— Как лекарями называть себя можете, коли хворь распознать не в силах?
Поморщилась Чернава, голову в плечи хотела вжать, да от слабости и это сделать была не в силах. Понимала она, почему батюшка-государь гневается, да разве горю это поможет? Уж полгода болезнь не отпускала царевну, и не мог никто сказать, с чего началось всё. Знахари на чары проверяли, лекари травы подбирали, но не становилось лучше красавице. Угасала она, словно свечка.
Окна нянюшка не открывала, боялась царевну застудить, и оттого ещё печальнее девица становилась. Здоровой любила Чернава у окна сидеть да пение птиц слушать. Гадала, что видели эти птицы и о чём в песнях сказывать могли, только сама к ним не стремилась. Хорошо было и во дворце: любили все её, младшую в семье, песни складывали о её улыбке доброй да нраве мягком.
Только как болезнь подобралась, исчезла улыбка, потускнели волосы, подобно ночи чёрные. Всё реже пение птичье царевна слушала, а потом и вовсе вставать с кровати перестала. В дни, когда темно на душе становилось, спасали песни эти, сил придавали, да не могла Чернава больше их услышать. А если бы и услышала, чем они могли бы помочь? Не исцелял беззаботный свист болезни, что в теле были, а не в душе.
Но песни птичьи так глубоко в сердце отозвались, что во снах Чернава слышать их стала. Снилось, будто сидела она на поляне лесной, а над ней птицы пели-переговаривались. Малиновки, кукушки, синички, всех-то и разобрать не могла, но так ладно пели, что улыбку сдержать сложно было. Не верила сперва царевна в чудо такое, но привыкла вскоре и вновь со слабой улыбкой просыпалась. Думали лекари, что отступает хворь, но печальнее становилась девица к вечеру. Только ночи ждала, когда снова сон дивный придёт.
Во сне заметила, что ярче других птиц поёт один соловей, чудной на вид. Не невзрачно-коричневыми его крылья были, а синими, яркими, будто небо в день ясный. Может, пел он и наяву, но должен был тогда в листве выделяться, а не видала его никогда царевна. Теперь же то и дело замечала его крылья да песней заслушивалась, будто бы простой, но от трелей причудливой.
— Что тревожит тебя, девица?
Встрепенулась Чернава, оглянулась. По-прежнему трели звучали, да наваждение было, будто в них речь человеческая вплелась. Испугалась она, а голос вновь послышался:
— Не тронет тебя никто. Улыбаешься, только видна в глазах твоих печаль глубокая. Неужто песни наши тебя не радуют?
Спокоен был голос, и решила царевна довериться. Кто ж из сна слова откровенные передаст?
— Красивы песни, сердце радостью наполняют. Но зачем мне радость эта, если не с кем поделиться ею? Светло в моей душе от песен, сама петь хотела бы, да хворь жизнь мою точит. Слова не могу сказать, где уж песням разливаться?
Говорила Чернава и видела, как вокруг неё соловей синий порхает и смотрит так, будто понимает всё. Подставила она ладони — села в них птица, голову подняла, и вдруг — заговорила.
— Во сне спокойна будь, царевна— не достанет тебя здесь никакая болезнь. Но можно её и из тела прогнать.
— Где уж тебе знать, что за болезнь это, коль учёные лекари ответа найти не могут? — грустно улыбнулась девица.
И решила ничему не удивляться. Уж сколько снов странных и необъяснимых было, так чем хуже тот, где с птицей царевна говорить могла?
— Не всё о целительстве знаю, да только магией владею, что горю твоему может помочь. Видел я, как ты песни мои слушала, и беспокойно стало, когда появляться перестала. Чарами сон для тебя смог создать и целебным он будет, если только пожелаешь.
Охнула, Чернава, зарделась. Взволнованно спрашивать стала, как чары такие возможны и почему соловей их на неё тратит. Да и откуда у него, маленького и хрупкого, сила особая есть.
— Ты природу слушать и слышать умеешь, музыку птиц близко к сердцу принимаешь. И приятно мне, что есть кто-то, кто песни мои разделить может. Потому просто благодарным быть хочу, магию свою для доброго дела использовать.
