Я шагал по обочине, в сланцы попадала дорожная пыль. Сначала противно было, теперь уже всё равно. Наплевать. Какая разница, что ноги серые все? Есть проблемы и поважнее. Что делать мне дальше, например.
Не хватало решимости сделать это. Но злость на себя и досада подстёгивали.
Сначала, когда мне только позвонили из приёмной комиссии, это было просто мимолётной мыслью. Проскочила и забылась. Потому что я сразу нагрянул к самому близкому, самому лучшему и надёжному моему другу.
Он заметил, что что-то не так, даже серьёзно попытался добиться от меня ответа. Я уже почти раскололся, как он сдался и попросил писать ему, а не делать никаких глупостей. Я вытащил его на улицу, потому что стены откровенно давили. Показывали слишком много того, чего я сейчас видеть не хотел.
Около часа назад мы разошлись. И это стало намерением. Я думал просто проветрить мысли, чтобы не идти домой таким подавленным и не вызывать у матушки лишних вопросов. Она и без этого слишком нервничает. Ей не стоит знать, что мне не хватило трёх чёртовых баллов, чтобы поступить на направление, о котором я мечтал долгие годы. У меня всё ещё есть выход, я должен быстро перевести документы на другую программу. Смысла которой я даже не понимаю. Специалистов чего там готовят?
Но я не могу. Я не хочу. Я стремился, я жаждал, я дышал поступлением на конкретное направление. Я мечтал. И мне невероятно больно. И мне стыдно признавать, что я сдался после первой же неудачи. Слабак.
Я услышал мотор сзади. А после и свет от фар упал на меня. Нужно лишь сделать шаг, всего один шаг, чтобы прекратить мои глупые страдания.
Не успел. Не смог. Ничтожество. Уже третий автомобиль проехал мимо меня.
Такому слабому человеку не место в мире. Глупый. Позорный. Идиот.
Я так углубился в самокопание,что совершенно не заметил, как мимо меня проскочила машина на бешеной скорости. Этого бы хватило, чтобы отбросить мой труп метров на пять. Наверное.
Какой ещё придурок поедет здесь в такое время? Дачи и те далеко.
Нет. Едет кто-то. Всё также сзади, как и предыдущие. Поздний работяга?
Едет... Достаточно ли быстро он едет? Приближается. Достаточно. А точно ли? Или нет?
Господи, как сердце стучит. И ладони вспотели. Противно.
Подождать немного. Подпустить его к себе максимально, чтобы точно затормозить не успел.
Раз.
Два.
Три!
Я шагнул на проезжую часть. Выпрыгнул почти. Машина вильнула, но задела бампером. Толкнула слегка — я на ногах не устоял и рухнул на колени.
Больно, блять. Но не убийственно. Синяки останутся и всё на этом. Слишком медленно ехал. Урод.
Ладно, джинсы хоть не порвал вроде и ладно.
Хлопнула дверь машины. Я решил было убежать, но хозяин авто грубо схватил меня за рубашку и рывком поднял на ноги.
— Ой, — ой так ой, влип по самое не горюй, — я заулыбался, как распоследний идиот, — Здрасте, Алексан' Евгенич, — со страху я проглотил почти половину имени своего соседа. И друга семьи, чёрт бы его побрал. Надо же было так оплошать, именно под его машину попасть!
— Какого чёрта сейчас произошло, Семёнов? — Александр Евгеньевич отпустил меня и поправил мне воротник рубашки, и я поёжился. Непроизвольно. — Не сильно задело?
Я помотал головой.
Нужно свернуть разговор в более позитивное русло, а ещё лучше ненавязчиво свалить.
— Тогда в машину, я докину, — ну, это тоже не очень плохой расклад, если подумать, а-то до дома ещё прилично идти. — С матерью твоей говорить будем.
А вот это уже не тот поворот!
— Э-э, А-александр Евгеньевич, а может как-нибудь без этого обойдёмся? — мне кажется, я побледнел.
Сосед на меня так посмотрел за эту фразу. Как на баловного пятилетку. Строгий дядька, стрёмный. И как Мира с погодками живут с ним?
— Павел, время моё не занимай. В машину садись. Пока я тебя в участок не отвёз. Вот рада будет Алёна Сергеевна узнать, что ты попадаешь туда во второй раз за месяц, — в участок он меня, конечно, не повезёт, в прошлый раз он же меня оттуда и забрал, так как сам на дежурстве был, и мы держали это от мамы в маленькой тайне. Но если он расскажет маме о том случае, будет нехорошо.
Я замотал головой. Немножко истерично.
Надо же, как быстро все моральные проблемы решаются испугом.
— Что тебя вообще попёрло под машину прыгать? — он отвесил мне подзатыльник. Не болезненный, бывало и сильнее.
— Сущая глупость. Уже и сам не рад.
— От сущих глупостей голову в петлю не суют, — он открыл переднюю дверь автомобиля и указал головой, мол садись.
