Он бы сказал, что в его жизни всё было не слава богу.

Начиная с того, что он был третьим, следственно, и средним в семье, и заканчивая преследовавшими его каждый день проблемами. Конечно, так было не всегда. По крайней мере, не со дня рождения. Всё было нормально — как сказал бы отец: «всё как у людей», — до его четырнадцати лет. Тяжёлый период в жизни подростка, но не должно было произойти ничего из ряда вон выходящего.

Рождён ведь в образцовой верующей семье, поклоняющейся Её Величеству — Богине Любви и, по совместительству, покровительнице его народа. По некоторым обстоятельствам его родителям пришлось уехать с родины и перебраться в другую страну, и благо, что в городке, где они обосновались, стояла церковь их божества.

Потому Тарталья привык к воскресным службам, запаху свечей, иконам, витражам и молитвам. Изображение Её Величества смотрело на него нарисованными глазами каждые утро и вечер, когда всей семьёй собирались за столом и ели. Днём же он предпочитал обедать где угодно, но не дома. На то были причины.

И, казалось бы, на что жаловаться? Да, третий по счёту из шести. Да, на него никогда много надежд не возлагали, потому что были старшие братья, которые к моменту его взросления уже всего добились и служили примером. Да, внимания он получил не так много, потому что родились Тоня, Антон и Тевкр, а они младшие, за ними нужно много ухода, и у родителей не хватало времени — а может, и не только, — на третьего сына, которому не повезло.

Но его всё устраивало. Он мог играть с младшими, игнорировать старших и пытаться быть собой. У него было огромное количество свободного времени, пока самые старшие и самые ответственные занимались детьми. Он привыкал. Это не трудно, когда существуешь в таком ритме буквально всю свою жизнь.

Ну, до четырнадцати. Вот в четырнадцать он, наконец, получил то внимание, которого был лишён. Разве что оказалось, что это в разы обременительнее, и речь ведь о подростке, что не любит сидеть на месте, и у которого в голове творится черти что. В буквальном смысле этого слова.

В любом случае, Тарталья искренне считал, что всё это… тяжело. И лучше бы его продолжали не замечать, чем принялись опекать. Не то что бы он винил родителей в чём-то — конечно нет, они заботились о нём в меру своих возможностей, ведь за младшими нужен глаз да глаз, они маленькие, они ещё дети, они такие несамостоятельные, «не то что ты»! И всё в этом роде.

Потому да — у него были причины. Причины сейчас оставаться в десятке кварталов от собственного дома. Он запрокинул голову, вглядываясь в темнеющее небо, и глубоко вдохнул запах травы и леса. В кармане коротко звякнул телефон, и он достал его, сквозь старые трещины в экране разглядывая пришедшее сообщение от Тони.

«Родители беспокоятся, возвращайся»

Да, конечно. Он знает, что они беспокоятся. Конечно же он вернётся. Но потом. Не разблокировав, сунул телефон обратно в карман, опираясь спиной о забор частного дома. Отец не раз говорил, что это всё его не выветрившийся подростковый максимализм. Здоровый лоб, уже целых двадцать лет, учится в университете — и это уже самое настоящее чудо! — а ведёт себя до сих пор как тот самый четырнадцатилетка!

И говорил так, словно это должно было вызвать в Тарталье хоть что-то, кроме чувства вины и собственной бесполезности. Будто все эти годы это не он пытался быть образцовым сыном, чтобы доставлять меньше проблем. А когда с ним случилось плохое, то оказалось, что он, почему-то, не делает ничего, чтобы исправить ситуацию.

Ведь именно так это и бывает.

В груди ворочалась злость, нагревая кровь и заставляя вертеть одни и те же мысли по кругу. Кататься на них, как на проклятой всеми богами карусели. Мигающей такой, привлекающей внимание и очень, очень быстрой. Из раза в раз, из раза в раз, и не надоедало же. Как, например, не надоедало матери таскаться в церковь Её Величества не только по воскресеньям, а как приспичит.

Нет, конечно, он тоже верил. Хотя в последнее время небо, куда много тысяч лет назад на заре человечества Её Величество ушла с другими богами, казалось до ужаса пустым. Полным звёзд, но пустым, мёртвым, будто океан, где нет ничего живого. Только мрак и смертоносная концентрация соли.

За сумбурными мыслями чуть не пропустил скрип ворот. Те распахнулись, и наружу показался слегка раздражённый Скарамуш, тащащий под мышкой бутылку газировки и чипсы. Кинув одну пачку Тарталье, пнул ворота, заставляя их со скрипом закрыться.

— Чего злой такой? — тоже невесело буркнул Тарталья, открывая пачку и боком чувствуя новую вибрацию телефона в кармане. Точно опять Тоня пишет.

— Мать, — в тон отозвался Скарамуш и замолчал. Потому что это короткое слово мгновенно отвечало на все вопросы и заставляло лишь понимающе кивнуть.

С матерью Скарамуша Тарталья знаком был сначала заочно, а потом и лично. Благо, что дольше десятка минут они не общались, потому что за эти самые десять минут он успел словить столько лукавых, пробирающих насквозь и, откровенно говоря, неуютных взглядов, что становилось дурно. Его будто препарировали без скальпеля — просто своей проницательностью. Как у такой женщины, как Яэ, мог вообще быть ребёнок, Тарталья представлял смутно.

Тем более, что Скарамуш ни разу не говорил об отце.

— Пошли, чего встал, — бросил через плечо тот. Тарталья пришёл в себя и засунул в рот первую чипсину, двинувшись вслед за другом. Молчали недолго — Скарамуш всё же разразился недовольством. — У неё пубертат начался заново, не иначе! Никакой нормальный родитель не будет настолько настойчиво лезть в трусы к своему сыну!

— Надеюсь, ты это образно, — пытаясь пошутить, но без юмора, отозвался Тарталья. Скарамуш возмущённо глянул на него через плечо и удобнее перехватил бутылку газировки под мышкой, раскрывая свою пачку чипсов.

— Чтоб ты знал: она всерьёз считает, что мы с тобой трахаемся по подворотням.

— Друг с другом или с разными людьми? — всё так же уныло спросил Чайлд, пожимая плечами и стараясь найти в себе силы на хоть какой-то диалог. Стоять около забора и смотреть в мёртвое небо было в разы проще. Отвлёкшись от поиска особенно большой чипсины в пачке, поднял голову и столкнулся с очередным осуждающим взглядом. Скарамуш определённо был сыном Яэ — у них у обоих в глазах мог отражаться весь спектр эмоций по их желанию. И порой Тарталье казалось, что глаза Скарамуша буквально искрят в радужке. — Да ладно тебе. Какая разница?

— Разница в том, что мне этим на мозги капают, а тебе — нет, — бросил Скарамуш всё так же недовольно, но развивать дальше не стал. В тишине улицы зашуршали пачками и захрустели чипсами, продолжая путь в никуда.

На самом деле Тарталья не назвал бы общение со Скарамушем дружеским. Просто так сошлись звёзды — или их благословило некое божество, — что им обоим невыносимо было сидеть дома дольше нужного. А нужное — это ночь и пара часов утром. Скарамуш не переваривал свою мать, работающую на дому и пишущую книги, а у Тартальи начал подтекать мозг при выслушивании недовольства отца и бесконечного беспокойства матери.

Он их любил. Правда. По крайней мере, он так считал. Но несколько раз на дню слушать о том, что он «совсем не старается поправиться» — это было невозможно.

— Ты под таблетками? — неожиданно спросил Скарамуш. Тарталья мгновенно напрягся, шумно хрустнув чипсиной, и посмотрел на него. В ответ глядели пристально и несколько обеспокоенно. Ладно, возможно, он поторопился с выводами, и общение всё же более дружеское, чем ему казалось.

— Нет, — вздохнул он, прожевав, нагоняя Скарамуша, теперь плетясь не позади него, а рядом, едва ли не бодая плечом. — Я вечером принимаю. После них в сон клонит.