Задумалась Чернава, да недолги были её думы. Страшилась она, что совсем иссохнет, кололо в душе, когда на родных смотрела. Волновались они, и волнение это царевне переходило. Если магия сможет волнение убрать и семью успокоить, только лучше всем будет. Снова улыбнулась царевна, но грусти в улыбке как не бывало.
— Благодарна за любую помощь буду, но неужто один управишься? Друзей у тебя много, вдруг кто чарами поделиться может?
Обвела взглядом Чернава поляну, десяток песен-щебетаний снова разобрала. Вспорхнул у неё из рук соловей, на плечо девицы сел.
— Нет здесь тех, кто на меня похож бы был. Не дано им говорить, да и я голос человеческий потеряю, коль из пут иных чар не выберусь. Помощь тебе спасти и меня сможет, верить в это хочу. Выручим друг друга?
Кивнула девица и тут же испуганно вздрогнула: вдруг движением неосторожным соловью навредит? Но он снова на её ладонь вернулся, наставления давать начал. Заумно говорил, да Чернава и сама не проста была, умела кружева слов плести, потому быстро смекнула, что к чему. Понять смогла, что на поляне этой в самом деле здоровой себя чувствует, а значит, и голос в полной силе к ней вернулся, не только говорить она может.
— Должна ты связь с чарами моими чувствовать, чтобы принимать их. Была бы ты чародейкой, проще всё стало бы, — объяснял маленький помощник. — Но сила разными путями к цели идти может, и один путь повторить не так сложно. Ходят слухи по царству, что у каждого ребёнка государя способности не волшебные, но по своему чудесные есть. Ты ведь самая младшая, царевна Чернава, с голосом чистым, словно родник в глубине леса?
— Д-да, обо мне так говорят, — Смущённо взгляд девица отвела. — Только думаю, что до чистоты, с которой родник журчит, мне ещё учиться надо. А уж за полгода я и хуже могла стать.
— Наяву твой голос, может, и хуже, а здесь как одно петь будут голос и душа, — успокоил её соловей. — Вспомни песню, что всегда от сердца шла, я подхватить постараюсь. Вместе петь будем, и чары сами дорогу к твоему сердцу найдут. А там уж понятно станет, что исцелить надо.
Доверилась царевна, глаза прикрыла. Полетела нежная девичья песнь, и чувствовала Чернава, что легче на душе становится. Так легко, будто крылья за спиной вырастают. Никогда до этого не казалась такой лёгкой мелодия. Не сразу заметила, как подпевать ей стал соловей. Ушёл в сторону птичий щебет, остался только тихий голос, незнакомый, но такой красивый, что хотелось Чернаве слушать его в одиночку, а самой молчать. Но как первая песнь завершилась, услышала царевна:
— Глаз не открывай, петь продолжай. Твой голос и правда чист, словно родник.
Улыбнулась Чернава, сделала как было велено. И с каждой песней казалось ей, будто кто-то за руки её держит осторожно. Или то и была связь, чары, что к сердцу шли? Не знала, сколько времени прошло, но когда петь закончила, то ничего не почувствовала. Неужто и сила чудесная не поможет?
— Утро уж наступает, — сказал соловей. — Следующей ночью свидимся, расскажешь, как чувствуешь себя.
Поблагодарила царевна сердечно да имя спасителя своего спросила. Но покачал головой соловей. Обещал сказать, коль снимет с него проклятье эта помощь.
— Приду к тебе тогда в ином облике и дам ответ. А пока и неизвестно, помогли ли мои чары.
Голос его стал стихать, а поляна расплываться, и проснулась Чернава. Молча лежала, шевельнуться боялась. Тут уж нянюшка забежала, стала охать да причитать, вокруг царевны виться. Смотрела девица на хлопоты эти и улыбалась невольно. И такой спокойной, живой улыбка получилась, что нянюшка аж руками всплеснула.
— Никак на поправку идёшь, дитя? Ох, надо тебе, надо, а то света белого не видишь.
— Чудный сон мне приснился, нянюшка. Может, слово какое волшебное там прозвучало, что здоровья мне прибавило.
С большим нетерпением ждать царевна стала. Уж без тоски смотрела в сторону окна, у которого сидеть любила, да гадала, как из сна её голосистый соловей вылетит. Может, рядом останется, коль чары спадут. Может, мир полетит смотреть. А останутся ли у него крылья, что по воздуху будут нести? Гадала Чернава, да только понимала, что не дождётся ответа: раз имя птица утаила, так и историю утаить может до поры до времени.
