Полдень

Полуденное солнце добралось и до террасы, раскалив край ковра, на котором сидел Кавех. В такой час даже птицы не прилетали к кормушке, хотя та была полна зерна, а ветер лишь изредка звенел колокольчиками, привязанными к кусту жасмина. Несмотря на зной, дневные планы не сдвинулись: свободный от работы архитектор перебирал корни небольшого деревца над корытом, чтобы земля не просыпалась на ковер. Иначе вычищать его придется собственноручно, а это, с таким соседом как аль-Хайтам, неблагодарная работа. Хватило прошлого раза, когда Кавех случайно задел горшок с очередным цветком. Растение выжило, пятен на ковре не осталось, но кожа на руках стала сухой.

Теперь каждая пересадка происходила медленно, зато аккуратно, да и куда торопиться, когда солнце едва вошло в зенит? Вычищая каждый корешок от земли, Кавех расслаблялся: последний проект с бесчисленными правками в самый последний момент порядком вымотал нервы.

Встряхнув деревце ещё раз, он потянулся за ножницами – пара щелчков и лишние ветви легли в сторону, к остальным. Теперь дело за новым горшком: с узором из треугольников или простой терракотовый?

Утонув в размышлениях, Кавех не заметил лёгких шагов за спиной, поэтому вздрогнул, когда сосед тихо спросил:

— За что ты так бедолагу?

— Ты ведь уходил на совещание, — протянул Кавех, надеясь, что тон не выдал его испуга.

— Секретарю нечего делать на совещании, — ответил аль-Хайтам, пристраиваясь на оттоманку, — уже записал основные моменты и вернулся.

— Так скоро? — Кавех невольно обернулся и вскинул бровь. — Ещё и фруктов успел купить!

На столике теперь стояла широкая плошка со свежими персиками, финиками и даже виноградом. Может, сосед и вовсе не ходил сегодня в Академию?

— Ты вчера жаловался, что хочешь сладкого, — хмыкнул аль-Хайтам и пожал плечами, — кстати, о фикусе, зачем опять пересаживаешь?

Кавех вернулся к растению в руках, примеряя корни в новый горшок. С узором подходил больше – шире предыдущего на пару пальцев, будет в пору ещё на несколько недель.

— Вырос, представляешь? — Фыркнул тот и отложил деревце в корыто.

— Надо же, — раздалось из-за спины, но продолжения не последовало.

Насыпав на дно горшка камешки, Кавех сунул фикус в середину, а сам потянулся за мешком с землёй. Однако растение не желало стоять ровно, постоянно клонясь то в один бок, то в другой, даже когда корни оказались присыпаны. Ещё и рукав сполз к запястью, а волосы лезли в глаза – со всех сторон неудобно работать. Не выдержав, Кавех раздражённо выдохнул, но ни единое ругательство не соскользнуло с его губ – аль-Хайтам, наверняка, читает за спиной, не хотелось отвлекать.

Однако в ответ послышалось шуршание, а затем соседский подбородок оказался на плече. Рука неспешно поправила волосы, потянулась к рубашке, закатывая обратно рукав.

— Помочь? — Тихо спросил аль-Хайтам и, после утвердительного кивка, сполз на ковер.

С поддержкой фикус стоял ровно, пока Кавех неспешно насыпал землю в горшок. Пальцы соседа то и дело норовили сползти ниже, мешая довести дело до конца. Даже тихие замечания не остановили наглеца, который не стеснялся своего озорства. И как от мудрецов – казалось бы, проницательнейших людей Сумеру! – укрылась вторая натура аль-Хайтама?

Разглядывая все что угодно, лишь бы не столкнуться взглядом с Кавехом, соседские глаза остановились на отрезанных ветвях, что лежали в том же корыте.

— Зачем ты так бедолагу обкорнал? — Спросил аль-Хайтам.