— Тогда чего такой унылый? — продолжил Скарамуш. Закусив изнутри губу почти до боли, Чайлд повёл плечами.

Рассказать о том, как неудачно подслушал разговор родителей? Как сбежал из дома не позавтракав, потому что было тошно? Потому что внутри всё свернулось в жгут из-за услышанного, и как его мутило от отвращения, злости и непонимания? Он хмыкнул про себя на всё это.

— Да настроение просто плохое, — отозвался он, ёжась и как пытаясь сбросить с себя неожиданно липкое чувство беспомощности. Взгляд Скарамуша неприятно сверлил его щёку ещё несколько секунд, а затем пропал. Снова шли в тишине, механически жуя чипсы.

И такое было в разы лучше, чем бродить по окраине городка в одиночестве. В темноте. Тарталья скользнул взглядом в сторону с дорожки до небольшого рва между окраиной и бегущей полосой леса. Деревья стояли так плотно, что чудилось, будто сделай за них один шаг — сгинешь в кромешной тьме. Поглотит и не отпустит.

Мурашки пробежались вдоль спины, и Тарталья поспешно отвернулся, мотая головой и старательно выгоняя лишние мысли. Внимательный взгляд Скарамуша повторно прошёлся по его профилю, но молчание не прервалось.

Так дошли до небольшого открытого пустыря. В центре стояла поеденная временем и дождями железная карусель, на краю — точно такие же одинокие качели. Лет, наверное, десять назад было любимым местом детишек, а сейчас сюда даже бродячие собаки не заглядывали. Скарамуш запрыгнул на карусель и поморщился — пустырь облетел мерзкий скрип полумёртвых креплений. Скрип повторился, когда рядом забрался Тарталья.

Бутылка газировки зашипела, когда сморщившийся будто от недовольства Скарамуш взялся за крышечку. Несколько мгновений Тарталья пялился на эту уже слишком знакомую ему картину — видел как минимум пару раз в неделю. В голове мелькнула слабая благодарность, которую он выразил просто:

— Может, мне сбежать?

Только разобравшийся с бутылкой Скарамуш застыл и посмотрел на него с очевидным скепсисом. Тарталья на это только плечами пожал, ставя рядом с ногой пакетик чипсов и скрещивая руки на согнутых коленях. Положив на них подбородок, слепо уставился на бегущий словно бы в бесконечность ряд частных домов. С садиками, с высокими заборами и живыми изгородями, с горящими в наступающем сумраке фонарями…

— Совсем погнал, да? — спросил Скарамуш без единой нотки удивления или озадаченности в голосе.

Поджав губы, Тарталья передёрнул плечами, ощущая, как в груди расползается липкая горечь. Снова взглянул на бесконечную темноту, где обязательно скрывается нечто, что мешает ему жить, да даже просто дышать. Что прячется совсем рядом и не выходит в свет, будто страшась. И от чего невозможно сбежать, как бы он ни старался. Пробовал уже.

— Да, забей, — отмахнулся он, щупая левое запястье — кожу слегка запекло от мелькнувших миражом воспоминаний. Возможно, всё пройдёт как-то само собой, и родители правы. Он безнадёжен, есть ли вообще смысл стараться ради его выздоровления, если шансов никаких, и это на всю жизнь?

— Нет, погоди, ты серьёзно? — Скарамуш так и не отпил. Тарталья качнул головой и забрал бутылку себе, тут же делая глоток и злясь, что это газировка, а не алкоголь. Возможно, будь это последнее, то он бы чувствовал себя хотя бы немного лучше. До тех пор, пока его не скрутит от последствий.

— Я просто… не знаю. Говорю, забей уже. Не важно, — он отмахнулся. Потому что в самом деле: а если он сбежит? Да скорее сдохнет спустя сутки в подворотне из-за невовремя настигшего приступа. На работу не примут, таблетки стоят денег, поддержки никакой, и тащить в эту яму за собой Скарамуша? Высшее проявление дружбы, очевидно.

Все подобные размышления бесплодны и бесполезны с самого их зарождения. Он не может ничего, кроме детского бунтарства, заставляя родителей переживать. В кармане снова завибрировал телефон, и в этот раз Тарталья достал его и разблокировал, заходя в переписку. Бутылку газировки Скарамуш забрал себе и тоже сделал глоток.

«Я сказала маме, что ты гуляешь со своим другом»

— Тебе могут мои позвонить, — бросил Тарталья, отправляя сухое «спасибо» и пряча телефон обратно в карман. Скарамуш издал понимающее мычание и больше ничего не сказал. Видимо, тоже не желая трепаться о пустом и бессмысленном, но Тарталья попросил. — Расскажи что-нибудь, а.

— Что, начнёшь выть? — фыркнул Скарамуш. Тарталья криво улыбнулся, сцепляя руки в замок и стараясь подавить крупную дрожь, родившуюся где-то в желудке. Невольно взгляд метнулся в сторону темноты леса, но тени там остались неподвижными. Скарамуш тем временем побарабанил пальцами по бутылке, тяжело вздохнул и начал. — Короче, на сессии будет какой-то пиздец…

Тарталья слабо улыбнулся этому, позволяя себе унестись мыслями прочь от всего плохого и погрузиться в бессмысленный рассказ Скарамуша о преподах, об одногруппниках, о в принципе студенческой жизни, к которой он сам имел уже мало отношения после ухода в академический отпуск. Отпуск, который, вероятно, грозил перерасти в вечный.

Вряд ли живя в комнате с мягкими стенами можно учиться чему-нибудь.

Поспешно отмахнувшись от этого, он малодушно подумал, что родители просто немного перемудрили, думая о своём будущем. Всего лишь обеспокоены, это нормально, да и сам Тарталья не способен помочь. Что он может сделать, когда ему не позволяют даже за младшими присмотреть, когда родители отлучаются, верно?

От этого под сердцем продолжало неприятно тянуть. Так, словно пыталось разорвать его. Потому Тарталья как можно быстрее постарался переключиться на то, какие же преподы по всем предметам нудные и дотошные.

Но всё это прервалось, когда в кармане Скарамуша зазвонил мобильник. Стоило увидеть его вспыхнувший экран, как Тарталья отвернулся и сделал пару быстрых глотков газировки, морщась от количества пузырьков, обжёгших язык. Покашляв, продолжил пялиться в сторону, стараясь не вслушиваться в тот непривычный Скарамушу голос — по какой-то причине тот пытался быть очень вежливым.

— Да, он со мной, всё хорошо, — от его взгляда неприятно зажгло спину, но Тарталья не повернулся, продолжая пялиться в темноту. Туда, где точно двигалось нечто. Но пока что он этого не мог видеть. Разве что в желудке порхала бабочкой зарождающаяся тревога.

Всё хорошо, этого не существует. В темноте никого, кроме белок и, может быть, ежей, нет. Всё в порядке, всё в порядке, всё в порядке…

— Он скоро придёт.

Тарталья резко обернулся и уставился на Скарамуша как на предателя. Тот пожал плечами и почти виновато взглянул на него. Почти, потому что спустя всего мгновение в его глазах снова возникла эта раздражающая смесь из вечного недовольства и высокомерия. Он положил трубку и вздохнул:

— Не смотри на меня так, они правда переживают.

— Вот не надо со мной как с ребёнком, — поморщился Тарталья. Скарамуш закатил глаза.

— Но ты реально ведёшь себя как ребёнок, — и посмотрел так, внимательно, будто бы даже осуждающе. Тарталья невольно заткнулся и отвёл взгляд в сторону, после тяжело вздыхая.

— Знаю, — выдавил он.

— Раз знаешь, то давай возвращаться, — покачал головой Скарамуш, копируя его вздох, и похлопал по плечу. Тарталья стиснул зубы, стряхивая его руку и ощущая, как ледяная бабочка тревоги сгорает в распалившейся злости.

Ну да, он же уже такой взрослый, должен вести себя соответствующе и перестать учинять проблемы. Неудивительно, что родители хотят избавиться от него, заперев где-то далеко в месте для душевнобольных. Там-то он никому не сможет принести проблем.