Ночью снова свиделись. Чуть не плача от счастья, сказала царевна, что помогла ей музыка целебная да чары чудесные.
— Может, немного это, и всё же спасибо тебе.
Сказала так и хотела соловья обнять, да не решилась: боялась вред нанести. Могла только держать его на ладони и осторожно гладить, а он сам будто случайно подставлял под пальцы голову и щебетал нежно.
— Раз уж начал, то дело до конца доведу, спасу тебя от недуга. Длинна ночь, и коль пока не хочешь петь — говорить со мной можешь. Долго я не мог никому отвечать, по речи человеческой истосковался. Только про прошлое меня не спрашивай — не готов рассказывать пока. Может, коль сложится всё — услышишь историю.
Пригорюнилась Чернава, только спорить не стала. И без историй дней ушедших могла разговор завести, но прежде попросила лечение продолжить. Песни сами собой шли, будто сами с уст слетали, вторило голосу девичьему щебетание. И вновь наваждение было у Чернавы, что за руки её кто-то держит. Мягкое прикосновение согревало, становилось от него спокойнее.
Вскоре утомилась девица петь. Вспорхнул соловей и повёл царевну с поляны. Не знала, долго ли идут, да только дошли до родника, что из земли бил. Не думала Чернава, что будет такую воду пить, да только сейчас сладкой казалась вода родниковая, только холодная так, что зубы ломило. На миг забыла царевна, что во сне этот лес создан, всё как наяву было, и журчание воды с её смехом тихим сплелось.
— Добрый у тебя смех, царевна, — сказал соловей. — Коль встречаться каждую ночь будем, скоро и наяву смеяться сможешь.
Радостно Чернаве от мысли такой стало, вновь зачерпнула она воды студёной, лицо умыла и подставила солнечным лучам, что сквозь листву пробивались. Не хотелось ей на поляну возвращаться, села девица на траву и говорить начала. Спрашивала у соловья, где летал он и какие чудеса по миру видел, и угадала с вопросами. Говорил он негромко, на плече царевны сидя, рассказывал про царства соседние и те, что немного дальше.
— Понимать должна, что на крыльях моих не улететь далеко, хоть и охота мне побывать везде и сразу. Будь крылатое тело души моей чуть крупнее, облетел бы всё, что желаю. Но и так много видел, слышал и замечал.
Рассказывал соловей об обычаях в иных местах, о природе, украшениях садов и чащах лесных. Приметила Чернава, что радостью большой говорит её маленький помощник о музыке, даже раз услышанной. И разной эта музыка была: насвистывания ветров, перешёптывания волн морских и речек малых, переливы музыкальных инструментов. А ещё — голоса людей, то гудящие толпой, то звенящие поодиночке. Уцепилась Чернава за слова эти, больше знать хотела. Соловей будто только и ждал, рассказывал увлечённо, интонации повторять пробовал, а когда надоело — петь начал, но не свистом, а речью человеческой. Не знакомы царевне эти песни были, но слушала их с радостью, сердце замирало, когда голос слышала.
Так и стали проходить ночи: с песнями да разговорами тихими. Беспокоилась Чернава, что много чар на такие особые сны уходит, да только соловей этим будто и не был опечален. Говорил, что коль исчезнут тёмные чары — силы восстановит быстро. А коль не повезёт — так и чары уже будут не нужны: навсегда останется он птицей, прошлое забудет да голос человеческий потеряет. Испугали такие откровенные слова царевну. Проснувшись после той ночи, думала она долго.
Поняла, что если вдруг забудет её маленький друг, ему, может, и легче будет. Да только она томиться станет: за полгода болезни только семья рядом осталась, а все друзья, которые были, отдалились. Да и были ли друзьями те, кто за «царевной» шёл? Может, видел кто в ней Чернаву, да только то ли не допускали никого в комнату её, то ли такие товарищи её всё ж забыли, даже весточки не подали. А как чудесные сны начались, так привыкла девица к песням. Ждала и боялась, что закончиться всё однажды может и даже маленький друг из снов её покинет.
