Декабрь выдался тяжелым.
Университетские экзамены и зачёты заставляли заниматься ночи напролет, продолжающиеся тренировки, в том числе и ночные, отнимали оставшиеся потенциальные часы отдыха. Нил без оглядки носился от одного дела к другому, иногда забывая поесть, поспать и вообще пожить, и абсолютно не обращал внимания на обеспокоенные лица старших по команде, когда те заставали его после очередной пробежки рано утром или поздно вечером. Ваймак и Дэн предупредительно кидали ему по паре фраз об отдыхе, Мэтт и Элисон иногда задавали вопросы, на которые Нил неизменно отвечал «я в порядке». Ники в каждый удобный момент лепетал какой-то бред ему на уши, очевидно преднамеренно отвлекая Нила от заданий или упражнений. Рене ласково дотрагивалась до его плеча и иногда скидывала полезные ссылки, которые, бывало, значительно облегчали Нилу жизнь в пределах тетрадных полей. Кевин осуждающе оставлял ему часть ужина в холодильнике, не напрягаясь о том, что овощи грозились посыпаться у Нила из ушей. Аарон попросту его игнорировал. Эндрю, как и всегда, просто был рядом.
Усталость уже казалась Нилу чем-то эфемерным, не особо имеющим характер и значение, поэтому последнюю неделю можно было назвать очередным мгновением пролетевшим перед его носом. Он просыпался, день проходил словно ритуал, алгоритм которого отпечатался на подкорке сознания, и ночью, вздыхая в темноту, Нил засыпал. Тревога, терзавшая его все сильнее с приближением Рождества, иногда глушилась простой умственной и физической нагрузкой, иногда — старшекурсниками, иногда — губами Эндрю.
Последнее время присутствие кого-либо из Лисов рядом с Нилом казалось ему чем-то успокаивающим, не считая первокурсников, которые, порой, одним своим присутствием заставляли его чувствовать раздражение. Занятия с Кевином в библиотеке, тренировки в окружении Лисов, сигареты на крыше вместе с Эндрю — находясь рядом со своей семьей Нил чувствовал себя лучше.
Но Ники умудрялся мозолить ему глаза сильнее, чем Лисы, наблюдавшие за ним, по понятным причинам, внимательнее обычного.
Близилось Рождество. И, конечно же, Ники и его подвешенный язык заставляли всех вокруг обращать внимание на этот факт больше обычного. Это же Ники.
— Это же Рождество!
«Первое совместное» оставалось не высказанным. Ники делал акцент именно на этом и все остальные прекрасно это понимали. Понимали и привычно строили планы как свои собственные, так и общие — «Лисьи», как сказала Элисон, упоминая о запланированном ближе к празднику совместном вечере.
У Нила получалось игнорировать Ники с его предложениями и пустой болтовней о прелестях Рождества довольно долго и довольно дружелюбно, однако он прекрасно видел, что это отнимало чуть ли не все остатки живого человека в нём. Это видел и Эндрю, и в своей собственной манере ему удавалось выпроваживать Ники к чертовой матери довольно успешно и часто. Но у Эндрю были и свои занятия, поэтому спасение в его лице было ограничено, а Нилу оставалось лишь внутренне вздыхать и, иногда очевидно отстраненно, поддакивать Ники до тех пор, пока тот не уйдет сам, или не будет отправлен восвояси из-за супер-занятости Нила. «Да, Ники, у меня дела, поговорим позже. Да, Ники, очень важные дела, у тебя наверняка их тоже немереное количество. Да, Ники, скоро вернется Эндрю, у которого тоже много важных дел. О, да, Ники, я тоже думаю, что тебе лучше уйти».
Очевидно, апогей случился тогда, когда Ники, наплевав на незаинтересованность Нила, Эндрю и Кевина, умудрился пробраться в их комнату, прикрепить к окнам сверкающую мишуру, расставить на полки свечи на батарейках, — Нилу понадобилось время, чтобы понять, что искусственный огонёк можно включить (ему понадобился Эндрю), — и торжественно, в присутствии одного Нила, повесить венок омелы над проходом у них в кухне. Кевин по возвращении лишь выгнул бровь, молча спрашивая о преображении комнат, и получив короткое «Ники» закатил глаза и забыл про это. Единственное, что сделал Эндрю — отодвинул украшения, мешавшие шире открыть окно, и удовлетворенно уселся курить на подоконник.