Он чуть замедлил шаг, чтобы быстро тряхнуть головой и прогнать унизительное желание, запёкшее глаза. Вытерев их, глубоко вдохнул и попробовал успокоиться. Вовремя — Скарамуш озадаченно обернулся на него.

— Ты че, обиделся? — фыркнул он насмешливо, и Тарталья дёрнул плечом, силясь скинуть капающее на мозги раздражение.

— Нет, — ограничился он, про себя скрипнув зубами. Напряжение разлилось вдоль спины, заставив мышцы начать деревенеть, и он постарался не смотреть на Скарамуша более. Тот сам замолчал, видимо, уловив, и снова затрещал на отвлечённую тему.

Только сейчас это помогало плохо. По затылку пробежался холодок, и Тарталья невольно оглянулся, ощущая на себе взгляд. В горле встал неприятный ком, и теперь он поспешил, в пару шагов нагоняя Скарамуша и прерывая его бессмысленную речь:

— Давай быстрее.

— Ты вроде не хотел возвращаться домой, — проворчали недовольно в ответ. Тарталья уставился на Скарамуша, пытаясь только этим выразить свою молчаливую просьбу заткнуться и ускорить шаг. Не получилось — Скарамуш только глаза закатил, не проникшись ставшей лишь напряжённее атмосферой. — Ты иногда так бесишь, не представляешь.

Волна мерзких мурашек пробежалась вдоль позвоночника, и она же остановила Тарталью от бесполезных пререканий. Закусив губу изнутри до боли, он просто зашагал дальше. Про себя мантрой повторяя, что Скарамушу ничего не угрожает.

Скарамушу ничего не угрожает, потому что «угроза» — лишь в голове самого Тартальи. Ему всё чудится, этого не существует, никакой опасности нет, всё в порядке. Ему просто надо вернуться домой, принять таблетки, и тогда обязательно станет легче.

— Да не беги ты, какого хрена… — Скарамуш вцепился ему в запястье. Тарталья неловко дёрнулся и всё же заставил себя замедлиться, глубоко вдыхая пропахший травой и пылью вечерний воздух. На мгновение в тени небольшого рва у дороги что-то шевельнулось, и он застыл, пытаясь всмотреться. Его тряхнули за руку. — Эй, ты чего? Тебя кроет?

— Вроде того, — вырвалось почти само. Моргнув, Тарталья сощурился, но тени оставались неподвижны. Возможно, даже слишком неподвижны. Повторив мантру — этого не существует, этого не существует, этого не существует, — он обернулся и посмотрел на Скарамуша.

На него в ответ откровенно пялились, как пытаясь понять, шутит он или нет. Сглотнув, Тарталья освободил руку из его слегка ослабшей хватки и добавил, стараясь звучать спокойно. Хотя уже слышал стук собственного сердца в своих ушах:

— Я в норме. Просто давай… ускоримся, что ли, не бойся, на тебя не наброшусь, — он попытался усмехнуться, и у него даже получилось. Только момент испортило ощущение вставших дыбом на затылке волос. На мгновение в животе возник ледяной шар, чей холод пробрал его до самых костей, а в голове вспыхнуло желание — бежать.

Если он не хочет умереть прямо сейчас, то ему надо бежать со всех ног. И эта мысль с трудом подавилась шаткой рациональностью — это лишь в его голове. Всё это лишь в его голове, всё это нереально и буквально рождено его воображением. Он знает, как это работает, ему нет смысла бояться, всё в порядке. Сейчас он просто слегка не в себе.

— Да не тебя я боюсь, — фыркнул недовольно Скарамуш будто бы небрежно, но кивнул в сторону дороги и двинулся с места первым. Тарталья облегчённо выдохнул и зашагал за ним, напрягаясь и заставляя себя не оборачиваться.

Ничего хорошего не будет, если он снова начнёт глядеть по сторонам во тьму и видеть движения теней. Или того, что в этих тенях скрыто. Он передёрнул плечами, стараясь дышать глубже, и, на удивление, это прогнало нарастающий в ушах стук крови. Всего лишь минутный приступ, ничего страшного.

Он сосредоточился на собственном дыхании, считая шаги идущего чуть впереди Скарамуша. Раз-два, раз-два, раз-два. Освещённая рядом фонарей дорожка не была усыпана гравием или каким-нибудь ещё мелким камнем — чётко уложенная, твёрдая, с небольшими бордюрчиками. Тот, кто отвечал за этот район, точно слишком много работает для обывателя, потому что Тарталья даже сколов или вырванного куска дорожки не видел.

Что и говорить про ряд живой изгороди, редко перегорающие фонари, ухоженные заборчики и общую тишину. Замечательное место для спокойной и невероятно скучной жизни. Где не место какому-то сумасшедшему, которому то и дело чудится какая-то проклятая всеми семью Архонтами чушь.

И на фоне всех этих чудесных вещей Тарталья выглядел как неуместное чёрное пятно на лепестке красивого цветка. Ему невероятно повезло, что Скарамушу не было никакого дела до слухов — вероятно, он их не воспринимал из-за брезгливости к собственной матери, которая лисой вертелась в кругу местных любительниц посплетничать.

— Тебя проводить?

Тарталью вырвали из размышлений. В ушах перестало шуметь, и сердце вернулось в привычный спокойный ритм. Хоть по спине и продолжал бегать холодок, но он стал незаметнее, призрачнее. Потому, протяжно выдохнув, Тарталья мотнул головой. До своего дома всё равно идти около пяти минут, что с ним успеет случиться?

— Уверен? — не убедился Скарамуш, но выдавил одно это слово с таким видом, словно оно колючкой пробежалось по горлу. Тарталья снисходительно посмотрел на него и кивнул.

— Да, всё уже, отпустило. Ты беспокоишься обо мне, милый? — в этот раз усмешка вышла легче и абсолютно искренней. — Мне написать тебе, когда я доберусь до дома?

— Ой, иди нахуй, — бросил Скарамуш, пиная калитку в дворик своего дома.

— И ты мне очень нравишься, — закатил глаза Тарталья и улыбнулся, когда Скарамуш вскинул руку с выставленным средним пальцем. Но когда тот дошёл до дома, то обернулся и как бы невзначай посмотрел на Тарталью, после чего ушёл, хлопнув за собой дверью. Тарталья помахал ему на прощание с лёгкой издёвкой и постарался удержать улыбку, оставшись один на улице.

Сделал ещё один глубокий вдох, повернулся и направился прочь. В этот раз считая свои шаги. Гулять по вечерам не так опасно, на самом деле. Опять же, район абсолютно тихий и беспроблемный, идеально подходящий для семей с большим количеством маленьких детей. Да и до школы не так далеко, магазинчики симпатичные, церковь Её Величества в шаговой доступности и всё в этом роде.

И не то что бы Тарталья боялся темноты, нет, конечно нет. Он же не ребёнок, в самом деле. Он не боялся темноты. Он скорее… просто напрягался. И не из-за теней или чего-то такого. А из-за того, что могло в них скрываться. Обыкновенный страх неизвестности, профессор Пульчинелла ему много раз говорил о том, что бояться — это нормально.

Страхи преследуют людей каждый день, и чаще всего они эфемерные, незначительные и совершенно бесполезные. Однако же они и порой способны придавать жизни смысл. Или хотя бы вкус. Бояться нормально, и Тарталья это прекрасно знал.

Но это его совсем не спасало.

Раз-два, раз-два, по рукам пробежался мороз. А ведь скоро лето. Судорожно вдохнув, Тарталья чуть замедлил шаг, буквально заставляя себя не спешить. Если побежит, то паника заполонит его до самых краёв, и он окажется в ловушке хуже той, в какой находился последние шесть лет. Полностью попытаться успокоиться было равносильно ловле рыбы голыми руками в бурной реке. Потому совсем чуть-чуть, немного, чтобы хватило до дома. А там, в комнате, в ряде баночек лежит его спасение. Хотя бы до завтра.