Сказать о страхах не смела, успокаивала себя, что соловей ей просто помогает. А как время помощи пройдёт, оставит её, всё ж друзья они ненадолго. Но до разлуки хотела девица добром за добро отплатить, не знала только, как. Чувствовала, что легче ей по утрам становится и недуг злой отступает, радовалась открыто, семью этим радуя. Расспрашивали её братья и сёстры, как случилось всё, только царевна от ответа увиливала. Хотела встречи с дорогим другом в тайне сохранить.
И снова ночь, песнь на два голоса. Уже привычно стало прикосновение из ниоткуда, но любопытно царевне стало. Чуть приоткрыла она глаза, надеясь, что не так сильно это заметно. Взглянула — и с трудом вздох удивлённый сдержать смогла. Всё ещё сидел в её ладонях соловей, а в воздухе образ юноши полупрозрачный витал. Держал он Чернаву за руки, будто живым был, смотрел на неё, и глаза его пронзительно-синими были, будто небо чистое. Тёмные волосы ветер трепал, казалось миг — и чётче станет образ, притянет юноша девицу к себе, обнимет. Покраснела от мыслей таких Чернава, ноту пропустила и замерла песня, а с ней и образ исчез. Посмотрел на неё соловей.
— Трепещет сердце твоё, царевна, магию принимать не будет. Всё ли хорошо с тобой?
— Волнительно мне, — призналась Чернава, да причину настоящую утаила. — Скоро встать смогу да снова у окна сидеть. Может, встретимся наяву?
Тут же заметила, как опечалился её друг, голову склонил. Сел на плечо девицы, прижался к ней. Удивлённо царевна стала гладить мягкие перья, стараясь утешить, пусть и не знала, отчего печальна птица. Не знала, как долго сидели они, но сказал соловей:
— И правда, недолго твоей хвори осталось жить. Надеялся я прийти к тебе человеком, когда чары спадут. Но сейчас понимаю, что не бывать этому, а тебя о помощи просить снова не стану. Слушала ты мои песни, так пообещай их слушать и дальше. А может, позовёт меня дорога, когда о тебе забуду, так ты постарайся не печалиться сильно: не будет уж меня ничего держать. Скажи только: мил ли я в облике своём настоящем?
Пуще покраснела царевна. Надеялась, не заметит он, да только как сказать, что после увиденного раз забыть уж никогда не сможет?
— Да, т-ты и сам уж об этом знаешь, — ответила, запинаясь, тут же спросила: — Неужто и правда сделать ничего нельзя? Как болезнь уйдёт, готова буду отплатить тебе, не всё ж песни слушать. Неоценима помощь твоя, и этим же отплатить хочу, да только не в деньгах ту помощь оценить. Права я?
— Права. Только легче ли от этого? — чирикнул соловей, и в голосе вздох она уловила.
— Не хотел ты о прошлом вспоминать, да только не сейчас ли час подходящий? Пойму я да чувств обещаю ярко не показывать.
— Да, умеешь ты сдержанной быть.
Помолчал соловей, о чём-то думая. Уж совсем отчаялась Чернава историю услышать, да рано. Перелетела птица с одного её плеча на другое несколько раз и наконец стала говорить.
Глубоко в прошлое не вдавался соловей, сказал, что происходит из древнего рода чародеев. Силён этот род и по сей день, да только порой приходится им извне силу брать, просить природу о помощи. С мальства учили новое поколение, как силу у природы брать, чтобы духов не прогневать, и в наставление, в предостережение передавали предание. Дальний предок рода пожелал себе силы больше, чем могла ему мать-природа дать. И прогневалась тогда она, проклятье на весь род наложила. Коль не хотел старый чародей излишки силы отдавать, то стала она чары забирать по-своему.
Был у чародея сын малолетний, и в миг, как проклятье пало, обратился он орлом и уж в доме показаться не мог. Долго плутал по свету, и однажды явился ему дух матери-природы, наставление дал, как от проклятья избавиться. Всё сделал молодой чародей, вновь человеком стал и вскоре снова с духом встретился. И сказал тогда дух:
— Не будет мне покоя, пока своё не возьму или пока род ваш не прервётся. В каждом поколении будут одного ребёнка испытания поджидать, какие ты пережил. И только от них зависит, справятся ли.