Нила это не волновало. Поводов для переживаний у него и без этого было достаточно. Однако, стоя поздно вечером на кухне, слушая размеренный шум чайника и топот чьих-то ног сверху, Нил разглядывал переплетения омелового венка, усыпанного красными бусинами ягод. Задумываться об этом он не спешил, давая мыслям улечься и успокоится после бури информации в очередном конспекте, но, медленно пересчитывая ягоду за ягодой, он невольно вспомнил пару вещей. Не особо конкретных, но особо неприятных, которые ему пришлось пережить ещё в детстве, и которые сейчас заставили его ухватиться руками за край столешницы и невольно зажмуриться. Воспоминания тревожно проносились у него перед глазами, и когда Нил понял, что снова может спокойно дышать, он, кажется, считал по-французски третий раз. Вновь обретя землю под ногами, Нил открыл глаза и поднял голову для того, чтобы столкнуться взглядом с Эндрю, который прислонился плечом к проходу и теперь, без особого энтузиазма в глазах, наблюдал за Нилом. Где-то, — читать как «за его спиной», — раздался щелчок вскипевшего чайника. Нил с успехом это проигнорировал.
— Привет.
Он был первым, кто заговорил, спустя пару минут тихого разглядывания друг друга. За это время Нил успел полностью переключить свои мысли на Эндрю. На то, что тот уже был в слишком большой для него толстовке Кевина и домашних спортивках, колени которых уже выглядели так, будто сами говорили «домашние». На то, что его руки были в карманах штанов, плечи как всегда немного напряжены, а из беспорядка светлых волос выбивалась прядь, упавшая ему на лоб и закрывшая половину брови. Нил заговорил, когда решил, что для себя подметил достаточно деталей в Эндрю, останавливаясь на одном кольце в мочке его уха, вместо двух.
— Привет.
Эндрю ответил не сразу и его утвердительное мычание перед этим было похоже на его лимит слов на сегодня, однако принимая приветствие в ответ, Нил не смог сдержать слабой улыбки. Он впервые за последние сутки был рад видеть кого-то. Точнее, он был рад видеть Эндрю. Тот его тихое ликование разделять не стал, и просто остался в проходе, явно подталкивая Нила к продолжению его каких бы то ни было дел безразличием в глазах. То, что его плечи наконец опустились до приемлемого, по мнению Нила, уровня, а глаза чуть прояснились, говорило о том, что Нил и вправду может продолжить. Он наконец вспомнил, зачем пришел на кухню.
Запах кофе привычно заполнил пространство, и, чувствуя присутствие Эндрю за своей спиной, Нил мысленно невольно вернулся к венку, который сейчас висел прямо над головой Эндрю. Разбираться в своих ощущениях и чувствах сейчас абсолютно не хотелось, поэтому Нил просто сделал то, что обычно делал в таких ситуациях: особо не думая, открыл рот.
— Ники повесил венок. Интересно, зачем и почему на нашей кухне.
Ответа он не ждал, потому что вопросов не задавал, просто произнося то, что первое приходило ему в голову. Он размешал кофе, вымыл ложку, сунул ее в выдвижной шкафчик и обернулся к Эндрю, подмечая, что поза того, казалось, не изменилась ни на дюйм. Он смотрел в окно, или, может, на глупые шары, которые повесил Ники, но когда Нил уселся на столешницу и стал прихлебывать кофе, внимание Эндрю снова переключилось на парня. Их разговор глазами длился не очень долго.
— Пялишься.
Нил на это лишь усмехнулся. Это было сказано спокойно, без какой-либо интонации, простое оглашение факта, который Нил никогда ещё не пытался оспорить, заранее зная, что ложь — не лучший вариант их общения. Это было привычно, и в такие моменты Нил вновь мог ощутить себя живым, мысленно благодаря кого бы то ни было за то, что у него это есть.
— Почему омела?
Вопрос был задан в пустоту, и Нил, не отводя взгляда от Эндрю знал, что снова не получит ответа. Он снова не спрашивал, просто озвучивал свои мысли. Он не спрашивал — он отгонял настойчивый образ матери у своей кровати и давнее ощущение предчувствия чего-то хорошего. Он ждал историю, ждал внимания и теплого голоса, окутывающего его тело так же, как её руки. В глазах Нила на секунду потемнело и ему на мгновение показалось, что это был сон, добрый и волшебный, который, однако, почти сразу был разбит так же, как та жизнь, о которой грезил маленький мальчик, зализывая раны, и думая, что у него всё ещё есть что-то хорошее. У него есть история, и голос, и руки.