Шумно выдыхая через рот и потирая ладони, он двинулся прогулочным шагом, впрочем, пялясь себе под ноги. Ловить равновесие в таком состоянии всё равно что пытаться делать это на канате, перекинутом через пропасть. Который, к тому же, ещё и от ветра трясётся. Не та мысль — и он снова падает на дно. В такие моменты лучше быть глухим, дабы не слышать ничего подозрительного, не выдумать себе пугающий шум самостоятельно и не поверить в него же.

Хотя он очень сомневался, что такой расклад помог бы ему, а не нагнал бы ещё большего страха. Потому он старался слушать только своё дыхание и смотреть только на пятна света на дороге. Раз-два, раз-два, шорох из леса — лишь ветер в кронах деревьев; раз-два, раз-два, мурашки по коже от того, что он слегка замёрз, скоро ведь уже ночь; раз-два, раз-два, глухое рычание впереди лишь его воображение…

Он остановился.

В горле встал тяжёлый ком, а ладони против его воли сжались в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Веки задрожали, когда он поборол желание зажмуриться. По какой-то причине ему показалось, что если он так сделает, то больше глаза уже никогда не откроет. Мороз, что раньше бежал только по рукам, в этот раз пронёсся по всему его телу, сковывая на долгие, мучительные секунды, что он продолжал пялиться перед собой.

Всё же собравшись и сглотнув ком в горле, он медленно поднял взгляд. Дыхание застыло льдом в лёгких и шипами вонзилось в кожу, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Полоска тьмы меж пятнами света загустела так, будто дорожку покрыли толстым слоем чёрной краски. И там, пригнувшись, стояло костлявое, чёрное нечто.

Белые, будто бы слепые глаза уставились на Тарталью и угрожающе прищурились. Тощий настолько, что сквозь кожу можно было разглядеть позвонки. Хвост ударил по воздуху плетью. Существо сделало будто бы проверочный шаг вперёд, ставя мертвенно-серую, когтистую лапу на свет, и Тарталья увидел, как тьма дёгтем растекается, заполоняя собой пространство и подбираясь к нему с каждой секундой всё ближе.

Сердце оледенело, когда он смог перевести взгляд ниже, на безгубую и оттого вечно скалящуюся пасть твари. На искривлённый ряд клыков. Повторно сглотнув и ощутив сухость во рту, Чайлд вернул взгляд к белёсым глазам, глядящим прямо на него.

Это лишь мираж. Ему это чудится. Ему просто…

Боль воспоминаниями пробежалась по коже, заставив задрожать от нарастающего внутри ужаса. Запекло не только запястье — бока, лопатки, щиколотку, правое бедро, плечи, левую сторону груди. Вместе с этим мгновением внутри всё взвыло, и все его попытки успокоить и убедить себя стали пылью.

Второй шаг твари он не увидел — развернулся и бросился прочь. Сердце застучало в груди со скоростью света, в голове наступила внезапная тишина, и билось лишь одно желание — бежать, бежать, бежать, бежать до тех пор, пока за его спиной не перестанут стучать о камень острые смертоносные когти. До тех пор, пока всё это не закончится.

Рычание ворвалось в уши сшибающей волной. Краем глаза Тарталья увидел метнувшуюся сбоку тень и резко свернул в проулок меж домами. Плечо обожгло болью, когда он проехался им по забору. Кровь в жилах застыла от повторившегося рыка, в этот раз полного чего-то, что Тарталья определённо не желал испытывать на себе.

Ноги пронесли его через проулок, вынесли на соседнюю улицу и заставили побежать дальше, быстрее. Он стиснул зубы, не позволяя дыханию сбиться, голова продолжала пульсировать, а застывшая было кровь вскипела, зажигая всё его тело непреодолимой жаждой жизни.

Чудится или нет — какая же разница, если его с головой окунуло в ужас. Видел он уже этих тварей бесчисленное количество раз, и сегодня не позволит им снова схватить его. Сердце продолжало рваться из груди птицей, кровь грохотала в ушах и заглушала звук погони и топот костлявых лап по дороге.

Тарталья свернул ещё раз, снова на повороте врезаясь плечом, в этот раз в стену, но не остановился. Выскочив на следующую улицу, помчался дальше. И тут же вдруг рухнул, больно ударяясь носом и мгновенно задыхаясь. По лицу полилось горячее, влажное, и он приподнялся на локтях.

Изо рта всё же вырвался надрывный вскрик, когда щиколотку пронзило болью. За неё резко дёрнули, протаскивая его по земле. На мгновение отпустили, но только для того, чтобы перехватить удобнее и зарычать громче. Тарталья ужом извернулся, не в состоянии вдохнуть нормально, и двинул свободной ногой. В первый раз промахнулся, во второй — резко упёрся в морду твари. Ударил ещё раз, пропуская новый крик сквозь стиснутую до онемения челюсть.

На секунду ему показалось, что щиколотку сейчас прокусят насквозь. На секунду, спустя которую его так резко тряхнули, что он откатился в сторону. Из лёгких выбило весь воздух, что не вышел с криком. Перевернувшись, вскочил и кинулся прочь, дальше по улице, но ноги подкосились, и он опять рухнул.

Задыхаясь от крови в носу, отполз к стене, оборачиваясь. И слабо моргнул.

Улица была пуста. Абсолютно. Только пятно крови на дороге указывало на то, что произошло. Или не произошло. Тарталья посмотрел вниз, на свою ногу — штанина даже порвана не была. Задрав её, оглядел щиколотку. Даже в сумраке сумел разглядеть нетронутую искривлёнными зубами твари кожу. Никакого укуса, никакого вспоротого до кости мяса, никакой крови.

Как и всегда.

Облизав губы, он опустил штанину и задрал голову к тёмному небу, выдыхая. Щиколотка слабо пульсировала, как если бы он просто подвернул её. Возможно, именно это он и сделал. Ему что-то привиделось, он как умалишённый побежал, споткнулся, подвернул ногу. Ещё и нос разбил. Поморщившись, вытер кровь с подбородка и над губой и приоткрыл рот, вдыхая — из носа не переставало течь.

Кое-как зажав его, кряхтя поднялся. Посмотрев перед собой, вскинул в изумлении брови. Во-первых, от ряда частных домов он убежал, видимо, далеко. Аж к самому краю, к тропинке, петляющей до небольшого здания на невысоком холме. Свет из высоких окон не позволял увидеть много, но Тарталья без труда различил светлые стены и острый край знака над дверью — четырёхлистник в круге.

Церковь Её Величества. Устало вздохнул и обернулся на городок. Идти придётся долго, кровь из носа не останавливалась, и если он в таком виде заявится, то поднимется ещё больший переполох. Тут он вдруг хлопнул себя по карману и выдохнул, нащупав внутри корпус телефона. Правда, стоило ему его достать и попробовать включить, как он понял одно — весь экран покрывала сеточка мелких трещин, а корпус где-то каким-то чудом успело отбить так, что не спас даже чехол.

— Блядь, — гнусаво прошептал Тарталья, убирая телефон и всё же делая шаг по тропинке к церкви.

Потрясающий вечер. Поймал приступ, сбежал, упал, разбил нос с телефоном, а теперь имеет все шансы нарваться на отца Панталоне — самого неприятного священника из всех, каких он только знал. Каким чудом тот смог получить от Её Величества благословление, дабы нести её слово и помогать верящим в неё, он понятия не имел. По его мнению, Панталоне мог нести только яд, а от елейности в его голосе передёргивало.

Отходняк от адреналина нагнал его у самых дверей. Руки затряслись, а в мозгу резко вспыхнуло желание свернуться в калачик и посидеть так с час-другой. Но Тарталья собрался с силами и постучал. Вышло жалко и тихо, потому, сжав кулак, он занёс его для очередного стука, как дверь открылась.

— Добрый вечер, — прозвучал совершенно не тот голос, который он ожидал услышать. В удивлении подняв взгляд, Тарталья уставился на незнакомого мужчину. От Панталоне у того были разве что тёмные волосы, но не более.