— Чтобы он разросся пышнее, — пожал плечами Кавех, — ветки суну под стекло, нарастят корни, высажу потом отдельно и...

— Да он без твоих насмешек хорошо рос, — фыркнул тот и, улучив момент, поймал руки соседа, — почему без перчаток пересаживаешь?

— Так проще, — Кавех пристыженно отодвинул соседские ладони в сторону. Умел ведь ловко перевести тему, чтобы не слушать очередную лекцию о растениях.

— Ага, и мне потом напоминать, чтоб ты их кремом мазал?

Ответа не нашлось. К счастью, фикус уже уверенно держался в горшке, так что теперь можно увильнуть от соседа, как это любил делать он сам. Кавех отстранился, отряхнул ладони от земли и встал. Ноги закололо – долго сидел в неудобной позе, ещё и поясница давала о себе знать. И это он едва старше Хайтама, а уже разваливается! Ужас. Вечером придётся надолго закрыться в ванной, чтобы отпарить старые косточки.

Напоследок придирчиво осмотрев деревце, Кавех переставил его на столик, затем поднял корыто: если сейчас не вернёт на место, то сосед будет докучать своими нотациями остаток дня, а ведь сам мог отнести куда следует – минутное дело. По пути пришлось заглянуть в ванную, а затем с чистыми руками он вернулся на террасу. Аль-Хайтам сидел на оттоманке, даже достал откуда-то книгу, в ладони сжимал персик. Солнце добралось до его розовых пяток, – вот где крылся «изнеженный учёный» – сам он щурился и сквозь ресницы скользил взглядом по книге, волосы едва заметно покачивались в такт дыханию, а губы... Кавех дрогнул, отгадывая по их движениям, что именно читал сосед. Обложка с цветами и широкие изгибы букв – вот где крылась отгадка. Ещё утром Кавех оставил на столике сборник стихотворений, а сейчас аль-Хайтам его нашел.

Брови невольно поползли выше.

— Три строчки про ирис? Какой в этом смысл? — Аль-Хайтам оторвался от книги и нервно откусил персик. — Чепуха!

— Сам ты чертополох, — фыркнул Кавех, усаживаясь рядом, и, увидев зреющее возмущение соседа, добавил: — сначала дожуй, а потом говори.

Пока аль-Хайтам разбирался с персиком, Кавех пристроился на его плече и заглянул в книгу. Не сумев сдержать смеха, он прикрыл губы ладонью и ткнулся носом в липкую от сока щёку соседа.

— Что в этом забавного? — Раздражённо спросил тот, облизывая губы.

— Ты, читающий поэзию, – вот главная потеха, — хихикнул в ответ Кавех, но продолжил серьёзнее: — смысл стихотворения не лежит на поверхности, нужно собрать образ из намёков и символов.

— Ещё чего, додумывать за кем-то? Только время терять. — Нахмурился Хайтам. — Это ты, баловень судьбы, можешь тратить время на игру слов.

— Ага, а ты серьезный секретарь, который читает нудные книги про руны, — усмехнулся Кавех и придвинулся к его лицу ближе.

Глаза соседа недобро сверкнули, но вместе с тем дыхание его оставалось спокойным. Губы едва подрагивали, не решаясь на колкость – или он задумал иное? Кавех отстранился раньше, прильнув щекой к его плечу.

— Раз уж такой умный, — шепнул Хайтам и нервно сглотнул, — то посвяти в тайны своих цветочных рун.

По коже пробежали мурашки от внезапной близости, но, увлекшись размышлениями о цветах, Кавех сдержал чувства, рвущиеся наружу. Сосед умел держать лицо в самых странных случаях, а он, как гладь озера, шел рябью от малейшей искры, мелькнувшей в душе.

— Про какое стихотворение ты говорил? — Уточнил он.

— Вот, — аль-Хайтам ткнул в нужное и затаил дыхание.