На самом же деле у него не было ничего.
У маленького мальчика не было ничего, но сейчас у Нила было кое-что большее. Эндрю заговорил, когда взгляд Нила дал понять, что его мозг собирается увести его отсюда. Он не просил помощи, но Эндрю не станет помогать. Он просто скажет так же, как это постоянно делает глупый рот Нила.
— Есть версия из скандинавской мифологии. Бог мира Бальдур был смертельно ранен стрелой, сделанной из омелы, и исцелен от раны по просьбе других богов и богинь. Возможно, воскрешен. После этого омелу отдали во власть богини любви, которая установила, что каждый проходящий под омелой должен получить поцелуй в доказательство того, что ветвь несёт не ненависть, а любовь. Потому что Ники сентиментальный ублюдок.
Речь Эндрю заставил Нила застыть, внимательно улавливая каждое слово. Намек на недобрую ухмылку проскользнул на губах Эндрю на части про указ богини, остальную часть рассказа он проговорил монотонно и скучающе. Нил определенно уловил в его глазах удовольствие, когда он закончил, назвав Ники ублюдком. Нил был согласен, что тот сентиментален.
— Часть про убийство этого Бога наверняка нравится тебе больше остальных. — Нилу снова понадобилось время, чтобы переварить услышанное и выдать нечто большее, чем простое кивание головой. — Это… Интересно. Я не знал.
Эндрю поднял бровь. Весь его вид говорил о том, что попытку в шутку он не оценил, а факт того, что Нил впервые слышит миф про омелу, его нисколько не удивляет. А Нил настолько прямолинейно-наивный, что…
Губы Эндрю поджались, лицо вновь приобрело скучающий оттенок, а глаза будто потемнели, и Нил соврал, если бы сказал, что его это не заинтересовало. Он целесообразно молчал, лишь оставил почти пустую чашку с кофе на столешнице рядом с собой.
— Пялишься.
И это было приглашение. Эндрю слегка толкнулся плечом от стены, и встал ровно, всё ещё держа руки в карманах, а взгляд — на Ниле. Нил же соскочил на пол, и, глядя на Эндрю в ответ, подошел к нему, оставляя между ними место, нужное им двоим.
— Тебе это нравится.
— Я тебя ненавижу. Да или нет?
— Да.
Их губы столкнулись, а языки сплелись чуть более агрессивно, чем они ожидали. Жестокая уверенность в их поцелуях была обыденностью, но сейчас им казалось, что здесь нужно что-то другое, и Нил, неохотно отстраняясь и пытаясь дышать, кивнул, в попытке произнести задуманное.
— Где я могу тебя коснуться?
Эндрю достал руки из карманов раньше, чем заговорил Нил, и когда он выдохнул вопрос, Эндрю уже направлял его руки к своему телу.
— Талия и выше.
Нил кивнул, аккуратно укладывая ладони на бока Эндрю и снова двигаясь к его губам, встречая их на полпути к своим. Это было спокойнее. Назвать это мягкостью или нежностью язык не повернулся бы, — ха-ха, Нил, — но это было спокойно и так же уверенно, как и всегда. Эндрю, как и обычно, оставлял на его нижней губе тягучие укусы, Нил на это выдавал лишь вздохи, не отставая от него и, в ответ, вытягивая выдохи из Эндрю. Тот сжимал рыжие пряди Нила в своих руках чуть сильнее.
Когда до Нила дошло, ему пришлось вдохнуть чуть глубже, и на пару секунду оторваться от губ Эндрю, чтобы носом уткнуться в его висок. Они целовались под омелой, Господи. Он и Эндрю чертов Миньярд. Не то, чтобы омела или ещё какой-либо бред из головы Ники что-то значил, но то, что они делали это именно сейчас, несло свой определенный смысл. Какой — вопрос отдельный, и, по сути, не требующий ответа. Нилу всё равно. Ему не всё равно только на складки ткани под своими ладонями, на тепло тела рядом, на ладони в его волосах и на «Да» из губ, которые он целовал уже так много раз, и хотел продолжать целовать ещё больше. Он хотел, и он видел, знал, и чувствовал что Эндрю хочет того же.
Это всегда было «Да». Кроме тех случаев, когда ответ был «Нет». И они оба это знали.