Лицо острее, кожа в свету из церкви слегка золотилась, а глаза… Тарталья тупо моргнул, не понимая. Словно кто-то капнул в радужку янтаря, и тот застыл, сохранив в себе переливы солнечных лучей, и чудилось, будто они светятся в тенях, что скрывали часть лица мужчины. В удивлении Тарталья застыл, всматриваясь и мельком подмечая непривычный узкий разрез глаз, длинную серьгу-кисточку в левом ухе и кончики волос, казавшиеся чуть светлее.

— Вижу, Вам, — голос мужчины вырвал его из размышлений, но он всё равно невольно поразился тому, насколько он отличался от голоса Панталоне — глубокий тембр приятно пробрал до самых костей, — нужна помощь.

— Я… — Тарталья запнулся и заставил себя кивнуть, всё ещё бродя взглядом по лицу напротив. Чудом сумев собраться с мыслями, выдавил. — Это не церковь Её Величества?

— Её Величества Царицы? — мужчина — священник, Тарталья, наконец, смог опустить взгляд ниже его лица и увидеть чёрную наглухо застёгнутую сутану, — несколько удивился и неловко улыбнулся. — Нет, эта церковь под взглядом другого Архонта, Властелина Камня.

По какой-то причине Тарталья задержался взглядом на белом воротничке, под которым дёрнулся кадык священника, а потом резко задрал голову и отступил на шаг назад. То, что он издалека и в сумраке принял за четырёхлистник оказалось трёхлистником, название которого так и вертелось на языке.

Тем не менее, это не облегчило его мучения.

— Принятие помощи в церкви чужого Вашему сердцу Архонта не считается грехом, — прозвучало неожиданно ласково. Так, что Тарталья невольно вздрогнул с непривычки и опустил взгляд. Янтарные глаза продолжали внимательно глядеть на него, и в них было столько тепла, что он внезапно ощутил себя согретым и защищённым.

— Я не очень верующий, — зачем-то ответил Тарталья. Священник на мгновение усмехнулся, словно это его рассмешило, и кивнул, отступая и делая приглашающий жест рукой.

— Проходите, я помогу Вам.

На всякий случай Тарталья ещё раз глянул на знак над дверью. Подделать его всё равно что совершить преступление против всех Семи Архонтов разом. Тем не менее, у него создалось впечатление, что если он переступит порог этой церкви, то обратной дороги ему не будет. Но дышал он всё ещё с трудом, телефон разбит, темно, и если он двинется сейчас домой, то… Он поёжился от воспоминаний о твари и всё же принял приглашение.

Дверь за ним с глухим стуком закрылась, но он не смог заставить себя обернуться. Не смог оторвать взгляда от того, что привык видеть в белых и голубых тонах. По тем стенам, на которых в церкви Её Величества летела роспись из сплетающихся меж собой снежных вихрей, здесь струились угловатые узоры мрачного золота по стенам цвета тёмного дерева.

Только под сводом церкви горели свечи, и, на самом деле, Тарталья, задрав голову, никак не мог понять, пляшет ли на фитиле настоящий огонь, или же это замаскированные лампочки. В церкви Её Величества настоящие свечи зажигали только у алтаря. Здесь же… он не мог разглядеть точно, но чем бы то ни было — настоящим пламенем или электричеством, — а оно не позволяло сумраку окутать церковь вуалью, разгоняя его и превращая в мягкий полумрак, оседающий в углах.

Держа руку у носа, Тарталья опустил голову и посмотрел перед собой на знакомые ровные ряды скамеек, бегущие до престола храма. И там, где раньше на него взирала своими ледяными и пустыми глазами Царица, было иное божество. Высеченное из тёмного камня существо расположило своё свёрнутое кольцом длинное тело прямо на престоле храма, и свет от настоящих свечей, ещё горящих по бокам от него, плясал на его позолоченных рогах и когтях.

А вместо глаз — два куска янтаря. Больших, непроницаемых, но будто бы смотрящих прямо в душу. Тарталья невольно покрылся мурашками, на мгновение ощутив странное — будто на него глядели со всех сторон, изучая, пытаясь проникнуть под кожу и просочиться ему прямо в сердце. Мгновение — чувство сгинуло, оставив после себя лишь лёгкую щекотку, пробежавшуюся вдоль позвоночника.

— У Вас продолжает идти кровь, позволите?

Он вздрогнул, отвлекаясь от созерцания, и обернулся. Опять — янтарный взгляд. Такой, что на секунду Тарталья увидел не человека, а всё того же восседающего на престоле храма каменного дракона. Согнав наваждение, слабо кивнул. Священник улыбнулся, и улыбка, что раньше показалась Тарталье неловкой, оказалась мягкой и уверенной.

Даже опасной. Почему-то. Тарталья отмахнулся от навязчивой тревоги, поднимавшейся в его груди. Снова приступ, не иначе. Скоро его воображение приведёт сюда тех костлявых тварей. Вероятно, и свет чужих глаз ему лишь чудится.

Всё в порядке. Это только в его голове.

Его, не касаясь, провели к передней скамейке, ближе к престолу. Тарталья неуверенно глянул в сторону дракона. Перед тем, как и перед статуей Царицы, располагался небольшой алтарь со свечами. Здесь же они были уже потухшие. Тарталья увёл взгляд в сторону и поёжился от странного ощущения некой неправильности происходящего.

Что бы сказала мать, узнав, что он пошёл за помощью в пристанище другого Архонта? Его аж передёрнуло, стоило лишь вообразить её искажённое смесью неприятного удивления и недовольства лицо. Прикрыла бы рот в ужасе, округлила глаза, а затем отчитала. Потому что негоже ему бежать к другому Богу.

Хотя та Богиня, которой они поклонялись, очевидно, не горит желанием ему помогать. Сколько больных, сколько хворых, но всех не вылечишь, ведь так?

— Подождите, пожалуйста. Я быстро, — проговорил священник. Тарталья молча кивнул, не поднимая глаз от каменного гладкого пола. Почему-то он казался светлее, чем всё остальное в этом месте. Месте всё таком же непонятном, полным… чего-то, чего Тарталья никогда не улавливал в церкви Её Величества.

Будто бы это было логово того самого каменного дракона, неподвижно восседающего на престоле храма. Тарталья зажмурился на пару секунд, прогоняя сумбурные и ненужные сейчас мысли. Не хватало ещё самому нагонять на себя страху. Хватило уже.

— Не поднимайте голову, — раздалось над ним, и он чуть не сделал так, как его просили не делать. Вовремя замер, наблюдая, как к его лицу тянутся руки, облачённые в непроницаемые чёрные перчатки. Даже сквозь ткань он мог сказать, что пальцы у священника длинные и аккуратные. И сейчас эти пальцы держали платок.

Тарталья без лишних слов убрал руку от своего носа и хотел сам вытереться, как ему этого не позволили. Он неловко застыл от прикосновения чужих рук к своему лицу, но почему-то не решился воспротивиться. Возможно потому, что голова до сих пор казалась ему очень тяжёлой. Под его носом провели платком, оказавшимся холодным и влажным, стирая кровь. Тарталья тупо уставился на пятна крови, расползшиеся по белой ткани. Его губы отчётливо дрогнули, когда и по ним провели тканью, и только чудом он не отпрянул. Слишком это было… странным.

Тонкие пальцы отпустили его, ненадолго — спустя пару мгновений они вернулись, и Тарталья позволил вставить себе в нос пару смоченных чем-то ваток. Чуть приоткрыв рот, вдохнул, внезапно на языке ощущая незнакомый ранее запах. Нечто похожее на цветы, при этом более терпкое, густое, но не тяжёлое. Вкус аромата осел во рту тонким слоем, не позволяя понять окончательно.

— Вот так, хорошо, — проговорил довольно священник, и в его голосе неожиданно скользнуло что-то не совсем человеческое. Похожее словно бы на рычание. Или утробный рокот. Всего на какой-то миг, вонзившийся в память Тартальи стрелой и засевший там надолго. Вдоль позвоночника вновь пробежались мурашки. Он медленно поднял взгляд.