— Серьёзно, Александр Евгеньевич, глупость.
И тогда соседушка припечатал: либо я рассказываю ему всё добровольно прямо сейчас, либо буду отчитываться и перед ним, и перед мамой в участке. Я постарался выторговать помилование или хоть смягчение приговора, но этот человек совершенно несговорчивый.
Я рассказал ему о ситуации с поступлением. И в ответ получил усталое "идиот".
— Вы не расскажете маме?
И по его взгляду я понял, что расскажет.
— Ну, может, сами как-нибудь замнём? Вот что бы вы сделали за такое с Денисом или Серёжей?
— Выпорол бы, Павел, — я отшатнулся даже.
Александр Евгеньевич усмехнулся. С издёвкой спросил, готов ли я на такой шаг.
И я задумался, всерьёз. Александр Евгеньевич, видя это, подтолкнул меня ближе к машине.
— Александр Евгеньевич! Пожалуйста, пусть это будет секретом от мамы!
— Павел, не выдумывай.
— Ну сами подумайте! Ну вот она узнает об этом, и что дальше? Ну скажет, что я дурачок, ну позлится немного, поплачет.
— Ты так сильно хочешь, чтобы тебе ремнём всыпали?
— А может и хочу! — чего вякнул, сам не понял. Дурак и в Африке дурак, чёрт бы меня побрал. — Всё лучше, чем мать нервировать.
Дядя Саша снова усмехнулся. Так не по-доброму усмехнулся. Не то что бы он вообще когда-то проявлял какие-то намёки на доброту, но сейчас он смотрит на меня, как на котёнка, нассавшего в тапки. Вообще-то, он всегда и на всех так смотрит. Но сейчас это просто ярче ощущается. Неприятнее.
— В таком случае — милости просим, раз в тебе пробудился мазохист. Джинсы стягивай и о бампер руками обопрись.
Я выпучил глаза. Не специально. Я правда не ожидал этого. И ведь сам напросился. Или он надо мной издевается? Он ведь может. Мама называет его язвой желудка человечества.
— Ну, чего ждёшь? Или решил, что поболтать с матерью уже не так уж и страшно?
— Мы эту историю тогда замнём?
Александр Евгеньевич кивнул. С самым серьёзным видом. Не шутит. Не думаю, что он вообще умеет шутить, но кто его знает.
Я с ощущением холода где-то между лопатками расстегнул ширинку и замер. Как-то... некомфортно раздеваться перед другим человеком.
— Ну? Передумал? — спросил без сарказма, и мне от этого серьёзного тона стало совсем худо. — Я заставлять тебя не буду. Либо я, либо мать.
— Лучше вы, — самому стыдно стало, как тихо я это произнёс. И резко спустил джинсы прямо с трусами.
Я неловко опёрся о бампер, выпятив задницу. От стыда даже зажмурился. Услышал, как Александр Евгеньевич вытянул из шлёвок ремень. На мгновение мне показалось, что у меня от страха закружилась голова. Накатила тревожная тошнота.
— А-айск! — я тряхнул головой. Неожиданно больно!
— Не ори. В следующий раз подумай, прежде чем бросаться под колёса.
Он говорил что-то после каждого удара. Я даже пытался считать, но как же это невыносимо больно! Я не мог и предста-а-авить, что это так ужасно!
— Может, — я подавил всхлип кашлем, — больше не надо? — изо всех сил попытался сохранить смешливую интонацию.
— Ты так считаешь? — после моего широкого кивка, он стегнул по бёдрам. Я вскинул голову и стукнул по машине кулаком. — Не хватит. И поосторожнее с машиной.
— Б-больно!
— В этом и смысл наказания, — ремень просвистел премерзко и приземлился на место, где ягодицы переходят в бёдра. — Ты расплачиваешься болью за собственную глупость. В этой жизни платить приходится за всё. И поверь мне, лучше так, чем в гробу или на больничной койке.
Я бы и рад внять его философи-и-И-И! да только задница яро протестует даже против того, чтобы просто слушать, что мне говорят.
Сначала показалось, что это мгновенно вспыхнувший. Но не-е-ет, боль нарастает постепенно, охватывая и ягодицы и бедра. Кажется, что хуже уже некуда, но с каждым новым ударом осознаёшь, насколько эта теория ошибочна.
Когда этот кошмар закончился, Александр Евгеньевич хлопнул меня по плечу в своеобразном жесте поддержки. И снова предложил сесть в машину. Сесть!
— Знаете, я пешочком. Тут недалеко.
Улыбка у меня кривая получилась. Думаю, смешная. Лицо должно быть красным от слёз, картина фантасмагоричная вырисовывается.
Но долго меня уговаривать не пришлось. Я бахнулся на переднее сиденье, о чём в ту же секунду пожалел — больно! А Александр Евгеньевич даже усмехнулся, гад какой!