—…так и повелось с тех пор. — Соловей вздохнул. — В нашем поколении по мне проклятие ударило, и должен я чары свои во благо для человека использовать, а потом его взаимную помощь получить. Только тогда проклятье меня покинет. Думал я, что засчитается за взаимность то, как внимательно ты меня слушала, у окна сидя, как чувства свои показывала, да только не приняла такой обмен природа. Теперь, как совсем здоровой станешь, в ближайшую ночь новолуния надо тебе выйти в дворцовый сад да без проводников меня найти, голос слушая. Сбивать тебя будут голоса других птиц, что в ту ночь не уснут, да только их ты не слушай. Ночь у тебя будет, не отыщусь — только воспоминания тебе останутся.
Не заметила Чернава, когда начала снова друга гладить, едва слёзы сдерживая. Один человек ошибку совершил, так почему же его потомки должны отголоски этой ошибки слышать? И хоть это случалось не только в магии, но и в делах государственных, всё же с трудом девица такое могла принять. Да и деяния государей силу большую имеют, а здесь власти только один человек захотел. Не стала девица мыслями своими тяжёлыми делиться, только пообещала сделать всё, что сможет.
Не было больше настроения для песен и разговоров, но проснувшись, смогла царевна мысли успокоить да думать стала, как из дворца в безлунную ночь выйти. Заметила её настроение нянюшка, бояться стала, что хворь снова возвращается, да только Чернава быстро её успокоила:
— Хорошо всё со мной. Могу ведь встать уже? Тоска по миру меня снедает, хоть сад увидеть хочу.
— Ох, милая, не велели доктора тебе пока вставать, — ответила взволнованно нянюшка. — Но знаю я, как горю своему помочь.
Быстро вышла женщина, да так же быстро и вернулась, а следом за ней один из братьев Чернавы вошёл. Тут же к ней кинулся, про здоровье стал спрашивать. Пришлось и его успокаивать, вида не показывать, что нервничает. Если брат узнает о желании сбежать, то только помешает.
— Жива сестра твоя, на поправку идёт. Помогай ей, коль сможешь, — сказала нянюшка и себе под нос проворчала: — Только дворец пусть целым после твоих шалостей останется.
Со всей серьёзностью кивнул Фёлор и стал спальню обходить. Неодобрительно смотрела на это старая женщина, шёпотом сказала Чернаве, что повадился Фёдор-царевич ходы тайные во дворце искать. Покои царевны и раньше бы осмотрел, да только нянюшка строго запретила ему.
— Весь дворец на уши поставил, неугомонный, — продолжала ворчать женщина. — Может, и найдёт что-то стоящее, тайно погулять выйти сможешь. Но только с ним вместе отпущу, а сама следить буду, чтобы никто не зашёл.
Улыбнулась счастливо девица, обняла нянюшку, благодарностями засыпала искренними. И подумала, что приметить стоит, как Фёдор ход открывать будет. В ночь новолуния пригодится. Ход тайный вскоре найден был, но прежде нянюшка царевича прогнала и стала помогать Чернаве одеться. Да одела так, что девица уж забоялась не от холода, а от жары снова слечь, только перечить не стала.
Прогулка недолгой была. Проход короткий в одну из частей сада вёл, но там далеко идти не решили, вдруг ещё увидят. Потому отдыхала царевна в тенёчке, с братом разговаривала и счастливой себя чувствовала. А как уходить собралась, свист знакомый услышала. Подставила руку без боязни и смеяться хотела, когда на неё соловей синий сел. Встрепенулся он как-то странно, пёрышки взъерошил и улетел тут же. Царевне только одно перо оставил, но и так рада была она свидеться. Прижала подарок к сердцу, голос знакомый вспомнила.
— Любят тебя птицы, сестра, — сказал Фёдор, до того молча наблюдавший. — Видать, не зря за шитьём у окна сидела, приметили тебя. Видать, тоже ждали возвращения.
— Уж скоро снова свидимся, — кивнула царевна.
«С тобой, соловей мой милый, — подумала, пока шли тёмным ходом обратно. — Знаю теперь, как дорогу на испытание заветное найти да из беды тебя выручить. Только к чему же подарок такой дорогой оставил?»
Вопросом этим задавалась Чернава, много надумала да едва от мыслей этих заснуть смогла. Глядь — во сне всё ещё синеет пёрышко в её руке. Тут же всколыхнулся ветер под крылом и рядом с царевной друг дорогой появился.