И понял, что там, у двери, на самом деле, увидел лишь самую малость. Ничтожную часть того, что сейчас предстало перед ним. Янтарь чужих глаз переливался не просто словно под лучами солнца — он горел изнутри мягким пламенем, что расползалось золотым светом по прожилкам-нитям, создавая ровный, угловатый узор. И благодаря этому свету тёмные ресницы будто покрывались позолотой.

На нижних веках — тонкий разлёт красного. Кончики тёмных, но не чёрных, волос вторили сиянию глаз, наливаясь янтарём, и только подчёркивали аккуратность скул и линию челюсти обрамляемого ими лица. Кожа и правда слабо золотилась, но теперь, когда она не была скрыта мраком, Тарталья видел, насколько она была идеальна и правильна. Насколько чиста — ни единого пятна, родинки или веснушки. Без изъянов, но это не отталкивало, не создавало впечатление искусственности.

Наоборот, Тарталья видел перед собой проявление неопознанной, незнакомой и завораживающей силы, что словно спрятали глубоко внутри. Глубоко, но недостаточно, чтобы она не влияла на собственное обличие, превращая его в нечто прекрасное.

Холод коснулся носа Тартальи, и всё наваждение спало. Он непонимающе моргнул, но не видел более того света во всё таких же янтарных, теперь казавшихся какими-то обычными, глаз. Ни света, ни силы, ни позолоты кожи. Перед ним, чуть склонившись, стоял мужчина. Красивый, определённо, но… вряд ли идеальный. Разве что Тарталья никак не мог понять, в чём именно эта самая резкая «неидеальность» заключается.

Как будто его просто пытались убедить в своей обычности.

— Легче? — спросил священник без рокота в голосе. Его тембр оставался всё таким же пробирающим, приятным, мягким, но человеческим. Только вот чуть сощурился, и оттого узкий разрез его глаз превратился в хищный.

— Да, легче, — отозвался Тарталья как-то машинально, и тут же спохватился. Запоздало осознавая, что действительно стало легче. Холод от платка приятно проникал в нос, помогая избавляться от боли, и он позволил себе чуть-чуть расслабиться. Совсем немного, но достаточно, чтобы скопившееся из-за той галлюцинации напряжение перестало сковывать мышцы едва ли не спазмом.

И снова посмотрел священнику прямо в глаза. Тот слабо улыбнулся и отстранился, убирая руки за спину.

— Вам нужно убежище? — неожиданно спросил он. На мгновение Тарталья растерялся, а потом фыркнул так, что чуть не выдул ватки из носа. Прикрыв его рукой и быстро проверив, покачал головой, продолжая улыбаться.

— Я так на бездомного похож? — спросил он, хмыкая и слегка щуря глаза. Священник удержал на своём лице ответную улыбку, но в его взгляде проскользнуло некое непонимание, и он даже слегка наклонил голову вбок. Спустя секунду всё это исчезло, хоть и отпечаталось в памяти Тартальи неожиданно отчётливо.

— Нет, мне лишь показалось, что, возможно, Вам не помешает временное пристанище. Приход в церковь так поздно может натолкнуть на некоторые мысли, — он в якобы смущении приложил кулак ко рту и прикрыл глаза. Тарталья вновь уставился на его перчатку и отстранённо подумал, что это, вероятно, особенность служителей Моракса.

Вон, Панталоне как служитель церкви Её Величества таскался с острым четырёхлистником из серебра на плече, а в церкви Барбатоса все монахини обязательно ходят с покрытой головой.

— А если я вор какой-нибудь? — выгнул бровь Тарталья, отмахиваясь от неуместных мыслей. На него взглянули так, что он невольно усомнился, не сказал ли какой чуши. Священник покачал головой, затем отвечая:

— Совершение первого смертного греха по писанию Властелина Камня в его же пристанище может обернуться для грешника очень суровой карой. Возможно, даже мгновенной, — он отвернулся, глядя на статую дракона, и Тарталья быстро заморгал, опять сгоняя напавшее на него наваждение — почудилось, что янтарные глаза и у статуи, и у священника вспыхнули. Закончив с этим, спросил:

— А какой первый смертный грех?

— Алчность, — отозвался священник, чуть понизив голос. Вряд ли специально, он не мог знать, что лишь от его тона Тарталью неожиданно покроет мурашками. Тот, прижав холодный платок к носу плотнее, уставился себе под ноги, решая продолжить разговор так.

Неловкость лихорадкой пробежала по его рукам, заставив их трястись, и, чтобы угомонить её, пришлось приложить некоторые усилия.

— Разве Властелин Камня не Бог богатства? Деньги создал, всё такое, — спросил он тихо. Затылок неожиданно обожгло чужим вниманием, и он стиснул зубы на долю мгновения.

— Всё так, — отозвался священник медленно. — Но он Бог богатства как материального, так и духовного. И мил его взору будет тот, кто, обретя богатство материальное, не утратит богатства духовного, и тот, кто, обладая богатством духовным, не соблазнится чужим богатством материальным.

Тарталья бесшумно усмехнулся, слегка качая головой. Это ему точно не подходит. Из духовного у него только болезнь, а не какое-то там возможное богатство. Может быть, он вообще никакому Архонту не мил, раз всё это с ним происходит? Не просто же так мать просила его молить Царицу о прощении за непонятные ему грехи.

А может это и правда. Он в принципе сомневался уже, что способен отличать выдумку от лжи. Вон, глаза у этого священника светятся, твари в темноте видятся, кусают его за щиколотки и никаких следов не оставляют. Подвигав якобы раненной и уже даже переставшей ныть ногой, он напрягся, когда рядом с ним на скамью мягко опустились.

— Вы хотите завербовать меня? — хмыкнул Тарталья, опираясь локтем о колено и подпирая кулаком голову, глядя на священника снизу-вверх. Снова. И на него в ответ снова же смотрели, и до сих пор чудилось, будто под янтарём радужки пляшет солнечное сияние. Сколько бы Тарталья ни моргал, а галлюцинация отказывалась пропадать.

— Это слишком грубое слово, и оно не способно определить суть моих намерений, — отрицательно мотнул головой священник, и тут Тарталья заметил одну вещь. Ранее от него ускользавшую. Тёмные волосы оказались не короткими — они были собраны в тонкий хвост, ручьём змеившийся по спине священника и почти пропадающий на фоне черноты сутаны. Только кончики были всё такими же светлыми, почти янтарными.

— Тогда что? Хотите, чтобы я Вам исповедался? — выгнул бровь Тарталья и вздохнул, аккуратно вытаскивая ватки из носа и тут же прикрываясь чуть подсохшим платком. Нет, крови не пошло, и убедившись в этом, убрал руку, снова смотря на священника. Теперь с отчётливой усталостью, после криво улыбаясь. — Хотите знать о моих грехах?

Глядел долго, внимательно. Ненадолго и несильно утопая в чужих глазах, видя, как чернильные зрачки священника расширяются так, что он способен увидеть в них своё нечёткое и искажённое отражение. Секунда — янтарь радужки и чернота зрачков исчезла за опустившимися веками.

— Вы говорите так, словно я получу от Вашей исповеди некую выгоду. Это весьма… жестокая мысль, если так думать, — медленно ответил священник, сверкая взглядом из-под чёрных, не золотившихся ресниц. Тарталья медленно и как можно незаметнее сглотнул, затем спрашивая:

— А разве это не даст Вам каких-то, — он взмахнул рукой, как пытаясь из воздуха выцепить подходящее слово, — заслуг перед Вашим Архонтом? — и сам же поморщился. Звучало как-то не так. Неправильно. Даже Панталоне, от которого ядовитым дымом исходила странная жадность, не выглядел как тот, кто лишь хочет выслужиться. Тарталья не умел читать мысли, но почему-то ему казалось, что мотивация Панталоне никогда не будет постижима для него.

