой другой ситуации он мог бы повести себя вопреки, но по какой-то причине не хотел.

– Тогда в чём разница между нами? – Фёдор безмятежно пожал плечами, потёр запястье с тёмно-фиолетовыми перьями. – Ты желал откровенности, ты её получил…

Дазай поморщился.

– Раз уж так, то ты мог и не скрывать их сперва под кожей, а потом и под плащом, – он выставил руку вперёд. Пепельное перо лежало на ладони. – Тоже не можешь летать, как и я, верно? Не способен? Не хочешь?

– Уродство, которое ты признаёшь, всё ещё считается уродством, – Фёдор прикрыл глаза ресницами. – Даже среди нам подобных существует некая норма. В чём смысл крыльев, которые ты не способен использовать?

– Нет-нет, давай ещё больше отсылок, – Дазай развеселился. Веселье поднималось откуда-то из глубины, щурилось, точно так же, как он сейчас. – Что вспомним на сей раз? Собор Парижской Богоматери? К чему в таком случае оно приводит? К трагедии? И так, чьи-то желания свели его в могилу, а кто-то обманулся, но итог однозначен.

Фёдор некоторое время молчал. Перемена настроения собеседника его совершенно не удивила. Возможно откровенности для него оказалось всё же излишне много для одного маленького разговора. Он обижен или просто пытается таким образом сбежать от собственных желаний? На самом деле действительно хотелось бы узнать.

– А чего плохого в трагедии? Человеческая жизнь трагедия сама по себе, – он потряс головой, потёр пальцами пёрышки на висках, и Дазай непроизвольно повторил жест.

– Чью роль бы ты выбрал? Горбуна, отважного солдата, несчастной цыганки или священника?

Дазай снова рассмеялся, и его крылья заколыхались, едва ли не захлопали, но пространства не хватало для манёвра.

– Ты предоставил мне выбор. Как мило с твоей стороны. Учитывая, что трое из четверых мертвы по итогу, а оставшийся скорее всего погиб бы впоследствии, поскольку идти ему некуда и жить незачем, – он хлопнул в ладоши. – А сам-то кого бы выбрал? Священника?

– Полагаю, с моей стороны выбрать подобный вариант было бы банально, – Фёдор приподнял уголки губ в имитации улыбки, сцепил пальцы в замок и потянулся. – А на какую роль бы ты назначил меня? Чисто из любопытства. Отдаю это право тебе.

Дазай замер и склонил голову набок. Улыбка пропала на мгновение, чтобы вернуться на лицо, словно ничего и не произошло. И было что-то невесомо воздушное в этом моменте, близкое, почти интимное, чему он и сам не мог подобрать подходящее определение.

– Ну, раз так, – он приложил палец к губам. – Ты говорил об уродстве… к тому же тебя многие презирают даже сейчас. Пусть внешне по тебе и не скажешь. Если вывернуть наизнанку тебя. Я бы дал тебе роль Квазимодо, раз уж ты просишь меня принять решение.

Фёдор моргнул, и, похоже, снова не справился с выражением лица, потому что Дазай заулыбался шире.

– Понравилось. Ладно. Твоя очередь. А кто я? Давай. Удиви меня, – он подался вперёд, навстречу, хотя и так сидел на краю нар, словно собирался с них упасть, но в последний момент удержал равновесие.

– Цыганка, – спокойно ответил Фёдор, не раздумывая ни секунды. Ответ показался ему естественным, словно не могло быть никакого другого. Дазай замер, округлил глаза и, Фёдор думал, рассмеётся, но он молчал. Губы дёрнулись в пародии на улыбку, которая так и не оформилась, замерев бледной тенью, иллюзией на саму себя, что на его лице смотрелось неестественно. Словно отражение в кривом зеркале.

– Даже не сомневался, – Дазай тихо рассмеялся. В душе бушевал ураган, которого он давно не помнил. Возможно с того самого момента, когда потерял человека, которого мог назвать другом. – Значит, по-твоему, мне тоже грозит смерть и безответная любовь со стороны кого-то? Надо же, тебя, – изумление, которое он сейчас демонстрировал, было искренним, и скрывать его сейчас Дазай не видел смысла. Да и не хотел, если уж на то пошло. – Мне расценивать это как признание, Федя-кун?