— Не мог говорить я, пока наблюдали за нами, но вижу, что подарок мой сохранить решила.
— Разве могла его бросить? — удивилась Чернава. — Память это о тебе. Может, и не свидимся больше, как сны целебные закончатся.
— Да, что угодно природа сделает, чтобы до испытания не свиделись мы боле, — вздохнул соловей. — И чувствую я, что к концу встречи наши подходят. Как ни желал бы дольше с тобой видеться, не смею помощь затягивать. Так что, — посмотрел он на царевну, прижался к ней.
Мягко погладила она друга, взгляд в небо подняла. Привыкла Чернава к спокойствию этого леса, к роднику где-то в глубине. К песням в два голоса. Может, коль чары с соловья снимет, повторит он сны такие снова? Выйдет к ней из леса добрым молодцем, руки протянет, и тепло снова к сердцу подберётся. Но пока не случилось этого, хотела навсегда мгновения встреч девица запомнить, потому попросила:
— Можем без магии балладу одну спеть? Хочу голос твой в памяти оставить, с чарами он наутро будто расплывается.
Сказал соловей, что и без чар забываться всё будет, да только настаивала царевна и смогла слова правильные подобрать. Полилась песня, только не закрывала глаза Чернава да сжимала в пальцах перо. Хотела верить, что слова в нём соберутся, что песня чудесным сделает пёрышко. Да без чар разве возможно это? На память царевна не меньше полагалась, не себя слушала — голос милый с нотками щебета птичьего. Верила, что поможет ей это. Не заметила, как другие птицы подпевать стали, да только для неё один голос слышен был ярко.
«Пусть и в ночи тебя так услышу», — пожелала девица, к сердцу перо прижала, не сводя глаз с соловья. И казалось ей позже, что не звучат так же чудесно песни исцеляющие. Чарами они были подкреплены, да только другое волшебство царевна в первую песню вложила.
Может, это волшебство и улыбку подарило поутру. Да только угасла улыбка, как услышала Чернава, что отступила хворь. Радоваться должна бы и даже постаралась счастливой выглядеть. Но никому из родных не сказала, какие мысли и надежды за этой улыбкой прячет. Днём в перепевах птиц старалась голос знакомый уловить. Увидеть уж не надеялась, но и голос с трудом разбирала. Надежда только была, что ночь безлунная тиха будет.
Как ушла болезнь, так сон девичий ничто больше не тревожило. Спала Чернава крепко, как в детстве, и оттого поутру радостной просыпалась. Ложилась с сердцем спокойным, в окно тонкий серп луны увидев. Знала, что считанные дни остались, и ждала, мыслями готовилась.
Да только когда пришла ночь назначенная, некогда готовиться было. Упустила час после сумерек девица, в сон её неумолимо клонило. На минуту только глаза закрыть хотела — а через миг очнулась от боли нестерпимой. Горело жаром перо подаренное, под щекой лежало да оставило на нежной коже след алый. Вскочила Чернава, слёз не было от боли плакать, лишь страх душу охватил. Так бы и просидела в оцепенении, только вдруг распахнулось окно, ветер влетел, а вокруг царевны птицы закружились.
— Должны вы мешать мне, так почему же помогаете? — спросила тихо, а сон уж как рукой сняло.
Тихо встала девица, шаль на плечи накинула и нажала нужные камни на стене, где ход тайный был. Только в саду заметила, что крепко перо сжимает, и на миг замерла от боли на лице. Стиснула зубы, прикоснулась к щеке, тут же руку отдёрнула. Потрясла ладонью, прислушалась. Тишина в ночи недолгой была, тут же наполнилась голосами птичьими, а перо засветилось слегка.
«Только бы до рассвета успеть», — подумала Чернава. Даже на часы от страха не взглянула. Не за себя боялась: смирилась с возможной разлукой. Но от её ошибки другу плохо будет, и ради него сделает она даже невозможное. Сонливость снова упала на плечи, да царевна сдаваться уже не хотела. Тихо начала напевать песни, что во снах были, и ярче засияло перо в пальцах. С сиянием будто тише становились голоса птиц, дорогу чувствовала девица. Не пугала её темнота в саду, видела она только свет волшебный и улыбалась: сбылось её желание о пёрышке чудесном. Без чар была песня, но помогла.