Пока глаза пробегались по строчкам, освежая их в памяти, Кавех почувствовал ладонь на талии. Сосед вкрадчиво прижимал к себе, боясь спугнуть касаниями, и едва дышал, надеясь не потревожить своими выдохами светлые локоны. Однако мысли отвлеклись от цветистых описаний ирисов, взгляд сместился на лицо аль-Хайтама, что приблизился к его щеке, а затем ласково поцеловал в скулу. В глазах мелькнули звёздочки.

— Если будешь отвлекать... — пробормотал Кавех.

— Так я тебе мешаю? — Беззастенчиво спросил сосед и вновь оставил влажный след около уха.

Прикрыв глаза, чтобы не показать смятения, Кавех невольно повернулся к лицу аль-Хайтама. Тот лукаво улыбался, выискивая проблески волнения – по ним легко разгадать состояние души, а читать людей у соседа получалось так же хорошо, как и книги. Он даже придвинулся ближе, будто грозясь в следующий раз поцеловать не так невинно.

— Не отвлекаешь, — наконец выдохнул Кавех и нехотя вернулся к книге, — но, когда пойдешь спать, не говори, что я громко думаю над чертежами.

Вместо поцелуя в ответ, тот легко ущипнул за бок. На раздраженный выдох, аль-Хайтам только сильнее прижал к себе и нетерпеливо кивнул на книгу:

— Так что про ирисы? Кому вздумалось три строчки называть искусством слова?

— Порой кажется, что я закончил Хараватат, а не ты, — хмыкнул Кавех, — это инадзумская поэзия.

— И в чем отличие?

— У них совершенно иные понятия стихосложения.

— Так в чём смысл? — Аль-Хайтам нахмурился, пытаясь отыскать ответ в таинственной улыбке соседа под боком.

— В созерцании, — фыркнул тот и перевернул страницу, — а теперь посмотри сюда.

С минуту на террасе воцарилась тишина, Кавех успел даже пару веток винограда стянуть с тарелки, пока аль-Хайтам задумчиво читал новые строчки. Наконец, он поднял взгляд:

— Столько слов да ни о чём. С чего вдруг ирис стал цветком Архонта?

— Одна пара лепестков смотрит вверх, к древу, а другая вниз – к земле, где кроется дендро элемент, — объяснил Кавех и сунул пару виноградин в губы соседа, — поэтому ирис и архонтовый.

— Глупости, если ирис и есть цветок Архонта,— отмахнулся тот, — то я – пальма.

— Не сомневаюсь, что ты уже стал пальмой, столько фиников ешь, — легко хмыкнул Кавех и вытер капли сока с его губ, — если не веришь, то давай другой цветок возьмём.

Пока аль-Хайтам придирчиво разглядывал следующие страницы, удалось ещё пару раз незаметно сунуть ему виноград. Обычно тот не любил нежности, особенно в те моменты, когда их могли заметить – пусть из-за высоких кустов в саду не видно террасу. На людях они ходили порознь, отпуская не самые приятные колкости, но дома почему-то язык не поворачивался их повторять. По крайней мере, сейчас уж точно. Так повелось со студенческих лет, когда холодный аль-Хайтам вдруг встретился в библиотеке – мгновения наедине хватило, чтобы узнать сокровенное: он умеет улыбаться. И смеяться, когда шутка особенно хороша. Холодность лишь прикрытие, такое же, как и должность секретаря – если кто узнает больше, обязательно воспользуется тайной: либо завалит работой, за время которой можно успеть изучить руины в пустыне, либо будет дразнить из-за мягкости.

Взгляд вернулся к лицу соседа, а затем скользнул к ушам: без наушников.

— Давай про ландыш, — сверкнули изумруды аль-Хайтама, — тут я понимаю, что стихотворение о любви, но причём цветок?

— Ландыш – воплощение любви и затаённой скорби, ты не читал легенды? — Кавех выгнул бровь, — когда-то странник увидел нимфу и влюбился, он обожал её до самой смерти, но она узнала об этом слишком поздно. Слёзы нимфы обратились цветками ландыша на его могиле.