Дазай мог готов поклясться, что ни за что бы не надеялся увидеть такое выражение лица. Не у этого человека уж точно. Смех всё же стих достаточно быстро. Дазай не хотел смеяться. Он почему-то испытывал нечто странное. Возможно, потому что никогда и не думал, что ему признаются в любви. Нет, иной раз такое происходило. От девушек. Которые потом убегали от него, когда он предлагал им покинуть этот мир вместе с ним. Уж точно он не ожидал признаний в любви от мужчины. Нет, обожание со стороны некоторых личностей секретом для Дазая не являлось, но воспринимал он это всё же иначе. Да и относился к ним тоже иначе.

– Если ты хочешь так думать, – Фёдор, наконец, справился с собой и посмотрел в сторону, придавая лицу скучающее выражение. Дазай задался вопросом, обидело ли его это отношение.

– Я тебя обидел? – Дазай и сам не знал, почему именно в этой ситуации ему не хотелось ничего подобного. – А если я скажу, что мне нравится твоя аналогия?

Фёдор скосил на него взгляд. Будь ситуация немного другой, от немого вопроса «правда» он бы покатился со смеху. Но не сейчас.

– Да, – Дазай просто кивнул. И крылья заколыхались, особенно маховые, явно подтверждая его слова. Он мог поклясться, что не двигал ими намеренно. Возможно, они отозвались на его эмоции, возможно всему виной что-то ещё, но он не хотел думать об этом сейчас. Или вообще.

Фёдор посмотрел на пол, а после снова на него.

– Мне приятно это слышать, – неожиданно легко сказал он. – Как думаешь, мы сможем об этом ещё поговорить?

Дазай немного растерялся, не в силах понять, чем вызван подобный вопрос.

– Если ты захочешь?

Фёдор улыбнулся и дёрнул уголком губ, всё же улыбка появилась, почти неуверенно ломкая, словно непривычная его настоящему лицу.

– Договорились. Буду с нетерпением ждать. Сочту твою давешнюю фразу согласием на мою, – в его голосе звенела эмоция, но Дазай так и не смог её распознать. – И ещё вопрос: ты бы хотел летать?

– Нет. Я жалею, что не отказался от них, когда ещё была такая возможность, – отозвался Дазай спокойно. Они снова встретились взглядами. Пол-стука сердца, мимолётный выдох. – А ты?

– И я, – едва заметная пауза. – Лжец.

– Ты такой же.

На мучительно долгие мгновения они оба замолчали, и Фёдор начал к чему-то прислушиваться.

– Это был последний вопрос. Жаль, что наше время истекло. Теперь нам пора.

И в следующее мгновение его камера опустела.

Дазай охнул, услышав звон разбитого стекла, и обнаружил что падает вниз, в пустоту, располагающуюся под системой камер. Пришлось всё же задействовать крылья, чтобы кое-как спланировать. Хотя это оказалось весьма сложной задачей. По счастью ему помогли. Он ощутил, как его поймали за воротник тюремной рубашки.

– Дазай-сан, я держу вас! Не бейте так крыльями…ай!

Ацуши-кун. Конечно. Кто ещё это мог быть? Его янтарные крылья рассекали воздух чуть выше.

– Чёртов Дазай, может ты перестанешь создавать нам всем проблемы, а?

Уже оказавшись на полу Дазай сложил крылья и обернулся. Куникида осторожно опускал на стеклянный пол Накахару, неспособного использовать одновременно и гравитацию и огненные крылья с чёрной каймой. Одно отключало другое.

– Вы всё же договорились между собой, – прокомментировал он спокойно.

– Будто ты мог задумывать что-нибудь другое, – фыркнул тот. Куникида поджал губы, но не стал высказываться, хотя, судя по его выражению лица, хотел много что сказать.

– Пойдём. Накахара-сан любезно проделал нам выход наружу. Оттуда мы полетим.

– Но я не умею, – Дазай ткнул пальцем себе в грудь. Вот сколько им не говори, бесполезно всё. Пытаются его убедить, словно и не понимают, что он просто не способен их использовать нормально.