Быстро шла царевна и уж ближе слышала голос родной. Да только в один миг снова ветер налетел, по-ночному холодный — и потушил свет чудесный. Тут же наполнился сад щебетом, да только поздно природа спохватилась. Ярко в памяти всплыли образы из снов, вспоминался голос соловьиный. И слышала его Чернава наяву. Как второй раз ото сна она очнулась, побежала быстрее ветра, вскоре у дерева остановилась.
На веточках по птице сидело, громче петь они стали. Кинулась в одну сторону царевна, в другую — не стало лучше слышно, да только не сдавалась. Обежать дерево решила, но остановилась быстро. Кольнул болью ожог, вскрикнула Чернава, сердце на миг замерло. Стремительно догадка мелькнула, посмотрела она на ближайшую ветку — и засияло вновь пёрышко, озарило светом друга сердечного. Продолжил петь соловей, вспорхнул, следом за ним свет с пера взлетел. Окружило сияние птицу, ярче стало. Закрыла глаза царевна и вдруг почувствовала прикосновение тёплое к щеке.
— От моего пера боль такая, легче станет, коль залечу.
Вздрогнула Чернава, головой помотала, накрыла пальцы тонкие своей ладонью.
— Оставь. Само заживёт, ты и так для меня много сделал.
— Друг для друга мы чудо сотворили, — в голосе услышала царевна улыбку. — Что же глаза не открываешь, Чернава? Или краше тебе я был с крыльями?
— А вдруг всё — лишь продолжение сна и не успела я? Ведь проспала почти, только перо пробудило да птицы, что через окно ворвались.
— Не я один, значит, благодарен тебе, что песни слушала. А что не во сне ты — так то легко доказать.
Чуть холоднее стало прикосновение, испуганно распахнула глаза царевна — и на миг утонула в синем взгляде. Серьёзен казался молодец, продолжал по щеке девицы вести. Выдохнула Чернава: не наваждением друг дорогой был. И всё же не послушался, помочь решил.
— Чтобы не шрамами перо осталось, а рисунком красивым, — сказал, будто мысли прочитав.
Потупилась царевна, почувствовала, как алеют щёки. Всё ж приятна была ей забота эта. А как убрал молодец руку, кинулась царевна к нему, обняла крепко. Обнял он в ответ, по волосам погладил.
— Не последний раз ведь видимся? — спросила царевна. — Не хочу быть для тебя только той, кто чары тёмные снял.
Сказала так — и ахнула, взгляд отвела. Почему такой смелой в словах стала?
— А кем же хочешь?
— Кем хочу, той даже представить себя не смею. Не согласятся родные, коль пожелаю… жизнь с тобой провести. Даже имени твоего не знаю, а уж готова идти, куда позовёшь!
Тихо посмеялся чародей, из объятий царевну не выпуская, шёпотом сказал:
— О происхождении рода моего не беспокойся. Сможем вместе по жизни идти, коль согласишься, сам я хотел этого ещё когда соловьём тебя увидел. А звать можешь меня Казимиром, царевна милая.
Улыбнулась Чернава, голову на грудь молодца положила. Уснула бы так, к другу сердечному прижавшись, да забоялась, что раскроют её побег. Вдруг в миг земля из-под ног ушла.
— Показывай, куда Твою Светлость нести, чтобы батюшка поутру не серчал, — голос у самого уха прозвучал. — И обнять меня можешь, удобней нам будет.
Неслышен шаг чародея был, убаюкивало это, а когда до хода секретного и комнаты добрались, уж почти спала царевна. Да только держалась она, хотела ещё раз в глаза Казимира посмотреть. Сердце её трепетало от его взгляда.
— Спи, Чернава. Мне до отчего дома недолго добираться, а как вернусь — благословения батюшки твоего пойду просить. Дождёшься ли меня?
— Дождусь, милый мой. Коль несколько дней разлука длиться будет, может, встретимся во сне, как привыкли?
Задумался чародей лишь на секунду, улыбнулся и в темноте увидела царевна, как покраснел молодец.
— Обещаю, что встретимся.
Наклонился Казимир, мягко поцеловал девицу в щёку, где узор был — и сразу уснула Чернава. Только подумать успела, что верит в обещание и в то, что недалеко уж счастье её, единственное на долгие годы.