От священника, что сейчас сидел рядом с ним с прямой спиной, пока сам Тарталья продолжал сгибаться и опираться локтями о собственные колени, исходило другое. Неочевидная и странная… опасность. Но не та, которая заставила Тарталью бежать по тёмной улице. Оттого он никак не мог её прощупать и понять.

Стоило ли ему бежать, спасая свою жизнь? Точно нет. Надо ли это сделать, чтобы спасти свою душу, которая вряд ли представляет хоть какую-то ценность? Может быть. Пока что уверен он не был. Да и вставать со скамьи не хотелось. По крайней мере, сейчас.

Улыбка, появившаяся на лице священника, заставила его ещё раз обдумать свои слова о «вербовке». Он тут же вернул свой взгляд ко всё таким же сияющим янтарём глазам. Всё равно продолжая замечать эти тонкие и аккуратные губы.

— Служение Властелину Камня — выбор добровольный. С моей стороны очень глупо надеяться на поощрение за простое человеческое сочувствие к страдающему, — ответил священник как можно мягче, вероятно, понимая некоторую грубость слов. Тарталья чуть поморщился.

— Значит, Вам просто жаль меня, — вздохнул он, выпрямляясь и откидываясь на спинку скамьи. Возможно, тут стоило бы подняться да шагать к выходу из церкви, но его буквально совсем недавно пыталась загрызть галлюцинация. Хоть сейчас его, очевидно, продолжало крыть, но не так сильно и не так опасно, как могло бы. Поэтому он продолжил этот ставший не таким уже приятным разговор. — То есть, если это дело добровольное, то ничего за веру не получить? Чуда там, какого-нибудь?

Конечно не получить. Учитывая, что мать не раз стирала колени в кровь, стоя на них во время молитв. Либо Царица бессердечная, либо не дарует чуда никому вообще. Хотя до него определённо доходили слухи о чудесном исцелении. Только, вероятно, «чудо» было совершено далеко не Её Величеством, а врачами.

Жаль, что в его случае это «чудо» даже руками людей невозможно. Если у профессора Пульчинеллы получится, то в его честь стоит возвести церковь, храм, да что угодно. Будет восьмым Архонтом, раз может исцелять не хуже божества.

— Что в Вашем понимании «чудо»? — вопрос показался странным. Тарталья чуть наклонил голову набок, переводя взгляд на священника. Встретил искреннее любопытство. Или над ним так изощрённо смеются.

— Например, — он посмотрел на каменную статую Моракса, — если я стану молиться Властелину Камня, буду приходить сюда каждый день, исповедаться Вам, соблюдать всё учение и так далее… Отдам жизнь на веру в него, — Тарталья снова взглянул на священника, саркастично усмехаясь, — то сможет ли он меня вылечить?

— Вы больны?

Тарталья закатил глаза и просто кивнул. Это не то, что ему сейчас нужно. Хотя то удивление, с которым был задан вопрос, показалось ему несколько странным. Лицо священника чуть вытянулось в изумлении, но то был лишь мгновенный проблеск, после сгинувший за глубокой задумчивостью.

Священник заговорил медленно, вдумчиво:

— Вы говорите о сделке, однако вера не может ею быть. Веря во Властелина Камня, Вы не отдаёте ему свою жизнь и душу, — он покачал головой, медленно вздыхая и отвечая. — Вы принадлежите себе и только себе, и как бы Властелин Камня ни заботился о своих смертных учениках, он не способен руководить их судьбой. Ни один из Архонтов не способен на это.

Тарталья хмыкнул, отворачиваясь и уже слепо смотря на каменную статую. Каменную статую, олицетворяющего одного из семи бесполезных Архонтов. Сказал бы ему то же самое Панталоне о Царице, если бы он хоть раз спросил за все прошедшие года? Просто прекрасно.

— Тогда в чём вообще смысл? — тихо спросил он, не обращаясь ни к кому.

— В том пути, которому Вы решите следовать, — ответил священник, как не заметив его отстранённого вида. Только вот то, насколько внимательным был его взгляд, невольно жгло щёку. Тарталья просто качнул головой, потом грубо спрашивая:

— Духовного богатства ради?

— Если это Ваша цель, — всё так же ровно и спокойно, едва ли не чарующе, отозвался священник. Тарталья перевёл на него жёсткий взгляд, с унижением чувствуя, как глаза начинает печь от обиды и разочарования.

От того, что у него в принципе, видимо, и шанса нет. Потому что вера — «выбор добровольный», и никакой, даже самой маленькой награды, за этот выбор ждать нельзя. Никакого спасения, никогда и не от кого. И судьба ему помереть однажды от остановки сердца, напуганного собственным взбесившимся воображением.

— Это меня не спасёт, — выдохнул он зло, стискивая в пальцах всё ещё отдающий холодом платок и окровавленные ватки.

— Этого никто знать не может, — священник сказал это медленно, тихо, будто это был какой-то секрет, некое таинство. Сжав губы до боли, Тарталья дёрнул головой в раздражении и закрыл глаза, после слыша всё такое же тихое. — Сердца Семерых открыты каждой смертной душе, какой нужно их учение, но судьба смертной души не в их руках.

— Да, класс, — прошептал Тарталья, сглатывая горький комок в горле и поднимаясь со скамьи. Вот теперь точно пора было убираться отсюда. Только вот он продолжал стискивать в пальцах испачканный собственной кровью чужой платок. Не глядя, он, поборовшись с собой и забрав испорченные ватки, протянул его. — Вот. Ваше же.

Спустя промедление, показавшееся бесконечным и мучительным, платок забрали, и пальцами Тарталья на мгновение ощутил прикосновение шершавой ткани перчаток. Стиснув зубы и стараясь отогнать снова подступившую волну разочарования, спрятал руки в карманы. И нащупал разбитый телефон.

Секундная вспышка холодка в животе пропала без следа — к Бездне, уже задержался, по сути, и спешить некуда. Всё равно есть шанс по дороге домой вновь разбить себе нос и, может быть, в этот раз его действительно загрызут навсегда. А утром найдут его труп в овраге около частных домов, куда он, убегая от галлюцинаций, упал и свернул шею.

Тот путь, который он выбрал сам, хотя выбора ему и не давали.

В тишине его проводили до самых дверей церкви. Открыв их, Тарталья уставился на разбавляемую искусственным светом мрачных фонарей тьму городка перед собой. Возможно, не стоило отказываться от предложения остаться тут на ночь. Потому что сейчас идти по дороге, делать вид, что всё в порядке, вернуться к родителям, которые… точно злы. Не солгала же Тоня, что они переживают за него, так?

А может, переживали не за него, а за тех, кому он может навредить? Если его состояние ухудшается, то не далёк тот день, когда в приступе перепутает человека с видевшейся ему тварью.

Передёрнув плечами, сделал шаг за порог церкви, погружаясь в слабый свет из окон. За ним раздался слабый хлопок, а потом, внезапно, — шаги. Обернувшись, Тарталья в непонимании посмотрел, как священник возится с ключами у дверей церкви, очевидно их запирая. Поймав непонимающий взгляд, он улыбнулся:

— Мне тоже пора домой. Пройдёмся с Вами какое-то время по пути, Вы не против?

— А… — Тарталья растерянно моргнул, слишком отчётливо видя перелив света в янтарной радужке. Сглотнув непонятную сухость во рту, едва нашёл слова. — А как же свет?

— Свет? — переспросил священник. Тарталья кивнул, посмотрел в сторону окон церкви и в недоумении застыл.

За окнами внутри был лишь мрак. Тарталья несколько раз моргнул, по привычке пытаясь прогнать морок. Никакого намёка на горящие внутри свечи не появилось. Спустя секунду он тяжело вздохнул — всё же электричество, а не настоящий огонь. Выключателя не приметил, потому что слишком много пялился в пол.