– Мы с Ацуши решим проблему.

– Вы не сможете нести меня вдвоём. Размаха крыльев не хватит.

– Справимся уж как-нибудь.

– Заткнись и не отсвечивай. Не ты один планы строить можешь, – фыркнул надоедливый Накахара и пошёл первым. Спустя добрых четверть часа беготни и вертикальный полёт, Дазай убедился, что они правда решили проблему. Понесли его горизонтально.

– Как там ситуация в мире? – спросил он негромко.

– Всё больше окаменевших, – отозвался летящий сбоку Накахара. – Способность Стокера мало кого обращает, а вот жертвы. Люди бьют тревогу. Эпидемия уже перешла на национальный уровень. Мне кажется, даже сам Фукучи в ужасе от масштабов. Похоже, рассчитывал на что-то иное.

– Ясно, – ответил Дазай и замолчал. Он думал о другом. Совсем о другом.

***

Фёдор наблюдал с земли за удаляющимися крылатыми. Как другой алифер, он мог их видеть. И его спутники, Гоголь и Сигма, тоже. Они не отходили от него, словно боялись, будто Достоевский готов был исчезнуть в любой момент.

– Мы не будем их преследовать? – спросил у него Коля. Он крутился, ни на секунду не прекращая движения. Его искорёженные подёргивающиеся изломанные крылья не оставляли ни сомнения, что преследовать он может разве что способностью. Крылья Сигмы же представляли собой только основу – чистый скелет, без мяса и перьев, скреплённый искуственно их стараниями и только потому до сих пор не рассыпавшийся окончательно. То, что придумано, не может ожить, сколько не старайся. Тогда, на казино, они обрели иллюзию, но после того, как оно рассыпалось, распались и они. Бесполезно.

Сигма молчал, стоя в стороне и всматриваясь в безоблачное небо. На их разговор он внимания не обращал.

– Нет надобности. Мы ещё встретимся. Он придёт, – тихо ответил Фёдор и отвернулся. Возможно, разговор в тюрьме действительно вызвал слишком много ненужных эмоций. Особенно таких, которые он не мог классифицировать сам для себя. – Вы опоздали.

– Так получилось. Я слишком долго с ним возился, – Коля ткнул пальцем в парня.

Сигма отвлёкся и обернулся, возмущённо посмотрел на Гоголя.

– Почему ты вечно сваливаешь свои косяки на меня?!

Фёдор не вслушивался в их перепалку, погрузившись в лёгкие меланхолические размышления. Излишне легко ли он дал обещание Осаму в той тюрьме? Имеет ли смысл его выполнять? Был ли он до конца искренен сам с собой?

Он не считал себя человеком, склонным с сомнениям, однако сейчас Фёдор мог отдать себе отчёт: он испытывал нечто похожее. Всему виной случайно сказанная фраза и полученный ответ.

Они оба будут ждать, и только время покажет, к чему приведёт это ожидание. Пусть в глубине души Фёдор и осознавал: такие вещи обычно заканчиваются как великие трагедии, но куда более буднично, спокойно. Чем выше взлетишь, тем больнее разбиваться. Ирония в том, что им с Дазаем падать неоткуда. Они оба неспособны взлететь.

Лжец...

Божье провидение или насмешка судьбы?

Сказать по правде, Фёдора не интересовали причины. Он не думал, что ответ помог бы ему разобраться в собственных ощущениях или отыскать их источник где-то глубоко внутри. Ничего бы не изменилось. Слова всегда всего лишь слова. Интересно только, стоит за ними что-либо или нет.

– Пойдёмте. Нам нет нужды здесь задерживаться. В конце концов, нас давно ждут, – прервал он перепалку Коли и Сигмы. Они сразу же оба замолчали. Сигма поджал губы и вздохнул, пробормотав что-то вроде «невыносимо» и «заберите меня отсюда уже».

Фёдор не обратил на это внимание. Коля, впрочем, тоже, только протянул ему руку в белой перчатке, и Фёдор крепко её сжал. Сигму спрашивать не стали. Просто так взяли за руку. Спустя несколько мгновений пустошь, под которой располагалась тюрьма, выглядела такой же бесплодной, как и за полчаса до этого.