— Поэтому ты недавно подарил мне футляр для наушников с этими цветами? — Недоверчиво хмыкнул сосед и потянулся за виноградом в руке Кавеха. — В знак скорби по моим ушам, когда ты начинаешь петь?

— Конечно, — хитро сверкнул глазами тот, — но не забывай, что у одного цветка несколько значений.

— Не важно, всё равно не понимаю. Звучит как сказки про аранар.

— Загадай ещё один, может хоть он станет ключом к языку цветов?

— Последний, — вздохнул Хайтам, — скажи мне, что значат тюльпаны, и как они оказываются у меня утром в спальне?

Кавех замер, не решаясь даже искоса глянуть на соседа. Что будет, если раскрыть карты? Вряд ли аль-Хайтам поймёт суть чувств, спрятанных меж бутонов.

Тюльпаны росли в садах Академии, не пользуясь особой популярностью, поэтому удалось договориться, чтобы каждый день хоть парочку привозили к ним в дом. Если бы они жили в Мондштадте, пришлось бы отдать много миллионов моры за одну луковицу. И чем же так эти цветы привлекали родину одуванчиков? Не из-за легенд ли, где Архонты преподносили тюльпаны своим возлюбленным? Любовью дендро богини стали аранары, она щедро одарила своих фамильяров свежими бутонами, которые те облюбовали как свои дома.

И что скажет аль-Хайтам, когда узнает значение тюльпанов в строках песен, исполняемых под окнами ближе к полуночи? Опять фыркнет: «Чепуха»?

— Тюльпаны обычно дарят возлюбленным, — нерешительно начал Кавех, пытаясь спрятаться за волосами, вовремя упавшими на глаза, — ну или... Просто так? Знаешь ведь, как дороги они коллекционерам? Может, один такой решил отблагодарить?

Вытащив из рук соседа томик со стихотворениями, Кавех слез с оттоманки. Взгляд аль-Хайтама чувствовался там, где начинался вырез рубашки. Молчание говорило больше слов, но разгадать его истоки – разгадать загадку сфинкса. Оставив книгу рядом с фикусом, Кавех принялся перебирать персики, оттягивая момент возвращения под крыло соседа.

— Я знаю лишь одного коллекционера, который спускает деньги на шалости, — хмыкнул аль-Хайтам.

Судя по звукам, он придвинулся, пальцы робко коснулись спины Кавеха. Нос ткнулся чуть выше воротничка рубашки, зарылся меж светлых прядей, руки легли на талию, не давая сбежать или увильнуть.

— Удивлен, что ты все ещё с ним общаешься, — пробормотал Кавех, чувствуя, как остатки холодности покидают рассудок.

— Мы понимаем друг друга, пусть и говорим на разных языках.

— Так он – иностранец?

— Нет, его язык соткан из намёков, — шепнул аль-Хайтам в макушку, — и, наконец, я стал их понимать. Ты бы сказал: рубин сверкнул новой гранью.

— Наверное, тебя ослепило новое сияние? — Нервно хмыкнул Кавех, но подался навстречу губам соседа, что перешли поцелуями за ухо, а там и на скулу.

— Слишком самонадеянно, не находишь? — Рассмеялся тот и замер, наслаждаясь бархатом бледной кожи.

— Если будешь много болтать – отрежу тебе язык.

— Тогда он разрастется пышнее фикуса, — мурлыкнул аль-Хайтам, — смекаешь?

Кавех тихо хихикнул и довольно зажмурился. Мгновение, вокруг которого они кружили с начала встречи, не настало, но приблизилось. Как скоро они дойдут до открытого признания? Трудно предсказать. Оно точно случится, когда расцветёт папоротник, а пока остаётся лишь ждать и поливать их новый росток.

Росток тюльпана.