— Ничего, — он качнул головой, отворачиваясь и вглядываясь в темноту под ногами, стараясь различить в дорожке какие-нибудь неприятные камни или впадины. Не хватало ногу сломать по пути из церкви. Вот что точно можно посчитать за нелюбовь Бога. Эдакое наказание за то, что он так нагло грубил священнику из его пристанища на землях Барбатоса.

Но словно Тарталье может стать хуже.

За ним шли медленно и почти бесшумно. Почти, потому что он всё равно слышал шорох одежды и мягкую поступь. Священник едва ли не плыл за ним по пятам. Может быть, даже след в след. Сам боялся навернуться, очевидно, и почему-то эта мысль вызвала совершенно неуместную усмешку у Тартальи. Спрятав её, он продолжил путь.

Ноги его не подвели, и до дороги добрался без приключений. Неловко обернувшись на пару мгновений и увидев никуда не девшийся силуэт священника, Тарталья решил просто идти дальше. Однако стоило ему только настроиться, что идёт он один, как с ним плавно поравнялись. Напряжение сковало мышцы спины на несколько секунд, и тело невольно одеревенело.

Однако священник молчал, и тишина нарушалась лишь их шагами в едином ритме. Раз-два, раз-два, медленно, без спешки, и Тарталья не по собственному желанию пошёл с той же медлительностью. Вместе с этим на плечи упало запоздалое чувство вины.

Ему не желали зла. Его впустили в церковь поздно ночью, помогли остановить кровь из носа, поговорили, и да, ответы на его вопросы были просто ужасны, и от них хотелось впасть в ещё большее отчаяние… но это Тарталья успеет сделать уже дома, свернувшись на кровати и уставившись в стенку.

За добро надо благодарить, а не огрызаться и ставить под сомнение дело всей жизни другого человека. Может, Тарталья так и не сумел стать образцом для подражания, отважным героем для младших, но какое-то время честно пытался. А отважные герои не срывают злость на тех, кто им помог от чистого сердца.

— Извините, — выдавил он тихо и тут же услышал, как священник чуть застопорился. Облизав губы, Тарталья продолжил, испытывая неожиданную потребность объясниться. — За то, что так… грубо с Вами говорил. Вы помогли, а я… по-идиотски получилось. Простите.

— Я не обижен, — ответил священник, и в его голосе скользнула слабая улыбка. Не сдержавшись, Тарталья взглянул на него — улыбка была не только в голосе, но и на его лице. Мягкая, немного довольная и чуточку благодарная. — Не знаю всей Вашей ситуации и не могу судить, но подозреваю, что причина не в том, что Вы хотели мне нагрубить, чтобы потешить себя.

— Нет, конечно нет, — выдохнул Тарталья, качая головой. — Я просто был… растерян и немного зол. Вы не виноваты, и… спасибо, что помогли.

— Не стоит, — священник кивнул, принимая благодарность, и отвёл в какой-то задумчивости взгляд. Помолчав какое-то время, продолжил, осторожно. — Это может прозвучать несколько самонадеянно, но… мне бы очень хотелось увидеть Вас ещё раз в церкви. Если Вы не против.

Слегка нахмурившись, Тарталья усмехнулся, но без яда или сарказма. Ему неожиданно стало весело от вида смущения, испортившего уже устоявшуюся маску спокойствия священника. Это оказалось так необычно, что вызвало резкий приступ веселья.

— А исповедь в церкви Властелина Камня не будет считаться грехом? — хмыкнул Тарталья, не в силах спрятать лезущую на лицо улыбку. Да и не желая этого, на самом деле. Священник, заразившись его настроением, прикрыл глаза и ответил так серьёзно, что не оставалось сомнений — наигранно:

— Как я уже говорил, сердца Семерых открыты всем смертным душам. Исповедь или посещение проповеди с мессой — лишь поиск своего пути, но отречение… — он замолчал и посмотрел на Тарталью уже не шутливо. — Думаю, не будем об этом. Вы всегда можете прийти за советом к Властелину Камня и получить его, если того желаете.

— Значит, правда будете рады мне? — поддевая, хмыкнул Тарталья, отгоняя мысли об отречении от Царицы. Не то что бы в детстве он вообще понимал, что происходило на его крещении — младенцы вообще не задумываются о таких высоких материях, особенно когда их окунают в воду с головой.

К его неожиданному смущению священник кивнул, перед этим ответив на его лукавый взгляд своим прямым и всё таким же лучистым.

— Да, я буду рад увидеть Вас ещё раз.

Тарталья неловко отзеркалил его кивок и отвернулся, про себя гоняя мысль, что священник рад каждому прихожанину, поэтому ничего удивительного. Чем больше прихожан на мессе, тем ведь лучше, есть чему радоваться. Лично Тарталья тут не при чём.

Стараясь отвлечься от сумбурных и несколько неуместных мыслей, он посмотрел перед собой. И увидел, как к ним бежит тонкая фигурка, перепрыгивая из одного круга света в другой. Первым делом Тарталья привычно подумал на приступ, но когда в очередном кругу света различил ярко вспыхнувшие рыжие волосы и искажённое облегчением лицо младшей сестры, то тут же понял, в чём дело.

— Брат! — Тоня врезалась ему в грудь со скоростью ракеты и обхватила руками, крепко стискивая с явным желанием сломать ему позвоночник. Деланно захрипев, Тарталья поспешно погладил её по голове, стараясь успокоить. И краем глаза замечая заинтересованный взгляд — священник глядел на них искоса, но не пытался сделать вид, что ему всё равно.

— Ну, я в порядке, — попытался Тарталья взять контроль над ситуацией, но Тоня не позволила ему. Резко отстранившись, она обхватила его лицо ладонями и повертела из стороны в сторону, затем ахая:

— Нос разбил! Что случилось?

— Неудачно упал, ничего серьёзного, — отмахнулся Тарталья, перехватывая её ладони и вздыхая. — Всё со мной хорошо, Тоня, всё нормально. Давай домой пойдём.

— Упал? — кажется, она только сильнее встревожилась. — У тебя снова была эта…

— Мы не одни, — несколько резко оборвал её Тарталья, чуть не поморщившись. Его болезнь Тоня, которой было уже целых шестнадцать, до сих пор называла нейтральным «штука». Будто это могло хоть как-то преуменьшить вес этой проблемы на его плечах.

Тоня разом захлопнула рот, начала озираться и неловко ойкнула шёпотом, увидев никуда не девшегося за эти секунды священника. Тот немного улыбнулся и слегка поклонился.

— Добрый вечер.

— Добрый, — пробормотала Тоня смущённо, поспешно убирая от лица Тартальи свои руки и прижимая их к груди. — Извините…

— Всё в порядке, — священник понимающе кивнул и перевёл взгляд на Тарталью. — Здесь я Вас покину. До свидания.

— Ага, увидимся, — на автомате ответил тоже одолеваемый смущением Тарталья. И прикрыл рукой рот, когда брови священника взметнулись в лёгком удивлении, а затем на его лице появилось выражение непонятного удовлетворения.

— Увидимся, — повторил он и развернулся, направляясь прочь через проулок меж домами. Тарталья опустил плечи, смотря ему вслед и продолжая прикрывать рот рукой.

Надо же было ляпнуть, а…

— Брат, а кто это? — потеребила его за край футболки Тоня, тоже глядя в спину уходящему священнику. — Не помню его в церкви Её Величества… Новенький?

— Нет, он… не важно, — отмахнулся Тарталья, поджимая губы и хватая Тоню за руку, после быстро зашагав по дорожке. — Идём, родители волнуются.

— Уже не волнуются, — тут же подхватила Тоня новую тему, не зацикливаясь. — Они злятся.

— Ещё лучше, — пробормотал Тарталья, облизывая пересохшие губы, но мысли его были далеко. Не о доме и родителях и не о сестре, которая уже быстро шагала рядом.

Мыслью витал он в тёмных стенах церкви вокруг каменной статуи дракона, вокруг свечей, золотых орнаментов… И одного священника с янтарём вместо глаз, чьего имени он так и не удосужился спросить. Видимо, и правда придётся увидеться ещё раз. Хотя бы для того, чтобы представиться.